Ловля ветра.

Камни Херсонеса. Первая тетрадь. 1987 г .

Камни Херсонеса.

Белесый камень и седой песок, Руины стен, обломки капителей… О Херсонес! Давно твой минул срок, Твои века в забвеньи пролетели. Не пощадил твоих героев рок. Их память стерта, кости их истлели. И опустел твой каменный порог, И ты застыл без смысла и без цели. Но я-то что ищу среди камней? Следы былого, тень ушедших дней, Свет истины? Темна времен завеса. Ни век, ни миг не повернуть нам вспять. Все позади, и не могу понять, За что люблю я камни Херсонеса.

* * *

Сухою кладкой сложена судьба, Непрочно все и шатко без замеса. Борись, борись, но вся твоя борьба Бесплоднее, чем камни Херсонеса. Бессмысленна о прошлом ворожба. Слова не камни – не имеют веса. Сотру надежду, словно пот со лба, И позабуду искушенье беса. Ах, Херсонес! Штиль много дней подряд. Но берегись – здесь море дарит яд, И солнце ядом прожигает кожу. Луна – и та на череп тут похожа. Здесь царство Смерти. Милосердья Бог Сюда прийти, наверное, не смог.

Археологи.

Мы рушим стены и долбим кайлом – Наследники громилы Едигея. Мы разоряем этот старый дом, К ушедшим состраданья не имея. Но Город мстит тем, кто творит разгром, Белесой пылью нам навстречу вея. И в наших душах – тот же страшный слом, Все рушится во прах, расцвесть не смея. Из старых досок смастерю я плот. И прочь отсюда, курсом на восход! Пусть ветер рвет измятую штормовку! Но поздно, поздно! Вся душа в пыли. Мы сами, словно камнем, обросли, И Мести Бог захлопнул мышеловку.

Amor Chersonesis.

Здесь Афродите ныне царства нет, Царит Астарта над поганым стадом. Не мил им солнца благодатный свет, Лишь ночь мила, лишь ночь им всем отрада. Но трепещи, мой чувственный сонет! Здесь чувства нет, лишь страсть – венец парада. О Херсонеса горделивый цвет – короткий флирт, поспешная награда. Как змеи, судьбы здесь плетут клубок. Его распутать сможет только Бог, И лишь архангел кладенцом разрубит. Средь этой пыли чувствам не расцвесть. Вперед, ребята, что нам стыд и честь! И вновь Астарта наши души губит.

Херсонесские охотники.

Здесь дичи нет для смазанных стволов. Иные жертвы молят о пощаде. Страшней свинца бывают залпы слов. О страсть к победе! мысли о награде! Изысканней не видел я ловцов. Тут маски – как на бале-маскараде. О шайка горделивых подлецов! Бесстыдный не останется в накладе. А жертвы что? Их должно пожалеть? Но полно, разве их волочит сеть? Иль первые они в подлунном мире? Ох, обличитель, ну давай, кляни! Пиши, пиши – да на себя взгляни – Ведь ты и сам в охотничьем мундире.

* * *

Блаженный муж не идет в Херсонес, Блаженный муж свернет другой дорогой. Кому не мил сероколонный лес, Тому не знать вовек печали многой. Но мы, все те, кого морочит бес, Спешим достигнуть этого порога Под сенью жаром пышущих небес, Средь баз военных, пляжей и острогов. Херсонеситы нынешних времен, Все те, кто в этот серый ад влюблен, Как к нам прилипла чертова зараза? Наверно, тени греческих богов, Пройдя сквозь дали сумрачных веков, Явились к нам, чтобы похитить разум.

* * *

Отбросим кожу, тело ни при чем, Не мы себя в реторте отливали. Не может тот считаться богачом, Кому Вы только тело отдавали. Но там, под кожей, бьет душа ключом, Но хода нет, замки покрепче стали. Железный век! Ты был нам палачом, И души наши близкими не стали. Кругом лишь камни с ликами людей. Средь них блуждать нам до последних дней. Я не услышу Вас и не отвечу. Есть только пропасть, мост меча острей. Все позабыть! Бежать туда скорей! Но шаг неверен – камни мчат навстречу.

* * *

Нам не бывать ни в дружбе, ни в родстве. Сестренка, как мы оба опоздали! По жизни, как по выжженной листве Прошли, и вот друг друга не узнали. Другим, счастливым, быть на торжестве В изгибе фрака, в шелесте вуали. А мы с тобой, сестренка, в меньшинстве И вечно порознь в грусти ли, в печали. Глумливый хохот и собачий лай Отпущены с избытком, через край Всем тем, кто портит благолепье стада. О мирный уголок земного ада! У Флегетона – огненной реки Мне не успеть подать тебе руки.

* * *

Когда я, наконец, вернусь назад, Мне снова тосковать без Херсонеса. Пускай не получить вовек наград На этих скалах без воды и леса, Но херсонесской ностальгии яд Погонит вновь от всех чудес прогресса, И через год, который раз подряд, Вернусь на землю Девы и Ареса. Пусть будет так. Пусть вновь жара кипит И Гелиос сквозь пыль глаза слепит, Не привыкать! Иного ждать нелепо. Но призраки прошедших похорон Пускай не переступят грань времен И тихо спят в своих далеких склепах.

Херсонес – 87.

Здесь ссоры мелки, поводы скучны, Актеры без души играют роли. О царство мелкой свары и неволи! Здесь скука отравляет даже сны. На языках у сплетников мозоли… Цунами бы!.. Но нет, увы, волны. Тут будешь рад приходу Сатаны, Но ничего нам не изменит доли. О мирозданья худшая из сфер! Вот то-то б посмеялся Гуливер! Готов я позавидовать Икару, Погибшему за сладкий бред мечты. Стрелой бы вверх! Немного чистоты, А там уж, Небеса, готовьте кару!

Миледи.

Палач не нужен. Проще без него. И пачкать руки нам о Вас негоже. Вы сами выжгли на своей же коже Навеки несводимое клеймо. Еще Вас встретит в жизни торжество. Ведь ваша красота, – помилуй Боже! – Все, что угодно скрыть от глаз поможет, И только Здесь не скрыть Вам ничего. Теперь чужая Вы для всех навек. А Время – справедливый человек. Слыхали Вы о Пирровой победе? Здесь Вы – позор для каждой пары глаз. Перо и деготь ожидают Вас. Вам не вернуться в Херсонес, миледи!

Прощание.

Не быть прощанью легким и простым, Не скажешь ты с улыбкой: «До свиданья!» Как будто став на месяц молодым, Ты снова пьешь отраву увяданья. О Херсонес! Ты не был золотым. Под пеплом скуки спит огонь страданья. Но как горчит костров последних дым! Как тяжело, как горестно прощанье! А по ночам болиды небо рвут И загадать желание зовут, Но слишком быстро – я не успеваю. Пускай молчит знамение небес, Я должен возвратиться в Херсонес. И выхода иного я не знаю.

* * *

Закат, закат над городом руин. Кровавый шар сползает тихо в море. Последний вечер. Я опять один – Теперь привычка это, а не горе. Своей судьбы совсем не властелин, У этих скал я сам с собой в раздоре. Удачи нет, иду от ссоры к ссоре. Слова прощанья – как осколки мин. Последняя царапина свежа. Я возвращаюсь вновь без багажа, Все оставляю. Сброшены все маски. Последний луч касается небес. Горит, горит закатный Херсонес… Но сумерки спешат и гасят краски.

Вторая тетрадь. 1988 г .

Отъезд.

Идем на край полуденный набегом От суеты прокуренных квартир, Вновь покидая наш уютный мир Для встречи с дальним херсонесским брегом. Дождил ноябрь, январь дымился снегом, Капель чертила мартовский ампир… Все – маета и поминальный пир, Как давний фарс с гадюкой и Олегом. Поганый омут! Скольких затянул! Но тем, кто не сломался, не заснул, Вновь горизонт в цвет золота окрашен. О карнавал средь херсонесских башен! Наш день настал. Рюкзак, билет, вагон, Гудок в ночи. И пройден Рубикон.

Севастополь.

Руины здесь отзывчивей людей, А люди тут бывают жестче камня. О город штормов, солнца и дождей, Своей ты недостоин славы давней. Заброшены гробы твоих вождей. Твоих соборов сгинул свет алтарный. Здесь нет хозяев, лишь толпа гостей. Сердца закрыты, словно в полдень ставни. Мазут на море – не узнать волны. Твои бульвары мерзостью полны, Как будуар дешевой одалиски. Пускай твои прекрасны торжества, Ты – лишь Иван, не помнящий родства, Лишь полигон затей милитаристских.

