Арт-терапия женских проблем.

Предисловие. А. Копытин.

Одной из значимых тенденций развития психологии является формирование гендерно-ориентированного подхода, связанного с повышенным вниманием специалистов к психологическим особенностям мужчин и женщин, а также созданием таких методов психотерапевтической помощи, которые учитывают эти особенности. Признавая существование универсальных, свойственных обоим полам психологических феноменов, гендерно-ориентированный подход учитывает целый ряд специфических, свойственных им отличий, охватывающих физическую, эмоциональную, познавательную и поведенческую сферы.

Данный подход в той или иной степени повлиял на различные области психологических исследований, теории и практики, деятельность специалистов помогающих профессий. Не обошел он стороной и арт-терапию. К сожалению, многие вопросы, связанные с оказанием психологической, в том числе, арт-терапевтической помощи на основе данного подхода остаются недостаточно изученными и не представленными в литературе. На сегодняшний день существуют единичные издания, акцентирующие внимание на гендерной проблематике, посвященные методологии и особенностям психотерапевтической работы с женщинами (Болен, 2005; Эстес, 2001; Психотерапия женщин, 2003; Feminist approaches to art therapy, 1997; Gender issues in art therapy, 2001). Оригинальные же публикации по этой теме, подготовленные отечественными специалистами, пока отсутствуют.

Высокая практическая значимость развития гендерно-ориентированного подхода применительно к задачам обеспечения физического (в том числе, репродуктивного) и психического здоровья женщин очевидна. Она определяется их огромной ролью не только в биологическом воспроизводстве и воспитании детей, но и в возрастающем вкладе женщин в общественную жизнь и культуру. При этом уровень заболеваемости среди женщин за последние годы не только остается высоким, но по многим формам физической и психической патологии даже растет. Высокую тревогу вызывает значительное распространение среди женщин таких заболеваний, как СПИД, зависимость от психоактивных веществ, нарушения репродуктивного здоровья, а также психических расстройств, в первую очередь, невротических, связанных со стрессом, и соматоформных расстройств, нарушений пищевого поведения, аффективной патологии (депрессивных расстройств и суицидального поведения и др.).

Все это определяет необходимость совершенствования форм и методов лечения и профилактики соответствующих заболеваний среди женщин, а также развития новых форм социальной помощи и защиты их прав и интересов. Значительная роль в сохранении физического и психического здоровья женщин принадлежит специалистам в области психического здоровья – психотерапевтам, психиатрам, практическим психологам, арт-терапевтам, работающим не только в бюджетной сфере, но и в различных частных учреждениях и общественных организациях.

Подготовка настоящего издания обусловлена необходимостью в более активной разработке и внедрении эффективных и ориентированных на решение комплекса лечебно-реабилитационных и профилактических задач методов медицинской и психологической помощи женщинам.

Книга включает работы отечественных и зарубежных специалистов в области арт-терапии, отражающие практику работы с женщинами. Она охватывает широкий спектр психологических проблем, с которыми чаще всего сталкиваются женщины разного возраста и социального положения, и отражает разные формы арт-терапевтической работы. В целом, проблемы женщин могут рассматриваться и решаться на следующих уровнях:

• личностном (внутриличностном), связанном с выявлением и коррекцией эмоциональных, познавательных и поведенческих нарушений, которые представляются в основном или исключительно как автономные от межличностного и социального контекста;

• межличностном, связанном с диагностикой и коррекцией нарушенных взаимоотношений нескольких людей, например, членов семьи или коллектива;

• общинном, связанном с развитием местных сообществ и гармонизацией отношений между их представителями.

В рамках гендерно-ориентированного подхода психологические проблемы женщин в той или иной степени рассматриваются и решаются на всех вышеперечисленных уровнях. Однако, в зависимости от конкретных обстоятельств и профессиональной ориентации, специалисты отдают предпочтение индивидуальной и групповой работе или деятельности в масштабах целого сообщества.

Все авторы сборника в своей работе с женщинами используют методы арт-терапии. Они имеют разный социальный и культурный опыт и профессиональную подготовку и придерживаются разных теоретических взглядов, начиная с личностно-ориентированной психотерапии и заканчивая феминизмом. Однако все они солидарны в том, что учет множества факторов, влияющих на психическое и физическое здоровье женщины и ее социальное благополучие, позволяет специалистам работать с ними более эффективно.

