По всему свету.
Животные строят.
Не так давно я получил посылочку от одного моего друга в Индии. К ней была приложена записка: «Держу пари, ты не угадаешь, что это такое». Крайне заинтригованный, я снял обертку и увидел два небрежно сшитых вместе листа.
Мой друг проиграл бы пари, если бы оно состоялось. При первом же взгляде на крупные и не очень-то ловкие швы мне стало ясно, что передо мной предмет, который я много лет мечтал увидеть: гнездо славки-портнихи. Оба листа, напоминающие формой листья лавра, были длиной около пятнадцати сантиметров; сшитые вместе по краям, они образовали остроконечный мешочек. Внутри мешочка помещалось аккуратное гнездышко из травы и мха, а в гнездышке лежали два крохотных яйца. Славка-портниха — маленькая птичка, величиной с синицу, но клюв у нее: довольно длинный, он-то и служит иглой. Присмотрев растущие рядом листья, птица сшивает их тонкой ниткой. Однако самое удивительное даже не это, а тот факт, что никто толком не знает, откуда портниха берет нитки. Одни специалисты утверждают, что она скручивает их сама из растительного пуха, другие предполагают существование еще какого-то, до сих пор не обнаруженного источника. Швы, как я уже сказал, были крупные и неровные, но много ли людей, если на то пошло, сумели бы красиво сшить два листа, пользуясь клювом вместо иглы?
Архитектурное искусство развито в животном царстве далеко не равномерно. Некоторые животные весьма смутно представляют себе, как надлежит сооружать пристойную обитель, тогда как другие создают прелестные, весьма хитроумные жилища. Странно, что даже среди родственных видов наблюдается великое разнообразие вкусов при выборе оформления, расположения и размеров жилья, а также строительных материалов.
У пернатых, как известно, можно видеть гнезда самых разных видов и размеров. Тут и славка-портниха с ее лиственной колыбелькой, тут и императорский пингвин, располагающий для строительства только снегом, а потому вовсе отказавшийся от идеи гнезда. Пингвин укладывает яйцо поверх своих широких плоских лап и накрывает его, словно сумкой, перьями и кожей собственного живота. Стриж салангана лепит хрупкое чашевидное гнездо из своей слюны и прутиков, прикрепляя его на стену пещеры. Поражают многообразием жилища африканских ткачиков.
Колонии одного из видов строят гнездо величиной с полкопны сена, получается нечто вроде многоэтажного дома, где каждая птица занимает отдельную квартиру. Наряду с законными жильцами в этих гигантских гнездах подчас селятся самые неожиданные квартиранты — белки, галаго и даже змеи. Разбирая такое сооружение на части, кого только не увидишь! Не мудрено, что известны случаи, когда деревья не выдерживали тяжести громоздких конструкций и ломались. Обыкновенные западноафриканские ткачики сплетают из пальмового волокна аккуратные круглые гнезда, похожие на небольшие корзины. Они тоже живут колониями; поглядишь на дерево — сплошь увешано гнездами, словно какими-то диковинными плодами. Голосистые жильцы в блестящем оперении ухаживают друг за другом, высиживают яйца, выкармливают отпрысков и совсем по-человечьи препираются с соседями — словом, все, как в жилищном товариществе.
Чтобы устроить такое жилище, птице надо было научиться не только ткать, но и завязывать узлы: ведь гнезда очень крепко привязаны к ветвям, не сразу оторвешь. Однажды я наблюдал ткачика за работой — это было увлекательное зрелище. Вознамерившись укрепить гнездо на самом конце тонкой ветки примерно посередине ствола, птица села на нее, держа в клюве длинное пальмовое волокно. Ветка начала сильно качаться под весом ткачика, пришлось ему взмахивать крыльями, чтобы не сорваться. Добившись относительного равновесия, он принялся манипулировать волокном, пока не ухватил его посередине, после чего стал пристраивать на ветке так, чтобы два кончика свисали с одной стороны, а петля — с другой. Ветка продолжала качаться, ткачик дважды ронял волокно и ловил его на лету, но в конце концов оно легло правильно. Придерживая волокно одной ногой, ткачик наклонился вперед и в крайне неустойчивом положении ухитрился продернуть оба кончика сквозь петлю и туго затянуть узел. Управившись с этим делом, он полетел за новым волокном и повторил маневр. Так продолжалось целый день, и к вечеру на ветке висела целая борода из тридцати — сорока волосинок.
