Тинтин и тайна литературы.
iii.
И тут мы подходим к наследству Эрже – к наследству в строгом юридическом смысле, правам «собственности», которые завещаются после смерти собственника. Как мы уже упомянули, Эрже был бесплоден и не оставил потомства. Его вдова Фанни вышла замуж за человека намного моложе себя – англичанина Ника Родуэлла. Тут-то и воплотилась в жизнь сцена из «Тинтина в Америке», когда героя осаждают агенты рекламных агентов, жаждущие сыграть на его имидже («Десять тысяч долларов за фото Снежка в нашей закусочной “Друг человека”: “Грызу галеты Bonzo, иду по следу твердо!”, – говорит Суперсыщик Снежок»). Под руководством Родуэлла Fondation Herg застолбила за собой права практически на любые изображения Тинтина, а аффилированная компания Moulinsart стала использовать их в коммерческих целях – выпускать футболки, постельное белье, кружки и невесть что еще (не знаю, хватило ли у них смекалки зарегистрировать на себя бренд собачьих галет Bonzo, с портретом Снежка на этикетке). Fondation и Moulinsart свирепо защищают свою собственность. Известны случаи, когда они натравливали своих юристов на независимые сайты, посвященные Тинтину. Обе фирмы также подавляют свободное и беспристрастное обсуждение поведения Эрже во время войны. Например, не дают права на использование изображений тем критикам и биографам, которые затрагивают вышеупомянутую болезненную тему. Как пишет племянник Эрже Жорж Реми-младший, не унаследовавший от дяди ничего, кроме имени: «Корабль захвачен, на мачте поднят красный пиратский флаг… Бедный мой дядюшка, “они” обобрали тебя вчистую!».
Иногда дозволяются «лицензионные» переделки «Приключений Тинтина»: то пьеса для детского театра (отличная платформа для product-placement), то мультипликационные телесериалы. В период, когда наша книга готовилась к печати, планировался крупный проект – экранизация «Тайны “Единорога”» Стивеном Спилбергом. Незадолго до смерти Эрже встречался со Спилбергом и обсудил идею экранизации, но сделка сорвалась: Спилберг предъявил чрезмерные требования в сфере авторского права. Тогда дело кончилось тем, что Спилберг снял картину «Индиана Джонс: В поисках потерянного ковчега», где пруд пруди вторжений в гробницы и проклятых, приносящих несчастье фетишей. После смерти Эрже переговоры несколько раз возобновлялись и прекращались. Наконец проект сдвинулся с мертвой точки. Интересно, какую любовную линию придумает Спилберг для Тинтина[39]. Что ж, непоколебимый контроль над наследством и выдаивание из него всех возможных доходов – установка, характерная не только для Fondation Herg-Moulinsart. Творчество многих великих художников и писателей ХХ века ныне ограждено юридическими «заграждениями из колючей проволоки». Наследники Джеймса Джойса – того самого, кто считал всю «литературу» вторсырьем для переработок и переделок и проводил месяцы в читальных залах, изучая дневники и письма своих великих предшественников, – по-драконовски относятся к выдаче разрешений на адаптации и доступу к неопубликованным материалам. Наследники Т.С. Элиота, сделавшего карьеру на повторном использовании чужих строк, запрещают любое цитирование его произведений в объеме, хотя бы чуточку превышающем разрешенный по закону. Ученые негодуют и требуют изменить закон об авторском праве (на данный момент охраняющий права на произведения в течение семидесяти лет после смерти автора).
Тем временем творческие люди занимаются тем же, что и во все времена, – воруют. Возможно, когда срок копирайта на «Приключения Тинтина» закончится, о нашем времени станут вспоминать с ностальгией: был же «золотой век», когда обыгрывание образа Тинтина все еще имело сладостный привкус запретного плода. Впрочем, настоящие ловкачи не отвлекаются на праздные мысли. Если они не дураки, то уже готовят постановку оперы, премьера которой состоится 3 марта 2053 года. Что за опера? «Изумруд Кастафиоре». Почему именно опера? Эрже терпеть не мог этот род искусств. Он говорил Садулю: «В певице я вижу толстуху, пусть даже с чудесным голосом, в теноре – тупого самца, я вижу, что декорации сделаны из папье-маше, мечи – жестяные, а у хористов, которые, не шевелясь, вопят: “Отпустите нас на волю!” – бороды из ваты». То есть Эрже обнаруживает, что сквозь тщательно отделанную внешнюю поверхность просвечивает подлинная суть – фальшь. Потому-то опера – идеальная форма для воплощения мотивов и тревог, которыми наполнены «Приключения Тинтина». Безвкусно-пестрый, далекий от реализма, «дурацкий» род искусства – он-то здесь и нужен.