Украина.

Мы, как латынь, забыли свой язык, Как Парфенон, разрушили соборы. Тараса мова – лишь базарный крик И недобитых старцев разговоры. Все взвешено, кто мал и кто велик, Затихли о народе нашем споры. И навсегда отвергнув Божий Лик, Молчат Святые Киевские горы. Где те, кто нашу прославляли речь? Их книги не смогли мы уберечь. Они, как яд, запрятаны в спецфонды. О Украина, старая вдова! Скажи мне, ты жива или мертва В объятиях державной Анаконды?

Tristia.

Копай, копай – труха лишь под киркою. Не встанет из-под праха Илион. Напрасно рушим дерзкою рукою Веков ушедших беспробудный сон. Люби, люби – не знать тебе покою. Давно уж за спиною Рубикон. Не плыть нам снова тою же рекою, Нарушив Гераклитовый закон. Ах, чаша, чаша… Как ты холодна! Мне тридцать лет! Пора уж пить до дна, Все налито, задержка лишь за малым. Уже зовет печальный Дантов лес. Зачем к тебе я еду, Херсонес? Зачем я по твоим скучаю скалам?

Мистический сонет.

В долине Жизни режет свет глаза, А пропасть Смерти поражает мраком. Никто еще на свете не сказал, Что будет там, куда уйдем мы прахом. Как дорога нам неба бирюза, Как холод глины леденит нас страхом! О чем молчат немые образа? Что шепчет нам погост крестовым знаком? Загробный мир! Ты как спасенья круг, Все исчезает, тлеет все вокруг, И на тебя лишь наши упованья. Несчастный разум! Кто тебя творил? В стране теней печальных и могил Немеет наше гордое сознанье.

Смерть.

Игре конец. Исчезла пелена, И занавес уж тайны не скрывает, И тусклая предсмертная волна Меня последним страхом покрывает. Пропали звуки. Только тишина, Бессильный пульс ударов не считает. Все – жизнь, надежды, лица, имена – Теряется, бледнеет, исчезает. О, Господи! Неужто мой черед? Хотя бы знать, что там, за гранью ждет! Мои мечты! Я не простился с вами! Хотя б травой на кладбище взрасти!.. Но поздно. И последнее прости Не вымолвить застывшими губами.

Молодые Херсонеситы.

Ушли гусары, бабники, поэты. На смену поросль новая идет. Адепты строгой нравственной диеты Спешат слизнуть ученых знаний мед. Им Херсонес – пыль стершейся монеты. Их пляж в объятья сладостные ждет. А самый мудрый, несмотря на леты, С французским лексиконом спор ведет. Зачем им сказка? Им дороже быль. Что им раскопов наших грязь и пыль – Случайный миг, дешевле битой тары! Смешная штука, эта даль веков. И жалко им чудящих «стариков». Прощайте, херсонесские гусары!

Интернациональная общность.

Отчизну делим, словно каравай, Назначенный на стол в честь круглой даты. Как он прекрасен, наш советский рай! Что за цветы! какие ароматы! Но те, кто слишком любят отчий край, Пред всем народом нашим виноваты. И чтоб спастись от экстремистских стай, Готовы в бой советские солдаты. Эй, генералы! Танки в Ереван! Дивитесь, пролетарии всех стран – Еще венок к созвездью нашей славы! Нам Горбачев сказал: "Забудьте страх! Умрем, но не оставим Карабах!" И, как всегда, мы правы, правы, правы!

Старшим братьям.

Опомнитесь! Зачем вам целый свет? От Балтики до Беренгова моря Империю кроили сотни лет, С соседями за земли жадно споря. Не страшен пред Историей ответ? Неужто сами не хлебнули горя, Когда тиран, отвергнувший завет, Глумился, вас на целый мир позоря. К чему топтать пустынь далеких прах? Зачем душить Нагорный Карабах? Ведь вспомните, и вас душили тоже. Пора бы вам умнеть без дураков, Чтоб не увидеть в зеркале веков Ужасный след своей погромной рожи.

День последний.

Мы уезжаем. Рать ползет назад, Чтоб снова гнить в родимых Палестинах. Мы покидаем наш веселый ад, Нашкодив всласть на взгорьях и в долинах. Как скучен многолетний наш парад! Мы – карлики – стоим на исполинах. Косцюшко в своем гробе и не рад, Что первым указал нам путь в руинах. Здесь столько грязи! Кто тут не бывал? Шумит, шумит бездушный карнавал. Что нам святыни, золотая рота? Мы осквернили всех твоих богов, О, Херсонес! Прости нас, дураков, И вновь открой нам старые ворота.

Третья тетрадь. 1989 г .

* * *

Шумит, шумит… Негромко, без надрыва И начинает медленно стихать. И клочья волн у старого обрыва Слабеют и ползут лениво вспять. Заныл рубец недавнего разрыва, Не надо ни молиться, ни страдать. Уходят блики странного порыва, И вновь повсюду грусть и благодать. Своей судьбы листаю апокриф. То, что случилось, призрачно, как миф. Далекой тени легкое касанье… Прощальный ветер, снова тишина… Что ты мне дашь, бесплодная страна, Где боли нету, есть лишь угасанье?

Четвертая тетрадь. 1990 г .

* * *

Мой карнавал, мой сумасшедший дом, Мой Херсонес, античных мумий свалка! Весь год меня морочил твой фантом, Да так, что на Крещенье было жарко. Нельзя тебя оставить на потом. Катит июль – и вот пошла запарка. И снова в нашем таборе крутом И лай, и свист – почище зоопарка. Ах, три звезды!.. Погасли три звезды… Три Парки снова дернули бразды. Темнее стало – только отсвет ада. Здесь шутят ведьмы – ах, страна теней… Моя фортуна – что мне делать с ней? И снова, снова бесится цикада…

Остров Крым.

Блеск лютой славы этих берегов… Багровый отблеск проклятых рассветов Для тех, кто веря милости врагов, Держали тут последний из ответов. Здесь Кун, Землячка, Юра Пятаков, Блюдя наказ вождя страны Советов, Спасали Красный Крым от вражьих ков, Дыша свинцовой милостью декретов. Собаки рыли свежие холмы, Жирели рыбы средь подводной тьмы, И тешились герои Перекопа… Студенты, офицеры, юнкера – Всех поглотила черная дыра, Мальмстрим средь бури Красного Потопа.

Курортный роман.

1. Сонетик под гитару.

Ах, не попадя, нет, ах, не походя Раскадрим-ка мы карты пасьянсиком, Чтобы ясно все стало без копоти С адьюльтерчиком, с мезальянсиком. Пропади ты все прошлое пропадом! Пела ночь не романсом – романсиком. И что делалось – делалось шепотом, С извиненьицем, с реверансиком… Ах, курортная пошлость в тиши! Ночью женщины все хороши, А что утром – не наши заботы. Карты брошены – время в обрез. Вновь авансы дает Херсонес, Вновь открылся сезон для охоты…

2. Режиссер.

Я режиссер, и мне же здесь играть. А, впрочем, роль знакома до копейки. С тобою в паре нам крутить опять Трагедию насчет судьбы-индейки. Провинция – здесь труппы не собрать. И фабула – лишь пошлые идейки. Но мы сыграем, будто время вспять, Руины, ночь, и двое на скамейке. И ты, играя нежно, без труда, Мне, улыбнувшись, скажешь: «Никогда». Слеза из глаз. И жизнь навек разбита. Прощальный взгляд – ну, опыт, выручай! А перед сном неплохо б выпить чай… Все! Занавес! Комедия финита!

3.

Щенячий визг от прелести колонн Проходит вместе с первым взмахом кирки. И девочка, в которую влюблен, Мила порой до первой же развилки. В разгаре херсонесский марафон. Здесь ничего не жаль – громи копилки! Нелепа явь, бессвязен ночью сон, – Мы снова здесь. Мы вырвались из ссылки. Хотел ли я, хотела ль ты сама Сойти с ума, как я сошел с ума? Пусть будет так. Судьбе я не мешаю. Как все это нелепо. Боже мой… И вот судьбу, не ставшую судьбой, Я снова до развилки провожаю.

4. Киносъемки в ночном Херсонесе.

На душе тяжело. Даже ночь не моя. Бьет прожекторов свет, и шумит балаган. Суетою отравлена эта земля. Этот древний фиал – как окурков стакан. Надо ночь им украсть, видно, мало им дня. Лилипутами в плен взят Херсон-великан. Шторм кипит среди белого моря огня. И умолк утомленного Понта орган. Нам с тобою не скрыться сегодня в ночи. Эту ночь ослепили огнем палачи, Арлекинами наша обитель полна. Ночь погибла. И жалко прощаться нам с ней, Когда рядом – лишь теплая близость камней, И лицо твое гладит старуха-Луна…

5.