К сожалению, мне не довелось проследить, как дальше развивалось строительство. В следующий раз, когда я смог вернуться к этому дереву, гнездо было пусто; очевидно, жильцы уже вывели потомство и улетели. Гнездо напоминало формой оплетенную бутыль; перед узким круглым входом было нечто вроде маленького крыльца, сплетенного из волокон. Я попробовал снять гнездо с ветки — куда там, пришлось сломать ветку. У меня было задумано разделить гнездо на две части, чтобы рассмотреть его внутренность. Волокна были переплетены так хитроумно и связаны так крепко, что я потратил на это немало времени и сил. Право же, поразительная конструкция, если учесть, что ее создатель не располагал никакими другими орудиями, кроме собственного клюва и ног.
Когда я путешествовал по Аргентине, мне бросилось в глаза, что чуть ли не каждый пень и столбик в пампе украшены диковинной глиняной нашлепкой величиной с футбольный мяч. Сперва я решил, что это термитники, очень уж «мячи» походили на столь типичные для западноафриканского ландшафта жилища термитов. И лишь после того как я увидел на одной нашлепке пухлую пичугу величиной с зарянку, с ржаво-красной спиной и серой манишкой, я понял, что это гнезда печника.
Отыскав необитаемое гнездо, я осторожно рассек его пополам. Искусство пернатого строителя изумило меня. Влажная глина была для прочности перемешана с травинками, корешками и волосом. Толщина стенок — около четырех сантиметров. Наружные поверхности оставлены без отделки, зато внутренние — гладкие, как стекло. Вход представлял собой отверстие в форме арки, вроде церковных врат, дальше следовал узкий коридор, который, изгибаясь вдоль стены, приводил в круглую гнездовую камеру, выстланную перьями и мягкими корешками. Во всей конструкции было что-то от домика улитки.
Хотя я обследовал довольно обширную площадь, мне не удалось найти только что начатое гнездо, поскольку брачный сезон уже был в разгаре. Все же мне попалось одно, завершенное наполовину. Печники широко распространены в Аргентине; своими движениями и манерой рассматривать вас блестящими темными глазами, наклонив голову набок, они напоминали мне английскую зарянку. Пара, которую я застал за строительством жилья, не обращала на меня внимания, пока я соблюдал дистанцию около трех с половиной метров; лишь иногда пичуги подлетали поближе, обозревали меня, взмахивали крылышками, как будто пожимали плечами, и возвращались к работе. Основание гнезда было прочно прикреплено к столбику изгороди; наружные стены и стенка внутреннего прохода возведены на высоту десять — двенадцать сантиметров. Оставалось лишь накрыть гнездо куполообразной крышей.
За влажной глиной пернатым строителям приходилось летать на берег мелкого залива примерно в километре от столбика. Озабоченно, с важным видом, прыгали печники вдоль воды, проверяя глину через каждые полметра-метр. Им нужен был строительный материал определенной вязкости. Найдя требуемое, они принимались возбужденно скакать, собирая полные клювы корешков и травинок; так и казалось, что у них вдруг выросли моржовые усы. С запасом арматуры птицы возвращались на облюбованный клочок цементирующего раствора и ловкими — движениями клюва смешивали глину с корешками и травинками, отчего их моржовые усы приобретали далеко не опрятный вид. Издав приглушенный крик торжества, супруги летели к гнезду, клали на место строительный материал и начинали утаптывать его и уплотнять клювом. Нарастят таким способом стену — забираются внутрь гнезда и разглаживают свежий участок клювом, грудкой и даже крыльями, доводя его до блеска.
Когда печникам оставалось закончить лишь самый верх купола, я разбросал там, где они брали глину, ярко-красные шерстинки. К моему удовольствию, пернатые строители оценили заботу, и я увидел не совсем обычное зрелище — двух ржаво-красных пичуг с длинными алыми усами. Шерстинки тоже пошли в дело. Думается, на всей аргентинской пампе не нашлось бы другого гнезда печников с красным вымпелом на куполе.
