Приключение на миллион.

13.

После перенаселенного Экса с его заполненными туристами улицами От-Прованс показался Анне совершенно другим миром — пустынным, суровым и прекрасным. Эта страна не прощала ошибок фермерам: почвы были каменистыми, с тонким плодородным слоем, редко встречающиеся деревья были изогнуты ветром в причудливые петли. Они проезжали мимо полей, окаймленных рядами лаванды — пушистые, приземистые, с желтыми стеблями и сиреневыми цветами кусты прямыми рядами уходили вдаль. Они видели отары коз, тихо звеневших своими колокольчиками, ленивых пастухов и их поджарых пастушьих собак, выцветшие рекламные щиты давно забытых аперитивов и бесконечные виноградники, стелящиеся миля за милей до самого горизонта.

Движение редело все больше, а затем и вовсе прекратилось, только тракторы, тарахтя, возвращались домой после работы в поле. При виде движущейся машины редкие фигуры в рядах виноградников выпрямлялись и, приложив к глазам широкие ладони, провожали их медленными поворотами голов. В их движениях было что-то нарочитое и, как показалось Анне, даже враждебное. Она наугад помахала рукой одной из таких фигур, но та продолжала молча следить за их продвижением по дороге, никак не отреагировав на ее жест.

— Да что с ними такое? — не выдержала наконец Анна. — Они что, никогда в жизни машин не видели?

Беннетт пожал плечами:

— Так уж они устроены тут, в деревне. Они должны знать обо всем, что здесь происходит. И мышь не пробежит без их ведома. Еще хорошо, что мы не катим в «мерседесе» По. Тогда о нас сегодня вечером судачили бы во всех местных барах. Когда живешь в деревне, не успеешь почесаться, а уже с десяток кумушек кричат, что у тебя блохи.

— И что, тебе это нравится? Вот в Манхэттене человек человеку — незнакомец. Никому ни до кого нет дела. Я даже не знаю своих соседей по лестничной площадке.

Беннетт на минуту задумался, вспомнил Жоржет, Анни и Леона, и мелкие пакости месье Папина, и матримониальные устремления мадам Жу, которая на все готова ради дочки, и слухи, и сплетни, и бесконечное любопытство деревенских жителей.

— Да, мне это нравится. Мне кажется, что у меня появилась семья. Немного эксцентричная, но все же родная.

Анна легко прикоснулась к его руке.

— А я все испортила, да? Ты простишь меня?

Беннетт покачал головой.

— Не за что тут прощать. Ты дала мне возможность прикоснуться к другой жизни, полной опасностей и приключений. К тому же я познакомился с уймой интереснейших людей. Возможно, в эту самую минуту все они жаждут убить меня. — Они подъехали к развилке на дороге, и он затормозил. — По-моему, мы приближаемся к цели.

Щебенка на дороге сменилась укатанной землей. Они медленно въехали на небольшой холм, проехали сквозь сосновую рощу, потом между рядами стелющихся дубов, чьи стволы были навеки согнуты непрекращающимся ветром — мистралем. Машина шла прямо навстречу солнцу, поэтому их первым впечатлением о монастыре был низкий черный силуэт, внезапно появившийся в конце дороги. Беннетт запарковал машину около группы пыльных кипарисов. Тиканье остывающего двигателя заглушал негромкий, но непрерывный хор тысяч и тысяч невидимых вечерних цикад.

Монастырь был построен много сотен лет назад в форме буквы «Н».

— Вот там — внутренний двор, — объяснил Анне Беннетт. — Его окаймляют галереи, где расположены монашеские кельи. Ну а в центральном здании все остальное: кухня, столовая, комнаты для занятий, комната для дегустаций, перегонный цех и апартаменты аббата-настоятеля. Внизу — огромные подвалы. Замечательное место, правда?

Анна в недоумении посмотрела по сторонам, но увидела только длинные черепичные крыши без крестов и шпилей.

— А тут есть церковь или хотя бы часовня? Где же они молятся? Неужели просто так, где придется?

— Знаешь, вообще-то это не очень традиционный монастырь. Я же тебя предупреждал. Это скорее винный завод.

— Но они же называют себя монахами, так?

Беннетт улыбнулся.

— Да, потому что таким образом отец Жильбер может получать от властей то, что он называет «божественным освобождением». Подожди, он сам тебе все расскажет.

Они прошли по широкой, посыпанной гравием дорожке. По сторонам росли густые, высокие кусты лаванды, которые покрывали почти все пространство между двумя крыльями монастыря, образуя целое поле грязновато-лилового цвета. Перед ними возвышалась широкая лестница — за столетия шаркающие ноги протерли камень в середине ступеней. Лестница вела к массивной двери из мореного дуба, окованной железом. Над ней красовалась надпись, выдолбленная в камне: In Vino Felicitas[67] — лозунг и кредо монастыря.