Мы все успели, хоть спешат рассветы. Семь дней – глоток пылающему рту. На все вопросы дали мы ответы, Но страшно все же подводить черту. Черта черна. Я дописал сонеты И был готов катиться в пустоту, Как воду жизни пил бы воды Леты, Стирающие память и мечту. Ты знала все, и все простила мне, И я готов был сгинуть в глубине, Без чувств исчезнуть, но ведь было, было… Быть может, нам секунды не хватило… Спасти бы нас решился только Бог. Я только человек, и я не смог…

6. Небесный всадник.

Я б выучил этрусский «ди-дер-дас» Не ради блеска Нобеля медали. Я написал бы не таясь о нас, И чтоб глаза чужие не читали. Дальнейшее – молчанье. Краток сказ. Руины говорящими не стали. Трава скрывает клочья наших фраз, Осколки крика тонут в лунной дали… Как ты легка, как ты хрупка была… Но вот беззвучно бьют колокола, Последний час! И в минус вышло время. Над всем, что не сбылось, не рассвело, Презрев судьбу, презрев добро и зло, Небесный Всадник вденет ногу в стремя…

Поминки в Херсонесе.

За погребальным, за хромым столом Сидели мы и пили не в охотку. Не разбавляя горечи вином, Мы в память о тебе глушили водку. Была жара, мы пили напролом, Поставив на окно стакан и фотку. С тобой прощался херсонесский дом, Бросая пятаки в Харонью лодку. Вот так-то, Ирка… Вечер плыл в речах, Среди стола свечной огонь зачах. А я лишь пил, в словах не видя смысла. Молчит громада меркнущих небес… А ночь опять приходит в Херсонес, И чайка в теплом воздухе повисла…

Херсонесским ветеранам.

Вы снова здесь, последние гусары, Осколки офицерских славных рот. Как прожили вы этот тяжкий год? Вне Херсонеса быть – нет хуже кары. Свершился вновь светил круговорот. Нам говорят, что мы нелепы, стары, Что не нужны сонеты и гитары, И что умней теперь пошел народ. Крути по новой! Пусть в последний срок Воскреснуть нам велит владыка-Рок. Врата открыты. Слышен запах серы. Нам ордена – терновые венцы. Смеются желторотые юнцы. Но поздно отступать нам, офицеры!

Змеиный сонет.

Снова Змеи в Херсонесе, снова мрачная пора. Жалят, ссорят, шкодят, гадят – каждый вечер жизни нет. Нервы что-то разгулялись, голова болит с утра. Снова Змеи, снова Змеи, третий раз за десять лет. Други! Нас опять затянет эта черная дыра! Как спастись нам, как укрыться – кто подарит нам совет? Вот уж первого скрутило – сразу видно – не игра. Укусила, укусила! И не мил уж белый свет! Только царство Диониса нам убежище дает! Тот спасется от укусов, кто вино из чаши пьет! Эй, гонец наш быстроногий, мчись скорее в Камыши, Принеси бочонок полный, погуляем от души. Способ давний, способ славный нам дарован от небес. Уползут с позором Змеи, и воспрянет Херсонес!

Три мужа.

Случилось мне разгневать трех мужей, И мой финал, наверно, будет страшен. Тому, кто видел призрак трех ножей, Надежды луч навеки уж погашен. Муж Первый был из жениных пажей, И вот оленьим символом украшен. Второй был глуп, и, раб своих ушей, Взбесился, словно бык средь летних пашен. А Третий был неглуп и был не паж, Но гневен стал, когда в круг узкий наш Вошла на миг случайная подруга. О мстители! Вендетта – славный спор! Но много вас, и надобен отбор. Примитесь-ка сначала друг за друга!

Пожары в Херсонесе.

Пожары в Херсонесе, вновь пожары… Пятнает дымом Гелиоса лик. Как будто Едигеевы татары Сжигают все, чтоб не было улик. Бессильны здесь кумирен древних лары. Горит трава у старых базилик… За что Господь послал на город кары? Неужто грех и вправду был велик? Горит, горит наш серо-желтый мыс. Среди золы считаем дохлых крыс, Воды не стало – омертвели краны. Чернеет город – как его спасти? Трава не успевает подрасти, И все труднее заживают раны…

Подземный храм.

Глухая темень. В свете фонаря Плывут навстречу серые ступени, А в глубине скопились густо тени, И обступают нишу алтаря. Сюда в дни черных бешеных гонений, Наивной верой в Господа горя, Ушли от власти кесаря-царя Христьяне самых первых поколений… Фонарик гаснет. Всюду темнота… Дабы прославить Господа Христа, Они рубили в камне базилики… Язычники! Недрогнувшей рукой Мы стен святых нарушили покой И осквернили в храме Божьи лики…

Офицерам Крымской войны.

Вам не помог кудесник Пирогов, Светило петербургской медицины. И вы легли, простив своих врагов, На дно Иосафатовой долины. Свободные от всех мирских оков, В тиши Бахчисарайской Палестины Вы отбыли в далекий сонм веков, За все воздав в минуту злой годины. Вы в небесах. Не вам остановить Подонков, что пришли сюда громить В щебенку ваши каменные плиты… Покойтесь, солнцем бешеным залиты… Погибшие на той, глухой войне, Простите обезумевшей стране!

Мангуп.

Застыл под солнцем мертвый желтый край… Безлесых скал возносится громада. В далекой дымке спит Бахчисарай, Замкнувшись скорлупой зеленой сада. Здесь ветра нет, не видно птичьих стай… Трава и камни – вот и вся отрада. Покой и тишь… Но этот странный рай Лишь тонкой гранью отделен от ада… Те, кто царил за стенами дворца, Прошли свою дорогу до конца. Здесь мертво все – величье и святыни… Как безнадежна горечь этих мест! Фундамент церкви – словно серый крест. И в никуда уходит тракт в долине.

Военно-морской парад.

На море шабаш. Пенит киль волну, Мотаются железки при народе. Пустили прогуляться на свободе Великого Морского Сатану. Пора прерваться тягостному сну! Ракетное безумие не в моде. Но снова по своей лихой методе Бомбят, стреляют, ползают по дну. «Тбилиси» дым пускает в небеса. Кругом железо – где вы, паруса? Эвксинский Понт! За что ты принял кары? Мазут спускают – полон грязи трал. Ликует маразматик-адмирал: Мы победили! И гремят фанфары.

Смута.

Опять чудит безумный Годунов, И в никуда ведет войска расстрига. Грядет год Смуты – год безумных снов, Безумнее, чем два столетья Ига. Нам не сломать заржавленных оков. Вновь правят бал насилье и интрига. Напрасно поднимает знамя Львов, Напрасно воли ждут Баку и Рига. Пусть нет креста, пусть проклята душа, Но наступает время «калаша», И три звезды верчу я на погоны. И благовестом взорванных церквей Наставь, Господь, нас в милости своей, Когда пойдут к столице эшелоны.

* * *

Январский шторм… Холодный блеск колонн… Безумье волн каймою метит пена… Недвижен Херсонеса зимний сон, Тяжелый, словно давняя измена. Разбудит чаек колокола звон, Но не поднимет мортвый храм из тлена… Луг асфоделей в сумрак погружен, Актеров нет. Пуста под небом сцена… Слезятся камни, в инее трава. Старуха Смерть вошла в свои права. В печальном сне базилики застыли… Гиперборейский ветер, вестник бед, Стирает навсегда наш легкий след – Незримые слова: «Я был… Мы… были…»

МЕРТВАЯ СТРАНА.

1.

Солнце снова садится над Мертвой Страной. День уходит, сменяясь ночною жарой. Прах погибших улиток застыл на травинках. Засыпают деревья под черной корой.

2.

Этот старый колодец киркою разбит. Черный рот в опаленное небо кричит: «Почему? Столько лет я давал людям воду!» Нет ответа. Песок меж камнями шуршит.

3.

Мы выходим с рассветом горячего дня. Скоро будет стонать под кирками земля. А пока – тишина. Только чайки на стенах. А под ними лишь мы – черный строй воронья.

4.

С громким скрипом вонзится в могилу кирка. В сердце боль не ударит, не дрогнет рука. Скоро выбросят кости под жаркое солнце. Чьи? Красавицы, воина, юнца, старика?

5.

