По всему свету.

Вильгельмина.

Большинство людей, услышав, что я отлавливаю диких зверей для зоопарков, обычно задают одни и те же вопросы в одной и той же последовательности. Прежде всего их интересует, опасное ли это дело. Отвечаю: нет, не опасное, если не допускать глупых промашек. Затем меня спрашивают, как именно я ловлю животных. Этот вопрос потруднее, потому что есть сотни способов отлова диких зверей, и подчас никакая заранее отработанная методика не годится, приходится импровизировать на ходу. Третий непременный вопрос гласит: вы, наверно, привязываетесь к вашим подопечным и после экспедиции вам должно быть горько с ними расставаться? Отвечаю: конечно, привязываюсь, и зачастую расставание с животным, которое ты содержал восемь месяцев, дается очень тяжело.

Иной раз привязываешься к самым неожиданным животным, к какой-нибудь странной твари, которая в обычных условиях никогда не вызвала бы у тебя симпатии. Одним из таких незабываемых созданий была Вильгельмина.

Вильгельмина представляла отряд фринов, или жгутоногих пауков, и скажи мне кто-нибудь наперед, что наступит день, когда я проникнусь хотя бы малой толикой расположения к жгутоногому, я ни за что не поверил бы в такой прогноз. Жгутоногий паук менее какой-либо иной твари, населяющей нашу землю, заслуживает эпитета «привлекательный». Тому, кто (вроде меня) не поклонник пауков, фрин вполне может показаться ожившим кошмаром. Представьте себе паука величиной с грецкий орех, который побывал под паровым катком, и к получившейся лепешке приделано несметное множество длинных, тонких, изогнутых ног, так что общая площадь, занимаемая этим созданием, примерно равна суповой тарелке. В довершение всего спереди у фрнна (если тут вообще можно говорить о каком-либо переде) торчат напоминающие бич, тонкие и чудовищно длинные (у крупных особей — до тридцати сантиметров) ногощупальца. Фрин передвигается вверх, вниз и в стороны с одинаковой легкостью и с поразительной быстротой; его отвратительное тело протискивается в такие щели, куда и папиросную бумагу вряд ли просунешь.

Таковы жгутоногие пауки, и всякому, кто относится к паукам без симпатии, фрин может показаться олицетворением сатаны. К счастью, фрины совершенно безобидны, разве что у вас слабое сердце.

Впервые я познакомился с родичами Вильгельмины во время одной из моих экспедиций в дождевые леса Западной Африки. По ряду причин охота в этих лесах всегда сопряжена с трудностями. Начнем с того, что деревья здесь огромны, некоторые достигают пятидесяти метров в высоту, а толщиной равны заводской трубе. Густая пышная крона заплетена вьющимися растениями; ветви украшены паразитными растениями и напоминают висячие сады. Когда такая крона начинается в двадцати пяти — тридцати метрах над землей, чтобы добраться до нее, надо лезть по гладкому как доска стволу, и первые двадцать с лишним метров не найдется ни одного сука вам в помощь. А ведь зеленый верхний ярус леса — самый густонаселенный: на макушках деревьев в относительной безопасности обитает множество животных, которые никогда или почти никогда не спускаются на землю. Ставить ловушки среди лесного полога — дело сложное и трудоемкое. Порой полдня уходит лишь на то, чтобы придумать способ добраться до кроны и примостить ловушку. И только вы благополучно спустились на землю, как ловушка с веселым звоном шлепается рядом с вами — начинай всю волынку сначала. А потому, хотя установка ловушек в древесных кронах относится к числу неизбежных неприятных процедур, вы постоянно стараетесь измыслить какой-нибудь более легкий способ добыть нужных вам тварей. Один из самых успешных и увлекательных, на мой взгляд, приемов — окуривание лесных великанов.

Некоторые деревья, на вид совсем здоровые и крепкие, на самом деле оказываются полыми наполовину, а то и на всю свою длину. Вот за ними-то я и охочусь, но высмотреть их не так-то просто. Хорошо, если за целый день поисков попадется полдюжины; еще лучше, если хотя бы одно из них оправдает ваши усилия, когда вы его обкурите.

Окуривание дуплистого дерева — это целое искусство. Сперва, если необходимо, надо расширить отверстие в основании ствола и сложить перед ним сухие прутики для костра. После этого два африканца лезут наверх, чтобы закрыть сетями все дыры и щели в верхней части ствола и перехватывать спасающихся от дыма животных. Завершив эти приготовления, вы разводите костер. Как только пламя начинает с треском пожирать прутики, кладете сверху охапку зеленых листьев. Тотчас пламя пропадает, вместо него над костром поднимается клуб густого едкого дыма. Полая внутренность дерева играет роль огромного дымохода, засасывающего весь дым.