Гендерно-ориентированный подход, применяемый в психотерапевтической и арт-терапевтической работе с женщинами, интегрирует в себе представления многих научных дисциплин и школ. В Российской Федерации он «вырастает» из клинико-психиатрической традиции, психологии отношений и психологии деятельности. В то же время в последние годы на его развитие оказывают существенное влияние социальные и культурологические теории, в том числе, концепции постмодернизма и феминизма, более активно развивающиеся за рубежом. Для зарубежной гендерно-ориентированной психотерапии и арт-терапии также характерна тесная связь с психоанализом.

Примечательно, что вопросы сексуальности и половых различий оказались в центре внимания психоаналитической теории, однако характерное для Фрейда понимание особенностей женской психологии вызывало и продолжает вызывать противоречивое отношение. В процессе исторического развития психоанализа, в силу происходящих в обществе изменений многие психоаналитические позиции в отношении женской психологии были уточнены либо пересмотрены.

Так, ряд исследователей обращает внимание на то, что в ходе развития общества, приведшего к значительным изменениям семейных и полоролевых отношений, психология женщин претерпела значительную трансформацию, вызвав к жизни целый ряд актуальных проблем и изменив структуру психических расстройств и их феноменологию. Так, изменения семейных ролей привели к формированию у специалистов различных и подчас противоположных точек зрения на психологическую и культурную значимость родителей. Классический психоанализ исходил из признания главенствующей роли отца в семье. В современных условиях растет число неполных семей и даже в полных семьях семейные роли претерпевают существенные изменения. В связи с этим некоторые специалисты указывают на необходимость разделения функций биологического отца, с одной стороны, и культурных и символических репрезентаций отцовства, в том числе, осуществление отцовских функций одинокими матерями, с другой стороны.

Вместе с тем процесс социализации женщины сохраняет ряд существенных отличий, отмеченных еще в ранний период развития психоанализа. Анализируя развитие девочек в семье и особенности социализации полов, такая представительница современного психоанализа, как С. Орбах (2003) указывает на недостаточно оформленную психологическую субъективность женщин. Этот автор отмечает, что, как и раньше, уходом за ребенком и его воспитанием занимаются женщины. Это определяет психологическую структуру дочери, в том числе, ее более развитую, чем у сына, способность к установлению близких межличностных отношений, с одной стороны, и трудности в достижении психологической автономности и самореализации, с другой стороны (там же, с. 51).

В силу более длительно сохраняющейся зависимости девочки от матери и большего контроля над ее телом со стороны семьи и социума, тело женщины нередко воспринимается не как ее собственность, но как «территория» других людей – матери, отца, а затем партнера, мужа, ребенка. «Нет ничего удивительного в том, что невротические нарушения питания, кожные заболевания, половые дисфункции и самодеструктивное поведение, направленное на свое тело, более всего характерны для женщин, переживающих дистресс» (Лэнд, 2003, с. 64).

Если верить рассуждениям некоторых психоаналитиков, больший, по сравнению с мужчинами, контроль со стороны близких и социума над телом и переживаниями женщин определяет то, что у женщин образ «Я» в значительной мере зависит от того, как их воспринимают окружающие. «Женщины не только интроецируют отношение близких им людей в раннем возрасте, но и отношение к себе других женщин… Кроме того, женщины склонны делиться проекциями… Следовательно, образ „Я“ женщин представляет собой сложный феномен, составные элементы которого претерпевают весьма динамичные изменения и неодинаковы у разных женщин» (Лэнд, 2003, с. 68).

Весьма спорным является известный психоаналитический тезис о большей выраженности нарциссических защит у женщин, по сравнению с мужчинами. Данная особенность, якобы, определяет и характерную для многих из них тенденцию к формированию зависимости. Как отмечают М. Лоуренс и М. Магуир (2003, с. 11), «проходящие психотерапию женщины… часто способны признать свою склонность использовать тех, с кем они вступают в тесный психологический контакт, в качестве объектов, замещающих близких им в прошлом лиц. Воспитываясь в условиях западной культуры, мальчики, в отличие от девочек, вырабатывают в себе способность защищаться от эмоциональной зависимости путем формирования идеала абсолютной психологической независимости». Нарциссические защиты, как известно, являются следствием некоторых особенностей ранних отношений матери и ребенка (в особенности девочки) и проявляются в его «застревании» на стадии частично-объектного функционирования. В процессе нормального развития преодолевается расщепление образа матери на «хороший» и «плохой», преодолевается и формируется целостный образ «достаточно хорошей» матери (Winnicott, 1986). В некоторых же случаях отмечается тенденция к идеализации «хорошего» объекта и умалению «плохого», что препятствует формированию целостного, реалистического материнского образа. При такой психологической структуре восприятия баланс между состояниями блаженства и фрустрации нарушен. Пытаясь защититься от состояний фрустрации, ребенок начинает использовать «идеальные объекты». Непереносимые же для него состояния, связанные с переживанием отрицательных чувств, подвергаются отчуждению и затем либо бессознательно отреагируются, либо подвергаются соматизации. В результате формирования нарциссических защит могут появляться различные формы зависимого поведения, включая алкоголизм и наркоманию, а также нестабильность в межличностных отношениях, обусловленная нереалистичным стремлением обрести «идеальный объект».