Осквернили мы Храм – Боже правый, прости! Сор и хлам по углам – Боже правый, прости! Где шептали молитву – лишь пьяные крики. Будем всем по делам. Боже правый, прости!

6.

Мне сулили прощенье и вечный покой, Но разбужен сегодня я вашей киркой. Бьет в глазницы забытое страшное солнце. В чем виновен я, правнуки? Грех мой какой?

7.

Снова красный закат и белесый восход. Снова еду тревожить я мертвый народ. Сколько стен я разбил и могил изувечил! Ты доволен собою, настырный ты крот?

8.

Мы сидели на камне и пили вино, Оставляя в стаканах лишь грязное дно. А вокруг нас лежат те, что прежде гуляли. Что ж, и нам этот путь всем пройти суждено.

9.

В Херсонес я вернулся – зачем? почему? Молча корчатся камни в белесом дыму. Что любить здесь? Руины? Колючий репейник? Шайку жалких людишек? Ей-ей не пойму!

10.

Стая черных попов и музейный синклит Вновь дерутся за груду околотых плит. Спят под ними герои, жрецы, мореходы… Свора жадных гиен над костями шумит.

11.

Мы Косцюшку ругаем – он плохо копал. Мы за ним подбираем – он плохо копал. Спит титан под колонной с отбитым распятьем, Но сердиты пигмеи – он плохо копал.

12.

Где приял крест Владимир, мне тайну открой. Где тот холм, где крестился великий святой? Ставим храмы, шумим, диссертации пишем – Старый грешник смеется за нашей спиной.

13.

Херсонесская ночь – темнота, духота. А душа, как и темень, скучна и пуста. Каждый куст, каждый камень грехи покрывает. Только звездная россыпь над нами чиста.

14.

Я убит у ворот – боль прожгла до кости. Над могилой трава не успела взрасти. Стал я твердью свободной земли херсонесской, А надгробье – стеною на вашем пути.

15.

Город жил, город старился, город почил. Желтый саван травы над камням застыл. Спят под ним мертвецы сорока поколений. И роятся шакалы у старых могил.

16.

Старый меч я нашел, где камней был развал. Ночью призрак явился и тихо сказал: "Трус! Способен ты лишь воевать с мертвецами! Был бы жив я, ты меч никогда б не забрал!"

17.

Раскаленная ночь, херсонесская страсть, Рвется в двери Астарта, чтоб душу украсть. Покупаю бутылку и кружку готовлю – Лишь один Дионис не дает нам пропасть!

18.

Грешен я! Грех не смоет в крестильне вода. За грехи в рай не пустят меня никогда. Но другие не праведней – в ад ехать вместе. Так к чему горевать? Мир был грешен всегда!

19.

Этот город предателей, плутов, лжецов С четырех подожжен был когда-то концов. На руинах теперь – новых грешников стадо. И, конечно, не лучше своих праотцов.

20.

Правды некуда деть – добродетель пресна. Слишком долго терпеть рад вечного сна. Херсонес! Херсонес! Ты отверг добродетель. Здесь руины теперь. Участь грешных ясна.

21.

Тишина серых плит и разрушенный дом – Этот город погиб, как когда-то Содом. Если будут искать тех, кто жил здесь безгрешно, Где-то с дюжину сыщут – с немалым трудом.

22.

Нам не нужно любви – мы хлестали вино. Все ушло, не зови – мы хлестали вино. Гавриил к нам сойдет и мечом пощекочет. Брось, старик, не шуми! Мы хлестали вино.

23.

Не изменишь – не спал я с тобой никогда. Ночью бредишь – не спал я с тобой никогда. Херсонесский загул. Ведь никто не поверит! Ты уедешь – не спал я с тобой никогда.

24.

Не дождаться никак нем с тобой темноты. В холодке оживают под небом мечты. Ищешь дам ты в ночи, я – вино выбираю. Оба грешники мы: пьяный я, шалый – ты.

25.

Если дама красна – ей дарован успех. Если дама страшна – ей презренье и смех. Херсонесский загул их на миг уравняет – Здесь средь желтой травы по ночам любят всех.

26.

Как копать по науке, умеет не всяк. Учим крепче держать мы кирку молодняк. Крепче бей! Не спеши! Острием цель точнее! Так учили с мечом обращаться вояк.

27.

Из раскопа доносится радостный крик – Чей-то точный удар погребенья достиг. Нависает толпа, суетится фотограф… Здесь лежит человек! Замолчите на миг!

28.

Архитектор бы пьян, и подрядчик был пьян. У бригады строителей тот же изъян. Вышел дом кособок. Постоял. Развалился. И теперь мы дивимся: какой странный план!

29.

Здесь стояло когда-то с полтыщи солдат. Позастроили все на вояцкий свой лад. Мы копаем руины казарм, туалетов… Из-под серой земли слышен сдавленный мат.

30.

Castra militas здесь – легиона оплот. Удивляясь, копает руины народ. Ни к чему нам историк! Тут прапорщик нужен! Только он этот каменный бред разберет.

31.

Если жизнь Херсонеса и вправду роман, То роман не про Рим, а из жизни цыган. По сараям ютимся, в саванне ночуем. Можно съехать с ума, если трезв, а не пьян.

32.

Феодалы владеют тобой, Херсонес! Всюду правят бароны – с дипломом и без. Вместо замков – сараи, как пашни – раскопы. Не смолкают разборки под сводом небес.

33.

Суетится в развалинах ушлый народ. Тот киношников кличет, предвидя доход. Тот зовет иностранцев, тот манит торговцев… Продают Херсонес, что ни день, что ни год!

34.

Бьем киркою мы точно, с размаха. Аминь! На спине потом взмокла рубаха. Аминь! Мы – герои! Мы служим Великой Науке! Vade retro, сквернители праха! Аминь!

35.

Херсонес! Каждый ценит за что-то тебя. Кто-то к морю спешит, пляж разбитый любя. Кто-то пишет статьи, кто-то лупит монету… Так зачем же я здесь – не любя, не скорбя?

36.

Луч последний дрожит – херсонесский закат. Солнце в море горит – херсонесский закат. Недостойным безбожникам, пьяным сквернавцам, Бог нам чудо дарит – херсонесский закат.

37.

Вечер нынче вразнос. Ночь скорее приди! Мы собрались опять, снова день позади. Наливайте! Теснее наш круг, динозавры! По последней, вперед! Кайнозой впереди!

38.

У печальных развалин сменялись века. Бьет без промаха в цель Провиденья рука. Век Железный прошел. Бледный конь у порога… Мы выходим в раскоп. Крепко сжата кирка.

39.

Здесь не рвутся сердца и не сходят с ума. Просто с верхом насыплют в тарелку дерьма. Злобный клоунов дом! Здесь вся жизнь понарошку. Под кустами – любовь. И раскоп – Колыма.

40.

Любопытно юнцу – этот камень молчит. Твердость парню к лицу – этот камень молчит. Сколько весен и зим он убил на разгадку! Жизнь подходит к концу – этот камень молчит.

41.

Вдаль уходит великих имен череда, Тех, кто вахту несли сквозь века и года. Делагард и Косцюшко, Белов и Домбровский – Возле этих камней ждут их тени Суда.

42.

Нанимал копачей – суета, суета! Забывал про врачей – суета, суета! Гнал он мелочи прочь – скоро Главное грянет… Крест под сенью лучей – суета, суета!

43.

Не судить нам титанов – их жизнь и их труд. Пусть вовсю эпигоны от злости орут. Для всех тех, кто вознес мертвый город из тлена, Будет высшая милость и праведный Суд.

44.

Вы видали букашку по имени Гнус? Боги дали промашку по имени Гнус. За ушко бы его – да лопатой по морде! Только жаль старикашку по имени Гнус.

45.

Здешней фауны мир не имеет цены. Только нынче беда – вымирают Слоны. По руинам в тоске они бродят, шатаясь. Лейте водку в ведро – и Слоны спасены!

46.

Ты уедешь сейчас – shuger baby, good by! Мы не скажем двух фраз – shuger baby, good by! Я всегда остаюсь и всегда возвращаюсь. Ты здесь только на час. Shuger baby, good by!

47.

Неказист, тесноват херсонесский наш дом. Даже койку свою ты находишь с трудом. Ерунда! Не бывает уютней оазис Между Сциллою «до» и Харибдой «потом».

48.

Херсонесский июль – мак в руинах цветет. За наркотиком едет привычный народ. Херсонесский дурман, как иголка под кожу – Боль снимает с души – сроком ровно на год.

49.