Либретто «Изумруда Кастафиоре» не отклоняется от сюжета книги. В первой сцене Хэддок и Тинтин гуляют в лесу, где сороки и белки мелодично трещат и пищат, а капитан басом воспевает прелести весны. Но тут звучит мрачная, диссонансная нота: Хэддок и Тинтин чуют запах свалки, где цыгане разбили свой лагерь. Визгливые пикколо возвещают, что в лесу находится Мярка. Под гром тарелок и рев тромбонов цыганочка кусает Хэддока. Когда девочку воссоединяют с цыганским ансамблем, звучит первая большая ария оперы: «Берегись беды, брильянтовый ты мой, вот карета едет в домик твой»: гадалка предупреждает капитана о событиях, ожидающих его в ближайшем будущем. Капитан поет ответную арию: «Это бабушкины сказки, отвяжись-ка от меня», выдергивает руку и уходит. Но прежде, расхвалив плоды гостеприимства, приглашает цыган переселиться на луг в поместье.
Вторая сцена более динамична. Грохот, звонят телефоны, почтальоны приносят телеграммы и даже даются намеки на главную арию оперы «Ах, смешно смотреть мне на себя» (беспардонный плагиат из оперы Гуно): капитан, наливая себе виски, подражает прославленной диве Бьянке Кастафиоре и напевает отрывок из ее коронного номера. Узнав из телеграммы, что Кастафиоре, легка на помине, едет к нему в гости без приглашения, Хэддок приказывает Нестору уложить чемоданы, а сам напевает «Отпустите нас на волю», одновременно нарезая круги по комнате, его лицо выражает панику, но движется он медлительно, точно ему больно шевелиться. Он направляется к двери и снова возвращается в центр сцены каждый раз, когда Тинтин прочитывает ему новую телеграмму, с новой датой прибытия Кастафиоре. Когда капитан все-таки уходит со сцены, громовой рокот бас-барабана и трезвон треугольника (чем шумнее, тем лучше) извещает, что он оступился на той же лестнице, об опасности которой только что предостерегал Нестора. Врач ставит диагноз: вывих лодыжки. Приезжает Кастафиоре. Первый акт заканчивается.
Первая сцена второго акта – «Сон Хэддока с попугаями». Бесконечные ряды попугаев в смокингах неодобрительно оглядывают Хэддока, шокированные его наготой, а Кастафиоре в обличье попугаихи поет отрывки из той же самой арии Гуно, которую капитан передразнивал.
Поскольку отрывки ему только снятся, они искажены, звучат шиворот-навыворот и оборачиваются повестями о пиратах, королях и договорах, причем все эти вещи и персонажи являются навестить Хэддока и летают над его постелью (именно в этой сцене мы впервые видим резного идола с огромным разинутым ртом, изображение предка капитана). Вторая сцена второго акта – сложнейший звуковой коллаж, состоящий из гамм, которые вначале звучат по отдельности с начала до конца, а затем накладываются одна на другую. Гаммы проигрываются на рояле, который в самом разгаре действия опускают на сцену с помощью лебедки; тем временем снова звонят телефоны, оттененные голосом живого попугая, который им подражает; итак, мы имеем два с половиной источника звуков, которые идеально гармонируют между собой и все же балансируют на грани какофонии, когда слышишь их на фоне других источников звука: дверных звонков, визгливого, скачущего между тональностями смеха, вскриков «Я вас слышу!», гамм, новых телефонных звонков, новых гамм.