Если печники — подлинные мастера строительного дела (их гнездо не сразу и молотком-то разобьешь), то голуби представляют другую крайность. У них совсем нет никакого понятия о том, как следует строить гнездо. Четыре-пять палочек, брошенных на развилке сука, — вот верх сложности в представлении среднего голубя. На такой ненадежной платформе откладываются яйца, их бывает обычно два. Когда ветер раскачивает дерево, хилое гнездо трясет так, что яйца только чудом не вываливаются. Как все голуби давно не перевелись, для меня остается загадкой.
Я знал, что голубь никудышный, бездарный строитель, но мне не приходило в голову, что его гнезда могут доставить большие неприятности натуралисту. В Аргентине я убедился в этом на собственной шкуре. На берегу реки под Буэнос-Айресом я попал в рощу, где все деревья (высота их не превышала десяти метров) были заняты голубиной колонией. На каждом дереве — по тридцать — сорок гнезд. Идя через рощу, можно было снизу рассмотреть между небрежно положенными палочками толстенький живот птенца или поблескивающее яйцо. Гнезда выглядели настолько ненадежными, что так и хотелось идти на цыпочках, чтобы мои шаги не нарушили шаткого равновесия.
Посреди рощи стояло дерево с множеством гнезд, которые почему-то были покинуты голубями. На самой макушке громоздилось массивное сооружение из прутиков и листьев — несомненно, гнездо, и так же несомненно не голубиное. Может быть, обитатель этой не очень эстетической конструкции как раз и повинен в том, что голуби бросили свои гнезда? Я решил влезть на дерево и посмотреть, дома ли хозяин. К сожалению, я с некоторым опозданием осознал свой промах: чуть не в каждом голубином гнезде лежали яйца, и мое продвижение вверх по стволу вызвало подлинный яичный водопад. Яйца градом сыпались на меня и разбивались, украшая мою одежду узорами из желтка и скорлупы. Это бы еще ничего, но яйца все до одного протухли, и к тому времени, когда я, обливаясь потом, добрался до макушки, от меня разило то ли кожевенным заводом, то ли выгребной ямой. А тут еще новое унижение: хозяин гнезда отсутствовал, так что за все мои усилия я был вознагражден лишь густой обмазкой из желтка да ароматом, которому позавидовал бы и скунс. С трудом спустился я вниз, мечтая поскорее закурить сигарету, чтобы вытеснить из ноздрей едкий запах тухлятины. Земля под деревом была усеяна разбитыми яйцами вперемешку — с разлагающимися трупиками нескольких птенцов. Пулей выскочив из рощи, я сел, облегченно вздохнул и полез рукой в карман за сигаретами. Пачка, которую я вытащил, была мокрая от яичного желтка… Пока я карабкался вверх, одно яйцо каким-то чудом угодило прямо в карман — и пропали мои сигареты. Пришлось топать три километра до дома, дыша мерзким запахом тухлятины, причем вид у меня был такой, словно я без особого успеха участвовал в состязании кулинаров на лучший омлет. С той поры я как-то недолюбливаю голубей.