Весьма противоречивым и пока недостаточно разработанным с точки зрения психоаналитической теории продолжает оставаться определение гендерной и сексуальной идентичности женщины. Хотя проведенное Фрейдом разделение пола и сексуальности оказалось весьма полезным для развития гендерно-ориентированного подхода, категорий психодинамики недостаточно для объяснения множества форм сексуального поведения. В связи с этим некоторые авторы (Райн, 2003, с. 89) пишут, что понятие сексуальной идентичности, в частности, лесбийской идентичности, по-прежнему сохраняет «фантасмагорический характер». Д. Райн отмечает, что понятие идентичности связано с характерными для определенной исторической эпохи рассуждениями о сексуальности, объектах желания и поле – рассуждениями, выполняющими регулирующую функцию.

Как и некоторые другие авторы, Д. Райн (2003) считает, что представление о гендерной комплиментарности, то есть, существовании лишь двух гендеров – мужского и женского, являющихся носителями взаимодополняющих биологических и психологических характеристик, некорректно и ограничивает человеческий опыт. Связанные с подобными представлениями ограничения распространяются и на женщин, ориентируя их на некую «эталонную», «природосообразную», «архетипическую» модель поведения и закрепленные в культуре женские роли. Нельзя не признать, что подобные представления о сексуальной и гендерной идентичности в значительной мере выполняли и нередко продолжают играть регулирующую роль в обществе, определяя, например, критерии «нормального» и «ненормального», «здорового» и «патологического» поведения полов. В последние десятилетия, однако, они подверглись значительному пересмотру, что в немалой степени было связано с феминистским движением и движением геев и лесбиянок.

На сегодняшний день, наряду с бинарной моделью гендерной и сексуальной идентичности находит своих приверженцев и плюралистическая модель сексуальной идентичности. Она связана с постмодернистскими представлениями и допускает гораздо большую изменчивость и пластичность сексуальной и гендерной идентичности, чем это допускалось ранее. Принятие плюралистической модели делает позицию специалиста более открытой и гибкой, когда он помогает клиенту определить свою идентичность, что больше соответствует его внутреннему опыту и, в то же время, способствует его встраиванию в социальный контекст.

Считая бинарные классификации половой идентичности некорректными, некоторые авторы (Bockting, Coleman, 1992) предлагают выделять в ней следующие четыре компонента: (1) биологический пол, (2) гендерная идентичность, (3) социальная сексуальная роль, (4) сексуальная ориентация. Все эти компоненты, по их мнению, должны рассматриваться и оцениваться как независимые.

Анализируя развитие психотерапии в ХХ в. в тесной связи с изменением культурного контекста, Дж. Рутан и У. Стоун (2002) обращают внимание на качественное изменение факторов, оказывающих влияние на формирование и поддержание идентичности современных людей. Они считают это следствием изменений во всех сферах жизни, приводящих к тому, что каждое новое поколение характеризуется своей собственной культурой, а также наличия у современных людей неограниченных возможностей для выбора, усиливающих у них ощущение неопределенности и противоречивости. «Принимая во внимание те глубокие изменения, которые произошли со времен Фрейда, – пишут они, – нетрудно объяснить, почему наиболее распространенные в настоящее время психические расстройства в той или иной степени связаны со способностью человека к установлению близких, устойчивых отношений с другими людьми и получением от этого удовлетворения… В связи с этим изменились основные формы и задачи психотерапии. Современные пациенты нуждаются в аутентичных человеческих отношениях и развитии навыков, необходимых для их установления и поддержания» (с. 26–27).