Пока не разведен костер, вы даже не подозреваете, сколько в дуплистом стволе всевозможных щелей и дыр. На глазах у вас тоненькая струйка дыма словно по волшебству начинает виться над невидимой щелочкой метрах в шести над землей. Проходит несколько секунд, и в трех метрах выше извергают клубочки дыма еще какие-то крохотные подобия пушечных жерл. Наблюдая за появляющимися вдоль ствола дымовыми струйками, вы можете следить, как идет окуривание. Если вам попалось удачное дерево, следить придется лишь до половины высоты ствола, после чего животные дружно покидают свои убежища, и вам уже не до наблюдений.

Дуплистое дерево с живыми обитателями можно сравнить с многоэтажным домом. Первый этаж занят, допустим, огромными, с яблоко величиной, улитками-ахатинами, и они покидают свою обитель с предельной скоростью, на какую только способна улитка в минуты тревоги. Примеру ахатин следуют другие животные, предпочитающие жить поближе к земле или попросту не умеющие лазить, например крупные лесные жабы с раскрашенной под цвет сухого листа спиной и с изумительно красивой темно-красной полосой на боках. Жабы выходят вразвалку из недр ствола с удивительно потешным негодующим выражением на морде, а очутившись на воздухе, припадают к земле и озираются с растерянным и жалким видом.

Выселив нижних жильцов, вы вскоре можете видеть, как устремляются к выходу верхние. Почти всегда впереди идут огромные многоножки, очаровательные существа, напоминающие коричневые сосиски с бахромой ног вдоль нижней части тела, вполне безобидные и несколько глуповатые; я даже испытываю к ним некоторую слабость. Хотите посмотреть на забавный номер — посадите такую многоножку на стол. Лихорадочно перебирая всеми своими ногами, она направится к краю стола и, не замечая, что стол кончился, будет упорно шагать в пустоте, пока тело не начнет перевешивать. Наполовину вися в воздухе, остановится, поразмыслит и в конце концов придет к выводу, что что-то не так. После чего включит задний ход, начиная с последней пары ног, вернется целиком на стол и двинется в обратную сторону — лишь для того, чтобы на другом краю все повторилось.

Тотчас после появления гигантских многоножек дружно покидают свои убежища все остальные обитатели дупла. Одни устремляются вверх, к кроне, другие — вниз. Тут и белочки в зеленоватой шубке, с черными ушками и чудесным оранжево-красным хвостом, и большущие серые сони, которые мчатся галопом, распушив свой хвост наподобие клуба дыма; можно увидеть чету лемуров с огромными простодушными глазами и удлиненными, дрожащими, как у дряхлого старика, тонкими руками. И конечно же, вы увидите летучих мышей — здоровенных, дородных, бурых летучих мышей с причудливым, напоминающим цветок узором на кожистом носу и с большими прозрачными ушами. Есть и ярко-рыжие летучие мыши с поросячьей мордочкой и свисающими на голову черными ушами. Но главные участники карнавального шествия дикой фауны — жгутоногие пауки. С жуткой, даже пугающей скоростью они бесшумно носятся вверх-вниз по стволу, втискивают свое отвратительное на вид тело в тончайшие щели, уходя от вашего сачка, тут же выныривают в трех метрах ниже и бегут прямо на вас, словно намереваясь укрыться в складках вашей рубахи. Вы поспешно отступаете, и тварь опять исчезает, только трепещущие кончики ного-щупалец, которые торчат из расщелины, не способной вместить и визитную карточку, выдают ее местонахождение. Ни один из многочисленных обитателей западноафриканских лесов не подвергал мою нервную систему таким испытаниям, как фрин. День, когда особенно крупный и длинноногий экземпляр, воспользовавшись тем, что я прислонился к дереву, решил пробежаться по моей голой руке, навсегда врезался мне в память. Случай этот обошелся мне по меньшей мере в год жизни.

Но вернемся к Вильгельмине. Это было благовоспитанное маленькое дитя из числа десятка жгутоногих паучат, с которыми я близко познакомился после того, как — можно сказать, совершенно случайно — поймал их мамашу.

Уже несколько дней я обкуривал в лесу дерево за деревом, охотясь на редкого и робкого зверька, известного под названием идиуруса или планирующей мыши. У этих крохотных млекопитающих, похожих на мышь с волосатым длинным хвостом, от лодыжки до запястья тянется своеобразная кожистая перепонка, позволяющая животным перелетать с дерева на дерево с легкостью ласточки. Идиурусы живут колониями в дуплах, так что проблема заключается в том, чтобы найти дерево с такой колонией. И когда мне после долгих бесплодных усилий удалось-таки не только обнаружить желанную семейку, но и поймать несколько особей, я был просто счастлив. Настолько, что даже начал смотреть с благосклонным интересом на метавшихся по стволу многочисленных фринов. Внезапно мой взгляд остановился на каком-то совершенно необычном по виду и поведению экземпляре. Я присмотрелся. Во-первых, шоколадное тело этого фрина было одето в некое подобие зеленоватой шубки. Во-вторых, он спускался вниз по дереву медленно и осторожно, без обычных для фрина рывков и финтов.