Млекопитающие в целом уступают птицам как строители, однако есть и среди них большие мастера. Барсук, например, роет замысловатейшие норы, причем последующие поколения нередко добавляют новые ходы, и получаются настоящие катакомбы с коридорами, тупиками, спальнями, детскими комнатами и столовыми. Еще один знаменитый строитель — бобр. Его обитель находится наполовину под водой; толстые стены выложены из хвороста, скрепляемого илом. Подземный ход позволяет животным входить и выходить из хатки даже в тех случаях, когда водоем покрыт льдом. Кроме того, бобры устраивают каналы, чтобы сплавлять бревна, предназначенные для ремонта плотин или для корма. Бобровая плотина — подлинный шедевр: на сотни метров тянутся подчас массивные сооружения из плотно уложенных стволов, скрепленных глиной или илом. Любая щель немедленно заделывается, чтобы вода не ушла и не открыла доступ в жилище хищному врагу. Глядя на хатки, каналы и плотины бобров, естественно заключить, что это чрезвычайно мудрые и сообразительные животные. Увы, это не так. Судя по всему, тяга к строительству плотин — страсть, которую ни один уважающий себя бобр не может подавить, даже если в такой конструкции нет никакой нужды. Поместите бобров в просторный цементный бассейн — они деловито примутся перекрывать его плотиной, чтобы удержать воду…
Но подлинные виртуозы строительного дела в животном царстве, вне всякого сомнения, — насекомые. Достаточно посмотреть, с какой изумительной математической точностью построены соты общественных пчел. Насекомые способны сооружать удивительнейшие гнезда, применяя всевозможные материалы — дерево, бумагу, воск, ил, шелковистые нити, песок. И конструкции тоже отличаются великим разнообразием. Мальчишкой, в Греции, я часами рыскал по мшистым берегам, разыскивая норки ктенизиды, которые можно отнести к замечательнейшим образцам архитектуры в мире животных. Этот паук, если расставит ноги, займет площадь, равную монете средней величины; окраска у него такая, будто он сделан из шоколада. Тело толстое, кургузое, ноги не очень длинные; по внешности ни за что не скажешь, что перед вами существо с талантом к изящной работе. Между тем сей неуклюжий с виду строитель роет норки длиной до пятнадцати сантиметров и больше при ширине в несколько сантиметров и тщательно выстилает их паутиной, так что получается нечто вроде шелковой трубочки. Но самое главное во всей конструкции — люк, круглая крышечка с аккуратно скошенным краем, наглухо закрывающая вход в норку и укрепленная на шарнире из паутины. Сверху она маскируется волосками мха или лишайника и совершенно сливается с окружением. Если вы в отсутствие хозяина откроете люк, то на шелковистой нижней поверхности увидите аккуратные черные ямочки. Это, так сказать, ручки, за которые паук цепляется своими коготками, чтобы не могли войти посторонние. По-моему, единственное существо, способное без восхищения смотреть на изумительную норку ктенизиды, — это сам паук. Ибо для самца, вошедшего в шелковистую трубочку, она является одновременно туннелем любви и смерти. После спаривания в темной обители самка тут же казнит его и съедает.
Одно из моих первых знакомств с животными-архитекторами состоялось в возрасте десяти лет. Я тогда страстно увлекался пресноводной фауной и почти все свободное время проводил на прудах и речках, вылавливая обитающую в них мелюзгу и помещая ее в большие стеклянные банки, которые стояли в моей спальне. Одна из банок была полна личинками ручейников. Эти причудливые создания, напоминающие гусениц, сооружают открытые с одного конца шелковистые трубчатые домики, или чехлики, украшая их снаружи различными материалами для камуфляжа. Мои личинки не могли похвастаться особо красивыми чехликами, потому что были собраны в стоячей луже. Единственными украшениями им послужили кусочки гниющих водорослей.
Однако мне рассказали, что, если извлечь личинку из чехлика и положить в банку с чистой водой, она сделает себе новый домик и украсит его тем, что вы предложите. Я не очень-то в это поверил, но решил все же сделать опыт. С предельной осторожностью извлек из домиков четыре возмущенно извивающихся личинки, поместил в банку с чистой водой и положил на дно банки горсть крохотных выцветших морских ракушек. С удивлением и радостью увидел я, что личинки повели себя именно так, как мне было сказано. И когда были готовы новые чехлики, они напоминали филигранные корзиночки из ракушек.
Я пришел в такой восторг, что заставил личинок трудиться без передышки. Им то и дело приходилось мастерить себе новые чехлики, украшенные самыми неожиданными декоративными материалами. Кульминационный момент наступил, когда я обнаружил, что можно принудить личинки делать разноцветные домики, если перенести их в другую банку, не дожидаясь, пока конструкция будет завершена. В некоторых случаях я получил таким способом весьма диковинные изделия. Помню домик, одна половина которого была изумительно отделана ракушками, а другая — кусочками древесного угля. Но высшим достижением были три чехлика, декорированных синими стеклышками, кусочками красного кирпича и белыми ракушками. Причем цвета чередовались; правда, полоски были неровные, но все же достаточно явственные, как на английском флаге.
В моих коллекциях и после побывало предостаточно животных, которыми я гордился, и все же никогда я не испытывал такого удовлетворения, как в то время, когда хвастался перед друзьями красно-бело-синими чехликами. Подозреваю, что бедные личинки были счастливы, когда превратились наконец во взрослых насекомых и избавились от необходимости строить домики.