Постмодернистский контекст психотерапии кардинально меняет определение идентичности людей, в том числе, в таких аспектах, как гендерный и сексуальный. В то же время очевидно, что слишком динамичные изменения идентичности могут провоцировать негативные социальные процессы и появление различных эмоциональных и поведенческих нарушений. Отсюда вытекает необходимость нахождения оптимального баланса между консервативной и ориентированной на развитие личности и ее самореализацию либеральной моделью социальной жизни. В таких условиях возрастает роль личности в определении и выборе своих сексуальных и гендерных позиций и согласовании их с представителями разных социальных групп с соблюдением, насколько это возможно, общих интересов.

Идентичность современного человека, по мнению П. Уайтекер (2002), неизбежно связана с отказом от авторитарных отношений и возможностью выражения разных точек зрения.

Следует также кратко прокомментировать вклад феминистских концепций в развитие гендерно-ориентированного подхода в психологии и психотерапии. Согласно С. Каплан (Kaplan, 1975), феминистская установка характеризуется следующими основными особенностями: изучением того, как женская аудитория воспринимает женщин и продукты их творчества; полемикой с любыми направлениями общественной мысли, которые претендуют на объективность в понимании женского опыта; исследованием женских проблем; утверждением женской культурной традиции. Повышенное внимание уделяется угнетению женщин и тривиализации их опыта; деконструированию представлений о женщине, сформированных в условиях патриархальной культуры и с позиции мужских ценностей; освобождение от контроля мужчин над женской сексуальностью и использования женщин мужчинами в качестве их сексуальной собственности и т. д. Значительный интерес феминистская критика проявляет к доминирующим в обществе способам гендерной репрезентации и дискурсивным практикам. Они рассматриваются, с одной стороны, как средство контроля над женщинами и, с другой стороны, как инструмент влияния представительниц различных сегментов женского сообщества на культуру и социальные отношения.

Нередко объектом этой критики является процесс социального конструирования мировоззрения людей, в том числе, представителями различных гендерных групп. Как отмечает в предисловии к книге «Феминистские подходы к арт-терапии» Д. Лаптон, «в последние десятилетия теория культуры претерпела глубокие изменения, и на смену повышенного интереса к социальным и политическим структурам (структурализм) пришел интерес к различным видам языка и моделям семантического дискурса (постструктурализм)… Дискурс… связан не только с вербальной коммуникацией, но и визуальными образами. Дискурсивные модели формируют различные формы репрезентации и, следовательно, влияют на опыт людей и их понимание окружающего мира» (Lupton, 1997, p. 3). Благодаря этому стало понятнее то, как культура и репрезентации влияют на восприятие женщинами и мужчинами самих себя и отношений между полами.

Нельзя не согласиться с мнением Д. Лаптон о том, что «историческая роль таких дисциплин, как психиатрия, психология и консультирование, вкупе с теорией искусства и культурологией тесно связана с реализацией контекстуального подхода к пониманию человека… Арт-терапия может рассматриваться как часть более широкого процесса, связанного с развитием знаний о человеке и определением субъективности» (Lupton, 1997).

Феминистскую критику, которой, в частности, пронизаны некоторые арт-терапевтические публикации последнего времени (Feminist approaches to art therapy, 1998), можно рассматривать как одну из форм политической активности, направленную на изменение общественного сознания и системы социальных отношений. «Что касается арт-терапии, – отмечает Э. Келиш, – то вряд ли можно себе представить лечебную практику свободной от влияния системы власти и подчинения, связанной с мужским доминированием. С этой точки зрения представляется целесообразным изучение статуса женщин-специалистов и клиентов и того, какое распределение властных функций характерно для лечебной практики» (Келиш, 2002, с. 21–22).

* * *

Представленное в книге многообразие теоретических позиций и областей практической работы с женщинами обусловило ее структуру. Ряд глав книги посвящен описанию общих положений и принципов, а также конкретных приемов работы, характерных для феминистской арт-терапии. Эти главы написаны зарубежными специалистами – С. Хоган, М. Фабр-Левин и П. Макги. Статьи С. Хоган и П. Макги позволяют понять специфику работы с беременными и недавно родившими женщинами, а также женщинами, пострадавшими от сексуального насилия.

Статья О. Горбенко посвящена использованию арт-терапевтических техник в работе с беременными и парами, ожидающими ребенка. Она позволяет увидеть ряд существенных отличий от модели работы С. Хоган.

В статье Е. Жуковой описывается использование арт-терапевтических приемов в работе с молодыми женщинами в условиях группового арт-терапевтического тренинга. Показывается специфика некоторых проблем, связанных с возрастом и социальным опытом участниц занятий.