Беннетт потянул на себя штуковину, которая висела на цепочке рядом с дверью, и услышал двойной удар колокольчика, приглушенный толстыми стенами.

— Ты когда-нибудь разговаривала с монахом?

Анна отрицательно покачала головой.

— А они похожи на раввинов?

— По-моему, не очень. По крайней мере эти.

Дверь со скрипом приоткрылась, и из-за нее показалось загорелое лицо под облаком курчавых седых волос. Монах медленно, подобно черепахе, высовывающейся из панциря, вытянул шею, оглядел их и спросил довольно приветливо:

— Вы сбились с пути, дети мои?

— Вообще-то нет, — сказал Беннетт. — Мы приехали повидать отца Жильбера.

— Да? — Лицо монаха так же медленно приобрело выражение удивления, как будто Беннетт открыл ему какую-то тайну. — Но отец Жильбер, да хранит его Господь, сейчас дегустирует. Он всегда дегустирует перед вечерней трапезой, иногда по многу часов подряд. Так велика его преданность нашему делу. Но вы, как я вижу, приехали издалека, чтобы повидать его, поэтому, прошу вас, входите. — Он распахнул дверь пошире и поманил их рукой.

Теперь они могли разглядеть, что он был одет в простую рясу из грубой темно-коричневой шерсти, подпоясанную бечевкой. На груди его на кожаном ремешке висела серебряная чашечка для дегустаций. Он пошаркал стертыми сандалиями по каменным плитам пола и провел их через высокую арку в длинную четырехугольную комнату. Анна и Беннетт остановились на пороге и с любопытством огляделись — лучи заходящего солнца проникали сквозь высокие стрельчатые окна и бросали причудливые тени на сидящих за столом монахов.

Их было около десяти — облаченные в темно-коричневые рясы фигуры, похожие на огромных, прикрытых колпачками соколов. Лиц под низко надвинутыми капюшонами совсем не было видно — все они склонились над своими вместительными, широкими стаканами. На столе были расставлены группы бутылок без наклеек и надписей. В комнате царила тишина, прерываемая только коллективным забором воздуха в десять пар ноздрей, совершаемым с регулярным интервалом.

Анна прошептала вопрос на ухо Беннетту, который прошептал его монаху:

— Что здесь происходит?

Монах приблизил к ней свое серьезное, строгое лицо.

— Отец Жильбер ведет братию свою по пути глубокого вдыхания.

— А зачем они все надели капюшоны?

Монах сомкнул пальцы обеих рук, поднес их к кончику носа и поднял глаза к небу.

— Таким образом они могут лучше постигнуть и впитать в себя суть божественных миазмов, что поднимаются от их бокалов, дочь моя.

— Букет, — сказал Беннетт Анне. — Они нюхают букет.

— Что, в этих колпаках? Ни за что не поверю.

Вокруг стола возникло оживление и раздалось разноголосое бормотание, монахи обменивались впечатлениями от ощущений, только что полученных их носами. Беннетт выхватывал обрывки комментариев и переводил их Анне: «ванильный тон…», «хорошо сбалансированная фруктовая нота…», «явно выраженная зрелость, удивительная в молодом вине, правда, братья?..», «чувствуются специи, дубовая отдушка, не слишком утонченный вкус, но не совсем безнадежный…».

Сидящий на председательском месте отец Жильбер поднял свой стакан.

— Что же, братья мои. Снимайте шляпы и воздадим должное нашему маленькому святому негоднику! — Он сбросил капюшон и только поднес стакан к губам, как заметил стоящих у двери Беннетта и Анну.

— Постойте. Кто тут у нас? — Он привстал и пригляделся к Беннетту, приставив палец к подбородку. — Что я вижу? Не обманывают ли меня мои глаза — это вы, мой мучимый жаждой прошлогодний путник? Вы, героический англичанин, способный в одиночку уложить полдюжины бутылок? Так и есть! Радость, вот радость-то. Проходите сюда, сын мой. Позвольте мне поприветствовать вас.

Жильбер заключил Беннетта в свои ароматные объятия и со смаком расцеловал его в обе щеки. На Беннетта дохнуло запахом вина, смешанным с запахами конского навоза и теплой шерсти рясы. Лицо Жильбера — большое, круглое, загорелое почти до черноты — сияло от счастья (по крайней мере, Беннетту было приятно думать, что оно сияло от счастья, хотя он предполагал, что это литр молодого вина, откушанный за обедом, привел отца-настоятеля в такое прекрасное расположение духа). Он представил Анну, которую тоже тепло приветствовали, расцеловали и повели вместе с Беннеттом знакомиться с остальными монахами.

Сидящая за столом братия не уступала аббату ни в округлости лиц, ни в свежести цвета лица, а некоторые даже превосходили его по степени одутловатости и красноты в области носа и щек. Все они улыбались, приветственно кивали и поднимали свои стаканы, по мере того как отец Жильбер представлял их гостям и описывал их монашеские обязанности.