Я теряю друзей – не смыкается ряд. Были здесь и ушли – не вернутся назад. В полночь в степь выхожу к старой башне ромейской Принимать привидений привычный парад.

50.

Я бы вызвал тебя – помоги, Трисмегист! Просто так, не любя – помоги, Трисмегист! Встретить тень твою средь херсонесской саванны, Ни о чем не скорбя – помоги, Трисмегист!

51.

Новолуние. Стен еле виден разлет. В полночь тень из могилы разбитой встает. Вслед за нею другие – от края до края. «К нам иди! Ведь ты наш!» – кто-то тихо зовет.

52.

Старый грешник Лука – он нам нужен сейчас. Стебней нет мужика – он нам нужен сейчас. Без него Херсонес, словно мясо без соли. Увели дурака! Он нам нужен сейчас!

53.

Болен Слон. Боль и в сердце сидит, и в хребте. Позабыл он о грозной своей красоте. Что-то нынче не так на земле херсонесской – То ли Слон не такой, то ль погоды не те.

54.

Вот вам славная тройка – Шарап, Слон и Гнус. Но не вынести им Херсонеса искус. Слон все пьет, Гнус гнусит, а Шарап заседает – Каждый выбрал занятье на собственный вкус.

55.

Этот старый светильник – услада для глаз. Для кого ты горел, перед тем как погас? Слышен голос в ответ: "Много рук меня брали. Всем, кому я светил, свет не нужен сейчас."

56.

Сколько было грызни средь музейных палат! Ссоры, сплетни, доносы – и чуть ли не яд. Крикуны отшумели, навеки умолкли. Только старые стены недвижно стоят.

57.

Город славен, богат. Его стены крепки. Но неслышно текут воды Леты-реки. Все прошло. И у старых забытых развалин Злые тощие козы жуют сорняки.

58.

На толкучке старье из могил продают: Сколько хочешь канфаров, светильников, блюд. Берегитесь! Лишь полночь глухая настанет, Их хозяева следом за ними придут.

59.

Снова здесь те, кто видит раскопные сны, Кто живет на осколках разбитой страны. Строй наш редок, и мало кто верит в победу – Господа офицеры ненужной войны.

60.

Мы не пьем в этот вечер – и жаль, что не пьем. Моя кружка пуста и не дышит огнем. Дионис, как Эрот, он не требует спешки – Все, что мы припасли, было выпито днем.

61.

В этом странном оазисе – странный народ. В наше дикое племя не каждый войдет. Кому быть в Херсонесе, кому возвратиться, Только сам Херсонес до конца разберет.

62.

Даль заката красна – будет ветер опять. В бледной дымке Луна – будет ветер опять. Над безжизненной, мертвой землей херсонесской, Что нам Роком дана, будет ветер опять.

63.

Стоит нам перейти херсонесский порог, Надеваем все маски – какую кто смог. Дон Жуаны, шуты, одалиски, мегеры… Каждый год – карнавал. Видно шутит так Бог.

64.

Херсонесская маска к лицу приросла, И торчат над личиною уши осла. Не печалься! Мы все в этом старом театре Арлекины чуть-чуть. Я не вижу в том зла.

65.

В деве нет красоты – не ее то вина. Просто следует выпить побольше вина. Байка эта стара. Чтоб тебя не обидеть, В этот вечер с тобою напьюсь допьяна.

66.

Целый месяц с тобой – Херсонес не пустил. Срок, мне данный судьбой – Херсонес не пустил. Вновь меняю любовь на бесплодные камни. Все! Пора бить отбой – Херсонес не пустил.

67.

Друг приехал, овеян дыханьем ветров. Повидал он немало и стран, и миров. Много видел он див, но такое впервые – Свалку старых камней и толпу фраеров.

68.

День удачен – добычу сумели набрать. Солнце вышло в зенит – нам пора удирать. Мы идем к нашим норам, сгибаясь под грузом. Со счастливым деньком, Едигеева рать!

69.

Мы крушим водостоки, ломаем дома. Бить – не строить, понятно. Не надо ума. По делам – и заслуга. Спустя две недели Клад был нами откопан – цистерна дерьма.

70.

Кеды чавкают – грязи сегодня сполна. Этот чертов раскоп мы вскрываем до дна. Глина, камни, вода – на копейку находок. Слава Богу, конец! Эй, несите вина!

71.

В Херсонесе царили то Зевс, то Плутон. Но приехал из Рима святой Капитон. В печку старый залез – чудо всех обратило. В каждом деле всегда выбирай верный тон!

72.

Астинома клеймо – нарушеньям предел, Чтоб гончар людям брак продавать не посмел. Обжиг плох, горло набок и ручка кривая – Даже в те времена правил бал бракодел.

73.

Ядовитая страсть – Херсонес! Херсонес! Нас тасуют не в масть – Херсонес! Херсонес! Каждый раз я с пустою душой уезжаю, Чтоб сюда вновь попасть – Херсонес! Херсонес!

74.

Море холодом дышит и ветер с утра. Крики чаек, как будто скрипят флюгера. Видно грешники, мы, вновь богов прогневили. И впервые мелькнет: «Не домой ли пора?»

75.

Мнится грешнику будто он с Богом на «ты». Но пред силой Его наши речи пусты. Небо хмурится. Гром. Вот и дождь приударил. Мы бежим из раскопа, поджавши хвосты.

76.

Крепко пили вчера – нынче я завязал. Стал язык, как кора – нынче я завязал. Звон будильника. Утро. Плетусь умываться. На работу пора – нынче я завязал.

77.

Omnis transit. Вот деньги подходят к концу. Все труднее теперь подступиться к винцу. Может друг навестит и «зеленых» подкинет. Ну, а нет – подзаймем. Нам грустить не к лицу.

78.

Вижу призрак опять – наливай, наливай! Надо дозу принять – наливай, наливай! Подступает ко мне и рукой бледной манит… Этим нас не пронять – наливай, наливай!

79.

Храм недвижен и тих в ярком свете луны. Темен вход, и войти мы туда не вольны. Сколько лет я хочу разгадать его тайну! Но молчит мертвый храм среди Мертвой Страны.

80.

Город спит под холодной недоброй луной. Как и раньше, сидим мы за старой стеной. Нет, обман! Все – обман! Мы с тобой не встречались! Ты знакома не мне. Ты была не со мной.

81.

Я к лицу твоему прикасаюсь рукой. Холод кожи, а в сердце – недвижный покой. Если что-то и спит – не найдешь, не разбудишь. Просто встретились тени над Летой-рекой.

82.

Общий снимок – подводим работе итог. Наш фотограф сегодня серьезен и строг. Мы застыли. «Снимаю!» Щелчок, словно выстрел. Нашей маленькой вечности пройден порог.

83.

Херсонес – город диких собак и ежей. Здесь ночами чужих умыкают мужей. Раз – и нету бедняги. Супруга горюет И себе в утешение ищет пажей.

84.

Херсонесский разврат омерзительно туп. Словно ешь на обед с мылом сваренный суп. Лучше – пить. Этикетка корабликом манит. Уплывет на нем тот, кто нетрезв и неглуп.

85.

Боль по сердцу ударит – закончен сезон. Даже спирт не дурманит – закончен сезон. Пусто, пусто вокруг. Через год мы вернемся. Ну, а может… Кто знает? Закончен сезон.

86.

Мы на этих развалинах тратим года. Сколько вбито в проклятую землю труда! Херсонес! Забираешь ты силы и души! А взамен что даешь? Ничего! Никогда!

87.

Знаю имя болезни моей – Херсонес. Прожил я как в бреду тридцать дней, Херсонес. Я очнулся. Закончилась старая сказка. Ты лишь груда дурацких камней, Херсонес!

88.

Здесь бессмысленно дружбы искать фронтовой. Мы расходимся, только закончился бой. Шумный Харьков. Кивнем еле-еле при встрече И забудем на год. Это нам не впервой.

89.

Херсонесская боль. Тост последний – до дна. Кружку в сторону – больше она не нужна. Поскорей на вокзал! Чтоб забылся навеки Полуостров теней – эта злая страна.

1996.

Нет прошлого и будущего нет, А в настоящем только ловишь ветер. И ни к чему теперь писать сонет, Гадая, для чего живешь на свете. Над нами тьма, а что за тьмой встает? Насколько близок тот предел недальный, Где беспощадный свет в глаза нам бьет, Где ждет нас миг короткий и прощальный. Проклятый ветер! Перестань кружить! Не надо счастья – только бы дожить, Всего лишь миг прощенья и покоя! Кого прошу? Надежда чудака!.. Мой голос тих и неверна рука – Сжимаю пальцы – ветер под рукою…

1986.