В статье О. Богачева и А. Копытина представлена арт-терапевтическая работа с женщинами, страдающими наркотической зависимостью, проводимая на базе государственного лечебного учреждения и двух некоммерческих общественных организаций.

Описанию работы с женщинами среднего возраста, страдающими психосоматическими заболеваниями, посвящена статья В. Григалюнайте-Плерпене. Она показывает, что, несмотря на ограниченные сроки арт-терапии, она может выступать важной составной частью реабилитационных программ и способствовать перестройке социальных и микросоциальных отношений женщин.

Профилактике эмоционального выгорания у женщин – сотрудниц крупной компании – посвящена глава И. Захаровой. Эта единственная статья в сборнике, отражающая использование арт-терапии в работе с персоналом. Она показывает, что определенные виды арт-терапевтической помощи могут быть максимально приближены к клиентам и ориентированы на решение проблем, связанных с их профессиональной деятельностью.

Б. Корт и А. Копытин обращают внимание на терапевтический потенциал, которым обладает процесс создания женщинами визуально-пластической продукции в форме талисманоподобных объектов. Авторы показывают, как подобная продукция, имеющая весьма глубокие культурные корни и связанная с различными видами типичной для женщин прикладной практики, может способствовать решению задач психологической интеграции.

В главах, написанных А. Лебедевым и А. Копытиным, представлено использование различных методов фототерапии и фото-арттерапии, показан богатый потенциал этих методов при решении задач, стоящих перед психотерапией, тренингом и социопедагогической практикой.

К сожалению, некоторые аспекты арт-терапевтической работы с женщинами не нашли своего отражения в книге. Это касается, в частности, работы с проблемами, характерными для женщин пожилого возраста и возникающими или усиливающимися при климаксе. В сборнике не представлена арт-терапия женщин с нетрадиционной сексуальной ориентацией и работа с сексуальной и гендерной идентичностью женщин. Надеемся, что в последующих изданиях, посвященных психотерапии и арт-терапии женщин, будет отражен более широкий спектр различных проблем их физического и психического здоровья и те возрастные группы, которые не были затронуты на страницах данной книги.

Выход в свет первого русскоязычного издания, посвященного обсуждению психологических проблем женщины и их решению средствами психотерапии и арт-терапии, является значимым событием. Эта книга отражает многообразие точек зрения, связанных с данной тематикой и, несомненно, послужит стимулом к дальнейшим дискуссиям и обмену опытом. Она наверняка поможет многим специалистам задуматься над тем, какие методы и теоретические представления они используют в своей работе с женщинами и, возможно, заставит пересмотреть некоторые из них. Она может побудить их по-новому подойти и к оценке своих отношений с клиентами, различными общественными институтами и господствующими дискурсивными моделями.

Приведенные в книге материалы показывают, что в настоящее время у женщин есть возможность получить такие консультативные и психотерапевтические услуги, которые учитывают гендерные различия и свободны от редуктивных, догматических трактовок их опыта и поведения. Они также подтверждают, что арт-терапия обладает значительным потенциалом для работы с различными проблемами женщин, нередко выступая в качестве инструмента «социальной терапии». Поскольку женщины составляют значительную часть профессиональной группы практических психологов и арт-терапевтов (в странах Запада более 90 % арт-терапевтов – женщины), им принадлежит важная роль в развитии сети гендерно-ориентированных психологических услуг.

Литература.

Болен Д. Ш. Богини в каждой женщине. Новая психология женщины. Архетипы богинь. Киев: София, 2005.

Келиш Э. В поисках смысла визуальных образов // Арт-терапия в эпоху постмодерна / Под ред. А. И. Копытина. СПб.: Речь-Семантика, 2002. С. 15–49.

Лоуренс М., Магуир М. Предисловие // Психотерапия женщин. СПб.: Питер, 2003. С. 6–14.

Лэнд П. Отношение женщин к своему телу // Психотерапия женщин. СПб.: Питер, 2003. С. 53–69.

Орбах С. Развитие женщин в семье // Психотерапия женщин. СПб.: Питер, 2003. С. 37–52.

Психотерапия женщин / Под ред. М. Лоуренс и М. Магуир. СПб.: Питер, 2003.

Райн Д. Фантазии и проблемы идентичности // Психотерапия женщин. СПб.: Питер, 2003. С. 89–96.

Рутан Д., Стоун У. Психодинамическая групповая психотерапия. СПб.: Питер, 2002.