Может быть, зеленая шубка и медлительность — признаки весьма преклонного возраста? Я шагнул ближе и с удивлением обнаружил, что шубка состоит из детенышей, каждый из которых не превышал размерами ноготь моего большого пальца. Судя по всему, они лишь недавно появились на свет. Их ядовито-зеленая окраска (излюбленный цвет кондитеров, украшающих торты) резко контрастировала с темным телом мамаши, чьи осторожные, неторопливые движения явно диктовались боязнью уронить кого-нибудь из отпрысков. С легким раскаянием я отметил про себя, что до сих пор не уделял особого внимания личной жизни жгутоногих пауков; мне никогда не приходило в голову, что самка фрина такая заботливая мамаша, даже носит на спине свое потомство. Коря себя за невнимательность, я решил немедленно воспользоваться случаем и заняться изучением этих созданий. С предельной осторожностью, чтобы не пропал ни один отпрыск, поймал самку и отнес в свой лагерь.

Здесь я поместил мамашу со всем потомством в большую коробку, куда положил вдоволь листьев и кусочков коры, чтобы узнице было где прятаться. Каждое утро я заглядывал под кору — сами понимаете, очень осторожно заглядывал, — проверяя, все ли в порядке. Поднимешь кусочек коры, играющей роль укрытия, — самка срывается с места и влезает на стенку коробки. Естественно, это меня огорчало, я каждый раз вздрагивал и спешил закрыть крышку, боясь, как бы нечаянно не прищемить ей ногу или усик. К счастью, дня через три паучиха освоилась и спокойно позволяла мне сменять листья и кору.

Два месяца держал я в коробке паучиху с ее детенышами. Со временем паучата перестали кататься верхом на родительнице. Они расселились в разных уголках коробки и, подрастая, постепенно сменяли зеленую окраску на коричневую. Вырастут из старой шкурки — разрывают вдоль спины и сбрасывают, как и положено паукам. После каждой линьки детеныш становился покрупнее и покоричневее. Если мамаша спокойно уписывала все подряд, от небольших кузнечиков до крупных жуков, то детеныши были более разборчивыми, им подавай мелких паучков, слизняков и тому подобную легко усвояемую пищу. Они явно чувствовали себя отменно, и я даже начал гордиться своими питомцами. Но однажды, вернувшись в лагерь после охоты в лесу, я обнаружил, что случилась трагедия.

Ручная мартышка из рода гусаров, которую я держал на привязи около палатки, перегрызла веревку и решила обследовать лагерь. До того, как ее побег был обнаружен, она успела уплести гроздь бананов, три плода манго и четыре крутых яйца, разбила две бутылки с дезинфицирующей жидкостью и в довершение всего сбросила на пол мою коробку с жгутоногими пауками. Коробка развалилась, семейство фринов рассыпалось по полу, и мартышка, это вконец испорченное существо, принялась его уписывать. К тому времени, когда я возвратился в лагерь, она уже опять сидела на привязи и судорожно икала.

Я поднял с пола свой питомник фринов и уныло заглянул внутрь, проклиная себя за то, что держал коробку в легко доступном месте, и понося мартышку за ее ненасытную утробу. И вдруг с удивлением и восторгом обнаружил восседающего на кусочке коры паучонка, единственного уцелевшего после побоища члена фриновой семьи. Бережно перенес его в не столь просторное, зато более надежное убежище, засыпал дарами в виде слизней и подобных лакомств и — сам не знаю почему — окрестил Вильгельминой.

Осуществляя опеку над мамашей Вильгельмины и самой Вильгельминой, я кое-что узнал о повадках жгутоногих пауков. Так, я обнаружил, что голодные фрины не прочь поохотиться и днем, однако всего активнее они ночью. Весь день Вильгельмина производила довольно апатичное впечатление, но вечером словно пробуждалась к жизни и, если можно так выразиться, расцветала. Носилась взад-вперед по своей коробке, держа наготове клешни и прощупывая путь резкими движениями длиннейших педипальпов. Полагают, что эти чудовищно удлиненные ноги играют только роль щупалец, однако у меня сложилось впечатление, что их функции этим вовсе не ограничиваются. На моих глазах они как бы нацеливались на насекомое, замирали в воздухе, чуть подрагивая, и Вильгельмина вся подбиралась, словно учуяла или услышала добычу этими длинными конечностями. Иногда она начинала подкрадываться к жертве в такой позе, иногда же просто выжидала, пока несчастное насекомое само не придет в ее объятия, после чего мощные клешни проворно отправляли его в рот охотницы.