Сказание.

И ясному солнцу, И светлой луне В мире Покоя нет! Ли Бо И ясному солнцу, И светлой луне В мире Покоя нет… Я мчался На белом китайском коне И сотня За мною вслед. Настигнуть врагов Повелел нам каган, Скакали мы Долгих пять дней, Ударами пяток Терзая бока Хрипящих Усталых коней. Шестой день – Настигли! Ковыль белый Цвел… Атаки Не ждали они. И я из-за солнца Отряд свой повел, Чтоб нас Распознать не смогли. Их воинов саблями Кончили всех, И кровь Запеклась на траве. А хану я голову Саблей отсек И бросил В курджум при седле. Вернулись мы, Вражье добро поделив, В крови все От доблестных ран. К шатру золотому С победой пришли, И дал нам награду Каган.

1976.

Les etudes Revolutionnaires.

1789.

– Mais c'est une revolt?! – Non, Sir, c'est la Revolutoin ! Государь! Чернь обезумела, гвардия бежит и все, все – закон, порядок и священные принципы – сметено и смешано с грязью! Лавочники кричат о равенстве и братстве и пляшут свою дьявольскую карманьолу на пылающих улицах. Безбожники закрывают храмы, словно Антихрист уже на пороге. Ведь это же конец! Конец!

1794.

Citoyenne! La Revolution a devenu folle! Danton Граждане! Революция сошла с ума! Ее глаза залиты кровью. Робеспьер! Вчера ты не хотел снять сотню голов, а сегодня рубишь тысячи, не понимая, что кровь рождает кровь. Граждане! Вы пляшете вокруг гильотины, будто смерть ваших братьев – праздник для Франции. Опомнитесь! Вы убиваете друг друга, а враги греют руки у ваших костров, радуясь, что вы обезглавливаете Революцию! Остановитесь! Иначе конец! Конец!

1977.

Аркольский мост.

А ведь завидуешь! Все-таки завидуешь молодому худощавому генералу, бегущему с опаленным знаменем по Аркольскому мосту. Завидуешь, хотя и знаешь, что впереди у него будет много крови и гранитный утес в самом конце. Но у этого человека был в жизни Аркольский мост. А у нас, живущих в покое и тишине, было так, чтобы знамя в руках, картечь в лицо и лазурное небо Италии над головой в смятой треуголке?

1977.

* * *

Шевалье… Голубой, словно небо, мундир. Голубые гусары – не шутка! Эскадрон наш в атаку повел командир В ранний час, лишь сыграли побудку. Славный рейд! Мы ворвались, сметя караул, Перебили у пушек расчеты. Кто дремал, тот навеки в то утро уснул, А бежавших кончали с налета. Был приказ – всех рубить – и трава не расти! Не щадили и пленных не брали… Был исполнен приказ. Но обратно уйти Не пришлось. Нас уже ожидали. Половину картечь перебила в упор, Остальных размели кирасиры. И на вспаханном поле лежал эскадрон, Бросив в грязь голубые мундиры. И сегодня над нами ромашки цветут. Позабыты бои и пожары… И в атаку уже никогда не пойдут Шевалье. Голубые гусары.

1977.

Святая Елена.

Как здесь тепло! Вокруг весна цветет, И в воздухе – неясное томленье. А кажется, холодный снег идет, Печальный снег беды и пораженья. Навек прощайте, Лоди и Каир, Маренго, Аустерлиц и Эйлау, Мундиров блеск, придворный душный мир, Друзья, враги и грязь дорог кровавых. Ах, как слепил алмазный блеск венца! Но тех, кто шел в сраженьях до конца, Не воскресить и не поднять из тлена. Не велика ли плата за успех? А снег идет, холодный русский снег Средь солнечных долин Святой Елены.

1981.

Верлен.

Немного одержимых на планете, Чтоб оживить бессмыслицу и тлен… Их трое было – «проклятых поэтов», И проклятый из проклятых – Верлен. Нам не понять его безумной жизни, Ее залитых горечью страниц, Как жил чужим он в собственной отчизне, Король поэтов, тюрем и больниц. Ноябрьский шторм волну несет на пляжи, И чайка в облака, крича, летит… Как он сказал – никто уже не скажет, Как он грустил – никто не загрустит. Стать гением – поди решись на это, Не опасаясь злобы и измен… Их трое было – «проклятых поэтов», И проклятый из проклятых – Верлен.

1977.

Рембо пишет из Хартума.

В девятнадцать пожухли краски. Все без толку – живешь, творишь.. Среди джунглей, в болотах суданских, Позабуду проклятый Париж. Ничего, что мечты не исполнятся. Что известность? Людей смешить? Не нужны им усталые звонницы Отгоревшей моей души. Здесь – тоска. Ничего не хочется. Нил в закатных лучах весь розовый… Ничего, что поэзия кончилась. Жалко только, что слишком поздно.

1978.

Какая жалость! (старинные куплеты).

Все не везет, какая жалость! Я, как с французами сражались, В полку гусарском воевал. Все при крестах – я в плен попал. Не удалось, А удавалось! Но не пришлось… Какая жалость! Играл в картишки раз нечисто, И выиграл рублей уж триста, Но тут сосед разоблачил, И я, конечно, битым был. Не удалось, А удавалось! Но не пришлось… Какая жалость! Решил я как-то с сослуживцем С казенной кассой подружиться. И, вроде, был от риска прок, Ан ревизор – и мы в острог! Не удалось, А удавалось! Но не пришлось… Какая жалость! С друзьями принял я решенье Принять участье в возмущеньи. Но разбежались все из страху, А я попался – и на плаху. Не удалось, А удавалось! Но не пришлось… Какая жалость!

1976.

Марш к Иркутску. 1920.

К Байкалу, сквозь дебри, уходят колонны. Мелькают вдали то изба, то погост. И снег застывает на наших погонах Цепочкой нежданных серебряных звезд. «Мы будем в Иркутске!» – сказал вчера Каппель, И мы прохрипели три раза «Ура!». Да только нога разболелась некстати, И холод – считай, минус тридцать с утра. Стоят одиноко дорожные вехи, Лишь сосны кивают солдатам в пути… Кто там в Нижнеудинске? Наши ли? Чехи? Как встретят? А хватит ли силы дойти? Сегодня сказали – Колчак арестован. За понюшку продал Иуда-Жанен. Похоже, всем нам общий крест уготован, Ведь «черных гусар» не берут они в плен. От роты остался пустяк – только двое. Сто десять штыков – наш отчаянный полк. В промерзлой земле мы могилы не роем – Друзья нам простят, что не отдали долг. А вспомнят ли нас, как мы здесь замерзали, Как гибли в проклятом таежном кольце? А ночью все снятся знакомые дали, И мама встречает на старом крыльце…

1977.

Эмигрантская "Станица".

Затихли за морем российские звоны. Кругом заграница, и нечего жрать. Пропал наш Голицын – он грузит вагоны. Ушел Оболенский в шантан танцевать. Кем стали вы нынче, друзья боевые? На что променяли гвардейский свой дух? Поручик Голицын берет чаевые, Корнет Оболенский ласкает старух. Союзнички лижут зады комиссарам, А нам нет покоя ни ночью, ни днем. И только на праздник берем мы гитару И в бешенстве пьяном «Станицу» поем: "Четвертые сутки пылает станица, Потеет дождями донская весна. Раздайте бокалы, поручик Голицын, Корнет Оболенский, налейте вина."

1985.

Надпись на книге.

В тиши тисненой переплета, Как средь кладбищенских оград, Давно уже не сводят счеты, Давно не требуют наград. Но память славных и бесславных Роняет отблеск на листы, Давно уж пред судьбою равных, Давно оставивших посты. Они друг друга убивали, В крови неправый суд творя, А тех, кто выжил, ожидали Чужбина, ссылка, лагеря. Как их закончились минуты, Кто был, кто не был погребен?.. Печальный очерк русской Смуты, Чреда ушедших вдаль имен.

1988.

* * *

Он стать Петром стремился, Но в чем-то был изъян – Петр новый не родился, Родился царь Иван. Он Грозным был и Лютым, Безжалостным – к своим. И целых два Малюты Стояли рядом с ним. Он лихо брал Казани, Хитер был и умен. И Курбские бежали От страха за кордон. Сильвестров, Адашевых Малютам отдавал, А всяческих Грязновых На диво всем прощал. Бессмертным быть стремился И умер средь грехов. А следом воцарился Никита Годунов.

1979.

Боливийский дневник.