— Брат Люк — опытный менеджер по продажам, мы производим приличное крепленое вино для святого причастия, которое продаем в страны третьего мира. А брат Ив занимается развитием новой для нас продукции, в основном ликеров и наливок, хотя в душе он остается преданным настоящему абсенту. Ах, хитрец, хитрец.

Анна взглянула на брата Ива, маленького, похожего на нахохлившегося, но благодушного воробья со слегка слезящимися глазами — воплощенного антипода понятию «хитрец».

— А что плохого в абсенте?

Отец Жильбер постарался принять суровый вид.

— Потому что это незаконно, дорогая моя. Производство абсента уже много лет как запрещено. Но это действительно божественный напиток. Если у нас еще осталась капелька, мы можем попробовать за ужином. И пищеварению помогает, и сны будут сниться превосходные.

Он продолжил представлять им свою братию. Одни занимались упаковкой, другие решали финансовые вопросы, третьи заведовали маркетингом, четвертые отвечали за рекламу и связи с общественностью. Как объяснил гостям отец Жильбер, во Франции с давних времен существует связь монашеских орденов с богоугодным процессом потребления алкоголя. Поэтому Жильбер считает своей благородной миссией продолжать, развивать и укреплять эту связь, с одной маленькой разницей — ему наплевать на духовные требования обычных монастырей. К нему могут приходить люди разных конфессий, и всем будет оказан одинаковый почет и уважение. Другими словами, его монастырь — это скорее небольшая винная корпорация, уютно устроившаяся в налоговом рае католицизма.

— Неужели вы вообще не платите налогов? — спросил Беннетт. — Ни сантима?

— Боже милосердный, ну конечно же нет! Ни одного сантима. — Отец Жильбер даже передернулся от отвращения. — Что за низкое, кощунственное изобретение, эти налоги! Мы не хотим иметь с ними ничего общего. Дом Периньон не платил налоги. А почему же мы должны?

— Но ведь вы не производите шампанское? — спросила Анна.

— Нет, дитя мое, не производим. Здесь неподходящие погодные условия. Но что такое шампанское, если разобраться? Пердящий виноград, вот что это, и ничего больше! — Отец Жильбер залился раскатистым смехом. — Ха-ха-ха, только не говорите нашим друзьям из Реймса. Вряд ли они со мной согласятся.

Он наполовину наполнил красным вином два кубка и передал их Анне и Беннетту.

— Надеюсь, что вы останетесь поужинать с нами. У нас на ужин marcassin,[68] которого брат Люк по ошибке переехал вчера трактором. — Он благостно улыбнулся им. — Видите, друзья мои, Господь посылает пищу.

— С удовольствием, — сказал Беннетт. — Святой отец, вообще-то мы хотели попроситься к вам пожить на несколько дней. У нас возникла небольшая проблема.

Жильбер взял со стола бутылку и, слегка переваливаясь, пошаркал к алькову, расположенному в глубине комнаты и отделенному от основного пространства книжными полками.

— Садитесь, дети мои, и поведайте мне о своих печалях.

Братья занялись приготовлением ужина, а Анна и Беннетт вкратце пересказали аббату события, которые привели их в его монастырь. Жильбер слушал внимательно, время от времени потягивая вино и кивая, но глаза и рот его округлились от изумления, когда Беннетт дошел до места их побега с Ragazza.

— Как это необыкновенно, — сказал он, когда они закончили рассказ. — Какая у вас, молодых, интересная жизнь! Столько событий, столько приключений. Боюсь, что монашеская жизнь покажется вам очень скучной. Но скажите мне кое-что, — он помотал в воздухе пальцами, показывая, что вопрос по большому счету ему не очень-то и интересен, — эта формула, эта магическая сыворотка, она что, работает? Вы уверены в этом?

— Так мне сказали, — подтвердил Беннетт. — По слухам, у нее очень высокий коэффициент результативности — семьдесят-восемьдесят процентов.

Отец Жильбер в задумчивости наполнил свой бокал.

— Здесь, в монастыре, такая сыворотка нам бы очень пригодилась. Если бы мы могли разводить трюфели, кроме винограда, о, кто мог бы придумать лучшее сочетание? — Он взглянул на Беннетта из-под косматых бровей. — А не могли бы мы с вами как-нибудь договориться? Не знаю, может быть, организовать партнерство?

— Ну… — начал Беннетт.

— К сожалению, нет, — отрезала Анна.

— Понимаете, отец, — сказал Беннетт извиняющимся тоном, — этот кейс вообще-то не совсем наш. Мы просто присматриваем за ним, что ли.

— Просто промелькнула у меня такая мысль, — пробормотал отец Жильбер. — Ладно, дети мои, допивайте свое вино и пойдемте к столу.