По мере того как Вильгельмина становилась старше, я предлагал ей все более крупную добычу и убедился в том, что моя подопечная наделена незаурядным мужеством. Хочется сравнить ее с драчливым терьером, который на рослого противника бросается с особым остервенением. Отвага и искусство Вильгельмины в поединках с насекомыми, превосходящими ее ростом, настолько меня пленили, что однажды я, поддавшись неразумному порыву, посадил к ней здоровенную кобылку. Без малейшего колебания Вильгельмина бросилась на врага и вонзила клешни в его тучное брюшко. Можете представить себе мой испуг, когда кобылка лихо взбрыкнула своими мощными задними ногами, подскочила вместе с Вильгельминой, с громким стуком ударилась о проволочную сетку, которой был забран верх коробки, и шлепнулась обратно на пол. Однако столь решительный отпор ничуть не обескуражил Вильгельмину, она продолжала крепко стискивать клешнями мечущуюся жертву, пока та не выбилась из сил, после чего охотница в два счета довела до конца расправу. Все же с той поры, боясь, как бы Вильгельмина в столь буйной потасовке не осталась без ноги или без усика, я давал ей только мелких насекомых.

Я успел сильно привязаться к Вильгельмине и гордился ею: насколько мне было известно, до меня никто не содержал в неволе жгутоногого паука. К тому же она стала вполне ручной. Стоило мне постучать пальцами по коробке, как Вильгельмина выходила из-под кусочка коры и отвечала взмахами ногощупалец. Если я затем просовывал руку в ее убежище, она забиралась на мою ладонь и преспокойно поедала столь любимых ею слизней.

Когда подошла пора готовиться к перевозке моей многочисленной коллекции в Англию, я призадумался над дальнейшей судьбой Вильгельмины. Путешествие должно было продлиться не меньше двух недель, и я не видел никакой возможности запасти для нее достаточно корма на такой срок. Решил попытаться приучить ее к сырому мясу. Я далеко не сразу преуспел, но изловчился наконец двигать кусочек мяса так, что он казался живым. Вильгельмина жадно хватала добычу, и столь необычный корм явно шел ей впрок. Всю дорогу до побережья она проделала на грузовике с видом многоопытного путешественника, сидя в своей коробке и посасывая кусок сырого мяса. В первый день на борту парохода Вильгельмина слегка приуныла от непривычной обстановки, но морской воздух вернул ей бодрость, и она стала резвиться. И дорезвилась…

Однажды вечером в час кормления Вильгельмина мигом взбежала по моей руке до самого локтя, и не успел я оглянуться, как она приземлилась на ближайшем люке. Продолжая рекогносцировку, она уже хотела протиснуться в щель под люком, но тут я опомнился и ухитрился схватить ее. С того раза я соблюдал при кормлении величайшую осторожность, да и сама Вильгельмина как будто остепенилась и обрела прежнее самообладание.

Так продолжалось несколько дней, пока жалобные взмахи ногощупалец Вильгельмины не тронули мое сердце и я не посадил ее себе на ладонь, чтобы угостить последними припасенными в железной банке слизнями. Чинно сидя на моей ладони, она спокойно уплела двух слизней, потом вдруг прыгнула. Худшего момента для прыжка нельзя было выбрать, потому что в эту самую секунду налетел порыв ветра и унес ее за переборку. В воздухе мелькнули отчаянно размахивающие ноги, миг — и Вильгельмина очутилась за бортом и затерялась в просторах океана. Я бросился к фальшборту — куда там, разве рассмотришь в хаосе пены и волн такую крошку… Не мешкая, я бросил в море коробку Вильгельмины: авось, натолкнется на нее и воспользуется как плотом. Смешно, разумеется, но не мог же я предоставить Вильгельмине тонуть, не предприняв никаких попыток для ее спасения. Я ругал себя последними словами за то, что вынул ее из коробки. Право, никогда не думал, что на меня так сильно подействует утрата подобного существа. Я по-настоящему привязался к Вильгельмине, да и она явно прониклась ко мне доверием. И надо же было нашей дружбе кончиться так трагически! Одно лишь меня слегка утешало: после знакомства с Вильгельминой я уже никогда не буду смотреть с прежним отвращением на жгутоногих пауков.

Вильгельмина. Часть Третья. Животные В Частности. Джеральд Даррелл. По Всему Свету. По всему свету.