Здесь все по-другому. И ноги устали, И наши винтовки тяжелыми стали, И шага не слышно в лесной темноте. Не Сьерра-Маэстра… И годы не те… Но если немеют, Но если слабеют И даже винтовки коснуться не смеют, И если при жизни уже бронзовеют, Так, может быть, лучше Боливия? Друзья далеко – им сюда не добраться. А здесь нет подмоги – молчат и таятся… Кругом обложили, долины утюжат, И рейнджеры, словно стервятники, кружат. Но если ты знаешь, Что годы теряешь, Что другу не друг ты уже, а мешаешь, И если нет дела, а только болтаешь, Так, может быть, лучше Боливия? Наверно, когда я истлею в могиле, Меня не поймут в этом вспененном мире. Рецептов есть много, как людям помочь. А мой – лишь винтовка и душная ночь. Но пусть осуждают, Пускай отлучают, Пусть дети меня лишь со снимков узнают. Быть может, поймут. Ведь порой понимают, Что все-таки лучше – Боливия!

1977.

Исход.

1.

Идем сквозь пустыни, идем сквозь дожди. Ведут нас куда-то седые вожди. Веленьем пророков, ушедших в века, Идем мы к далеким чужим берегам, Где нет ни страданий, ни горьких забот, Где счастье и воля добравшихся ждет. Суровы законы на нашем пути: Ждет смерть тех, кто с нами не хочет идти. Хоралы надежды нам трубы поют, Но только сомнения в сердце живут: Сквозь годы и грозы пришлось нам пройти, Да землю пророков никак не найти. Но слышим кругом: сомневаться не смей! Надейся на опыт и мудрость вождей! И крепче вбиваем мы в землю свой шаг, И эхо летит, отдаваясь в веках.

2.

Вождей схоронили. Пророки молчат. От факелов наших остался лишь чад. Разведка вернулась. Узнали – беда: Дорога – по кругу – ведет в никуда. От мыслей трещит черепов скорлупа. Колонна распалась, осталась толпа. Шумит средь пустыни разбитая рать, Кого-то уже волокут линчевать. А те, кто трусливей, и те, кто слабей, Срывают с флагштоков знамена вождей. Вождь новый велел от большого ума: «Копайте колодцы и стройте дома!» Дома из песка и вода из песка… На мертвой земле не взрастить колоска… Стервятники кружат и ночью, и днем. Последнюю воду вождю отдаем. Забвением дышит могил глубина. Чужие грехи искупаем сполна… И только надежда в миг смертный живет, Что нашей дорогой никто не идет.

1977-1988.

Верлибры-минор.

1.

Меня опять обвинили в неосторожности моих стихов, в игре с огнем и прочих смертных грехах. Мне хотелось ответить, как привык – громкой одой или чем-нибудь подобным. Но потом я понял, что тех, кто не желает быть убежденным – не убедишь, и каждому воздастся по вере его. И я отмолчался.

2.

И все-таки я стремлюсь к нашему завтра. Хотя отлично понимаю, что все, кажущееся ныне столь простым и доступным, есть только призрак, подобный тому, что манил Брута перед последней битвой у Филипп, и наше грядущее не принесет ничего, кроме такого же дождливого дня и горького груза несостоявшихся побед.

3.

Так ради чего нам бороться? Шуметь? Составлять смелые планы? Чтобы остаться краткой цитатой в учебнике или парой страниц какой-либо древней книги, одиноко стоящей на библиотечной полке? Ведь блеск сабель, предсмертный хрип врагов, свет солнца на штыках, радость победы и комья грязи на повозках походного лазарета – все каменеет бесстрастными фразами историка, до которых никому нет дела…

1976.

Правда. (из Ги Беара).

Правда – это очень дорогой товар сейчас – Те, кто много знают, Часто умирают. Будет счастлив тот, кто нынче слеп и глух из нас. Те, кто все же смеют, Вскоре пожалеют: Тот из нас, кто Правду говорит, Будет в сей же час убит. Журналист в метро средь бела дня застрелен был. Все, о чем узнал он, Скрыл могильный саван. Прокурор убийц его тотчас найти решил, И на той неделе Также был застрелен. Оба Правду жаждали найти, И скрестились их пути. Паренек-философ был распят весенним днем. Городок трусливый Правдою дразнил Он. Уверял Пилат толпу, что нет вины на Нем, Но народ велел, Чтобы Тот висел. Паренек-то Правду говорил, И народ его убил. Пуля – вот подарок тем, кто хочет много знать. Мало – ставят пушку. В клочья – черепушку! Тот, кто очень хочет в мире Правду отыскать, В рай отправлен будет – Бог его пусть судит! За того, кто Правду скажет нам, И копейки я не дам!

1977.

* * *

Она его бросила… Он рассеянно листал страницы «Илиады», Не понимая, как это случилось. Позади был слепящий московский снег, стук путевых стрелок, Ее глаза, ее руки… Все было позади… А со страниц глядели на него Ахилл и Гектор, век за веком, вновь и вновь убивающие друг друга из-за красоты дочери Тиндарея. Сегодня неведомым образом переплелось с Позавчера и закружилось в дикой свистопляске от холмов Илиона до холодных гиперборейских равнин, увлекая за собой серых чаек и оторванные листы старинной книги. И в этом безумии ясно было одно – Она его бросила.

1977.

Подражание Ли Бо.

Змеясь по склонам каменистым, Пустынный тракт ведет в Синьцзян, И в воздухе, как яшма чистом, Не слышно крика обезьян. Не видно зарослей бамбука. Чужие камни дальних гор… Лишь дикий гунн, стрелок из лука, Тут ставит изредка шатер. Здесь лед в сиреневом ущелье Блестит, как старая слюда. Печальный тигр у камня дремлет И не проснется никогда.

1979.

Подражание Бодлеру.

Нам не уйти – груз прошлого тяжел. Он давит ежедневно, ежечасно. И прятаться от прошлого напрасно, Зло старое страшнее новых зол. Нам в души впились корни давних бед. Как опухоль, они страданья прочат. Не в силах победить глубокой ночи Ни светлый день, ни радостный рассвет. А светлые страницы, где они? Забыты эти радостные дни, Лишь иногда во сне мелькнут виденья. Убитый лебедь падает с небес Вниз, где во тьме чернеет мертвый лес, И злая Ночь спешит в свои владенья.

1980.

Сонет одиночества.

Я вновь на старый парусник ступил, Оставив позади цветущий берег, Свои мечты и тех, кого любил, Кто ждал меня и мне все годы верил. Но стар корабль, дырявы паруса, Ворчат матросы – годы за плечами. Их не манят цейлонские леса И грохот льдин полярными ночами. Эй, старый шкипер! Якорь поднимай! Пусть наш поход ведет нас прямо в рай, Иль, может, ад свои разверзнет своды. На берегу прекрасно, может быть, Но нам средь этой красоты не жить – Тем, кто навек отравлены свободой.

1982.

18 июня.

Друзей, тех немногих, кто дороги мне, Земля приютила в своей глубине. Ушли, унося с собой дружбы секрет. Их памятью тихой горит лунный свет. А те, кто остались, пройдут просто так, И мне не понять, кто тут друг, кто тут враг.

1983.

И.С.

Мы не делили денег и квартир – Нам ни к чему была такая малость. Был переделен нами Божий мир. Взяла ты Небо, мне Земля досталась. Был выбор прост и выводы просты, Что только может проще быть, не знаю: Ты ценишь блеск небесной чистоты, А мне дороже пыль, но пыль земная. Что будет После – в том сомнений нет: Тебе архангел выпишет билет, А мне готов плацкарт до преисподней. В свеченье райском мне не стать лучом, Но я не буду каяться ни в чем, Как я ни в чем не каюсь и сегодня.

1984.

Mea culpa.

Наступит день, и я прощу врагов, Хоть, признаюсь, им ждать придется много. Когда-нибудь я стану чтить богов Или поверю в истинного Бога. А, может быть, пусть нравом не таков, Покаюсь я у страшного порога, Но все равно, меня осудят строго За грех Гордыни – худший из грехов. Напрасно Бог нам заповедь вещал. Мне Данте плащ из камня завещал – Мы в этом явно с Флорентийцем схожи. Я жалости у женщин не просил. Я шел вперед, пока хватало сил, И не менял своей холодной кожи.

1987.

Дженни. (песня).