Акт второй, сцена третья – та самая «Сцена в саду», которой уготована слава. Это продолжительный дуэт, участники которого исчезают со сцены, замещаются другими, а затем снова появляются, точно рестлеры на командных состязаниях. Первая часть дуэта исполняется Лакмусом и журналистом, причем они общаются, не понимая друг друга, вторая – Лакмусом и Кастафиоре, третья – Хэддоком и Кастафиоре, четвертая – Тинтином и дивой, а пятая, сердитая, – Лакмусом и Хэддоком (у последнего уже покраснел нос). После легкой интерлюдии, исполненной Премированным Муленсарским оркестром (акт второй, сцена третья), начинается самый яркий акт.
Это третий акт, который весь занят съемками для телевидения – точнее, попыткой отснять телеинтервью Кастафиоре. Постановка требует колоссальных технических возможностей: понадобятся звукорежиссер и самые настоящие, исправные телекамеры, которые передавали бы изображение на целый ряд видеомониторов, установленных здесь же на сцене; записанные фрагменты из пения воспроизводятся в контрапункте с пением Кастафиоре «вживую»; электрические кабели действительно находятся под током. Кабели должны вначале исправно передавать ток, а затем в нужный момент забарахлить, чтобы электричество отключилось. Строго говоря, весь спектакль потребует настоящих чудес техники. Композитор настоял на использовании живого попугая, но распорядился, что реплики птицы должны звучать путем «чревовещания» – из динамика, скрытого за кулисами. Но композитор не предвидел, что на репетициях попугай начнет повторять собственные реплики и реплики людей в самые неподходящие моменты, сбивая всю систему синхронизации. Оперные артисты поговаривают, что эти выходки попугая – мелочь по сравнению с капризами самой настоящей дивы, исполнявшей роль Кастафиоре: она потребовала в качестве реквизита предоставить ей настоящие драгоценности, поскольку она, дескать, не способна с истинным чувством спеть «Ах, смешно смотреть мне на себя» Гуно, если не видит перед собой хотя бы один настоящий изумруд. А между прочим, итальянская пресса (чьих корреспондентов дива запретила пускать в театр, правда, охраняемый халатно) утверждает, будто примадонна щеголяет в фальшивых жемчугах.
В репетиционный период оперу преследуют несчастья. Артисты миманса – суеверный народ – даже начали перешептываться, что на спектакль навели порчу. Всего за три дня до премьеры режиссер вывихнул лодыжку, когда показывал баритону, играющему капитана Хэддока, как показать тенору, играющему Нестора, и контр-тенору, играющему Тинтина, как не оступиться на только что починенной лестнице, приветствуя мастера, вот только вместо мастера в дверях появился сценограф, только что починивший лестницу, дабы предупредить режиссера, что надо предупредить актеров, что по лестнице лучше не ходить. Пожалуй, на предостережения можно было и не тратить силы – ведь актеры, похоже, пропускают все слова режиссера мимо ушей. Например, режиссер подозревает, что музыканты Премированного оркестра, которым на сцене надлежит прикидываться пьяными, пользуются этим обстоятельством и на репетициях действительно не просыхают. Ну а дива, играющая Кастафиоре, вечно теряет изумруд, который ей любезно предоставили, а затем, когда репетицию останавливают и вызывают полицию, сама находит драгоценность, но на следующий день снова теряет. Правда, менеджер по реквизиту спокоен, как скала: он-то знает, что изумруд фальшивый.
И так далее и тому подобное. В результате «Изумруд Кастафиоре» – самая обсуждаемая и предвкушаемая оперная постановка за долгие годы. В вечер премьеры театр набит битком; билеты разошлись еще за несколько месяцев. Оркестр настроил инструменты. Первая скрипка заняла свое место. Дирижер раскланялся. И вот он поворачивается к музыкантам, и занавес поднимается, обнажая другой занавес из тонкой ткани. На нем изображены гигантские, женственно-изящные губы и прижатый к ним палец. Кажется, что когда гомон зрителей умолкает, уступая место шепоту, нескольким шепчущим голосам, воспаряющим из кресел партера – мимо лож – под потолок и сливающимся там воедино, сами эти губы (или кто-то вместо них) произносят: «Тсс!».