Ты меня не любишь, Дженни… Это понял я случайно В день, когда ты примеряла Белый свадебный венец. Все прервалось, не начавшись, Замолчало, не играя – Ты меня не любишь, Дженни, И всему теперь конец. Ты меня не любишь, Дженни… Ты глядела на другого, На того, кто даже взгляда Твоего ловить не стал. Кто же это мог подумать? Я случайно обернулся… Ты меня не любишь, Дженни, И не рад я, что узнал. Ты меня не любишь, Дженни… Подружились наши мамы, И отцы уже считают Наш совместный урожай. Только что теперь подсчеты? Ничего уже не будет – Ты меня не любишь, Дженни, Хоть считай, хоть не считай… Ты меня не любишь Дженни… Мне вчера ты говорила, Как мы дом обставим вместе, Как мы славно будем жить. Только это все неправда – Ты меня не любишь, Дженни! Ты меня совсем не любишь. Что о счастье говорить? Ты меня не любишь, Дженни… Это понял я случайно. Вот орган играет в церкви И горит в окошках свет. Что же делать мне, родная? Ведь меня же ты не любишь! Ты меня не любишь, Дженни, И страшнее правды нет.

1987.

* * *

Ударило в сердце чужое копье, И жадно упало с небес воронье. Как странно, ведь я еще жив… Могильщики трупы уносят с полей, Стоит караул у могилы моей. Как странно, ведь я еще жив… Ковыль шелестит много весен подряд, Над ним, не мигая, созвездья горят. Как странно, ведь я еще жив… Столетья идут надо мной не спеша. Как тяжко, когда истлевает душа… О Боже! Ведь я еще жив!

1987.

Послание к Марциалу.

Твердыня херсонесской цитадели Нас не забудет, друг мой Марциал. Недаром наши годы пролетели – Здесь твой сарказм, как молния блистал, Звенели среди звезд мои сонеты… Увы, мой друг, пора на пьедестал. Наш час уходит, коль не лгут приметы, И скоро расставаться навсегда Нам с Херсонесом. Лишь в истоки Леты Падет Полынь – печальная звезда. Семь раз менялись звезды над Собором, Тускнела ночь, как старая слюда, И Колесо времен пред нашим взором Неспешно вдаль катилось мимо нас, Сминая годы медленным напором… О Марциал! Печален мой рассказ!

1.

О временах далеких, прикровенных Пусть будет темен звук моих терцин И не ласкает слух непосвященных. Пусть ведаю о том не я один, Но мало нас, и не откроют тайны Свидетели ушедших вдаль годин. Как встречи здесь прекрасны и случайны! В тот час, когда столкнула нас судьба, Собрался здесь народ необычайный… О многом помнит старая трава: Шуршанье змей, блеск их холодной кожи, И под Луной нелепые слова, И комья наспех сброшенной одежи, И шорох сплетен жаждущей толпы, Которая, видать, хотела то же… Простим врагам! Завистливы, глупы, Они смешили нас своей интригой, И сладок час любви был и борьбы. …………………………… …………………………… …………………………… Что ложь, что правда – нынче не решить, Но мы не зря проникли в эти стены, И рады были так и дальше жить. Но кончен век. Настали перемены.

2.

Была эпоха наша золотой. Прошли года и серебром, и бронзой, И век настал Железный – век пустой. О старый мир, веселый и курьезный! Тебя смела Железная Пята, И не вернешь года мольбою слезной, Как не вернется к деве чистота. Все изменилась в этих старых стенах. Мы те же, но вокруг нас пустота И скорбь о неизбежных переменах. Не буду проклинать Железный мир – Уйдет и он, и кровь застынет в венах Всех тех, кто нынче пышный правит пир. Но в этот час, час нашего ухода, Мы не забудем старый наш кумир, Наш серый дом под чашей небосвода, Чреду базилик, башен и колонн. О Херсонес! Сын древнего народа, Ты разорвал бесстрашно цепь времен И нас пригрел у этих скал безводных, Что помнят пурпур харьковских знамен И кирок блеск героев благородных. Остались тени, и Луны оскал, Жара и гарь среди камней бесплодных. Мы стали мифом, друг мой Марциал. Пусть так. Но время нас запечатлело И било в херсонесский наш кимвал. В него последний раз ударим смело. Твори, мой друг! Твори не для толпы – Нам до двуногих тварей нету дела. Угрюмы, похотливы и глупы, Они мертвей, чем тени дней далеких, Мертвей, чем херсонесские столпы. Пиши для нас – последних, одиноких, Сплотившихся у этих старых скал, Таких любимых и таких жестоких. Твори и здравствуй, славный Марциал!

1989.

Херсонес.

Я на скале меж солнцем и водой. Здесь никого, и я забыл о ссоре. Вдаль облака идут сплошной грядой, И гулко в камни бьет чужое море. Развалины остались вдалеке. Что там искать? Давно покинут улей. Исчезло все. Лишь камни на песке Навеки в дымке солнечной уснули. Все те, которым надоел свой дом, Чужими ставшие в краю родном, Пытаются забыться на чужбине. И, отправляясь в дальние края, Надеялся найти покой и я, Да только нет покоя мне отныне.

1981.

* * *

Навеки в дымке солнечной уснули Забытые в столетьях города. Их голос утонул в прибойном гуле, Их прошлое забыто навсегда. Персеполь, Илион, Эфес, Микены Сквозь вечность путь свой до конца прошли. Лишь кое-где фундаменты и стены, Как призраки, встают из-под земли. И мы у этих древних берегов, Найдя осколки мраморных богов, На них глядим с волнением и страхом. А будут ли другие вспоминать И мелкие осколки собирать, Когда и мы пойдем навеки прахом?

1981.

Херсонес-84.

Здесь лицедеи возятся с утра И пляжники спешат к облезлым скалам. О Херсонес, печальная дыра! Великое становится тут малым! Не виден за камнями горизонт, И скука вместо облака над нами. И, кажется, единственный резон – Найти свою кончину под волнами. Здесь бродят сплетни, как толпа свиней, Здесь мерзость ради мерзости своей, О Херсонес – большая коммуналка! Его сжигали много раз подряд. За дело, видно. Этому я рад. Я б сжег его опять. Совсем не жалко!

1984.

Post scriptum.

Совсем зашились – нету сигарет. Хоть волком вой, хоть обивай пороги. Одна махра – из прошлого привет, И час настал крутить нам «козьи ноги». Засыпь махорку прямо в мой сонет! Бумажный тонок лист – не хуже многих. И огонек – последний мой привет, Пускай развеет скуку средь дороги. Ну, выйдет самокруточка на «ять»! Раз души не дано стихам пленять, Ну так дымись, табачная закрутка! Горите, Херсонеса миражи! По вам не заскучают тиражи, И выйдет, в общем, недурная шутка.

1990.

Письма из Херсонеса. (подражание И.Бродскому).

1.

Солнце в тучи вновь садится – ветер завтра. Корабли ушли за мыс и там пропали. На забытых скамьях старого театра Тишина – актеры, видно, опоздали. Серый берег и базилики обломки – Хорошо тут одному, когда стемнеет. Здесь прибой, и волны бьют у самой кромки. Млечный путь над Херсонесом звезды сеет.

2.

Херсонес теперь ломают, а не строят. В этих старых стенах стало очень тесно. Так и нас с тобой когда-нибудь отроют, Только вряд ли это будет интересно. Я устал копать весь день, пойду прилягу, Напишу, как только выпадет минутка… Говоришь, археология – бодяга? Может быть, зато она – не проститутка.

3.

От маневров и стрельбы мы здесь устали. Так грохочет, что, боимся, скалы треснут… Хорошо, что скоро мир в Афганистане, Только те, что там погибли, не воскреснут. Напиши мне, как живется, что Столица? Кому нынче там хула, кому поклоны? Я лишь знаю: где политика вершится, Там правителям не писаны законы.

4.

Скоро нам в обратный путь по всем приметам. Мы отправимся домой – хлебнуть прогресса. Только верю, что дождемся снова лета И вернемся, не предавши Херсонеса. Нынче тихо, только слышатся цикады, Только Понта неумолчное ворчанье. Тишина у серой каменной ограды, Старый Храм, застыв вдали, хранит молчанье…

1987.

Замок ди Гуаско.

На мертвых свитках – мертвые слова… Здесь пасынки Авзонии царили, Что меж собой и смертью заключили Двойной союз – меча и колдовства. Не помнит вас печальная вдова – Италия, откуда вы приплыли. Но давний страх еще не позабыли Руины замка, старая трава… Из окон башни льется бледный свет. Наточен меч, заряжен арбалет – Не спится вам, сеньоры кавалеры? Штандарт сжимает мертвая рука. Гремит железо, и, презрев века, Скользят по морю черные галеры.

1995.