Уайтекер П. Движение, импровизация и телесные ощущения в арт-терапии // Арт-терапия в эпоху постмодерна / Под ред. А. И. Копытина. СПб.: Речь-Семантика, 2002. С. 85–104.

Эстес К. П. Бегущая с волками. Женский архетип в мифах и сказаниях. Киев: София, 2001.

Bockting W. and Coleman F. A. A comprehensive approach to the treatment of gender dysphoria // Journal of Social Work and Human Sexuality. 1992. 5 (4). P. 131–155.

Feminist approaches to art therapy / Ed. S. Hogan. London and New York: Routledge, 1997.

Gender issues in art therapy / Ed. S. Hogan. London: Jessica Kingsley, 2001.

Kaplan S. J. Feminine consciousness in modern British novel. Urbana, Ill.: Illinois University Press.

Lupton D. Introduction // Feminist approaches to art therapy / Ed. S. Hogan. London and New York: Routledge, 1997. P. 1–3.

Winnicott D. The use of an object and relating through identifications // Playing and reality. Harmondsworth: Penguin, 1983.

Арт-терапия в работе с женщинами и парами, ожидающими ребенка. О. Горбенко.

Введение.

В настоящее время различные методы психологической помощи беременным и парам, которые ожидают ребенка, получают все более широкое распространение. Активно развивается такое направление практической работы и исследований, как перинатальная психология.

Существуют закономерные психологические изменения, которые наблюдаются у женщины в период вынашивания ребенка. С одной стороны, это лабильность, эмоциональная сензитивность, импульсивность, иными словами, «эмоциональная инфантилизация», по выражению Г. Г. Филипповой (Филиппова, 2002). Именно эти психологические особенности позволяют матери естественным образом и без явного осознания взаимодействовать с ребенком на ранних этапах его развития, когда у него еще нет развитых способов взаимодействия с миром. В то же время, период беременности нередко сопровождается появлением или обострением ряда психологических проблем, связанных с ее отношением к себе и будущему ребенку, своим близким, трудовой деятельности, физической и сексуальной сфере и т. д.

Рядом исследователей показано, что психологическая помощь беременным положительно влияет на их физическое и эмоциональное состояние и качество родов, а также на развитие ребенка (Абрамченко, Коваленко, 2004; Cohen, Syme, 1985; Oakley, 1992; Oakley, Hickey, Rajan, 1996).

В зарубежной литературе представлены разные формы психологической и образовательной работы с беременными и парами, ожидающими ребенка. Такая работа, как правило, связана с участием в рекреационных или дидактических группах. По мнению С. Хоган (Хоган, 2008, с. 21), «эти группы не дают возможности выражать чувства, в особенности сложные или негативные. В таких группах, как правило, поддерживается внешний положительный настрой, а проявления тревоги «гасятся». В таких группах предоставляется базовая информация о процессе родов и вмешательствах, а обсуждение интересующих женщин тем не проводится».

Осознание ограничений, связанных с деятельностью подобных групп, побудило С. Хоган организовать арт-терапевтическую группу для беременных и недавно родивших женщин, чтобы дать им возможность выразить чувства и представления, связанные с беременностью и материнством. Она подчеркивает ряд преимуществ арт-терапии перед другими формами психологической помощи и, в частности, отмечает, что изобразительная деятельность обеспечивает эмоциональное отреагирование, а благодаря рефлексии и обсуждению рисунков активизируется эмпатический потенциал группы и выявляется сходство переживаний участников и волнующих их тем.

Психологические особенности беременных женщин дают основание полагать, что им арт-терапия может быть особенно показана. Использование творческой деятельности при подготовке к материнству имеет древние культурные корни. В традициях многих народов период ожидания ребенка часто сопровождался коллективным и индивидуальным пением, рукоделием. Такое заполнение дородового периода способствовало снижению тревоги женщины, ее позитивному настрою на общение с ребенком и материнство. Примером подобных обрядов является вышивание обережки для новорожденного. Эта традиция помогала матери установить связь с ребенком и начать заботиться о нем еще до рождения; позволяла в творческой, символической форме дать ему защиту и предопределить счастливую судьбу, что в свою очередь делало гармоничнее и позитивнее состояние самой женщины.

Несмотря на длительную историю использования творческих способностей женщины для гармонизации ее физического и эмоционального состояния в период беременности, опыт арт-терапевтической работы с беременными и супружескими парами, ожидающими ребенка, пока ограничен. За рубежом деятельность профессиональных арт-терапевтов в медицинских и социальных учреждениях, занимающихся оказанием помощи беременным, не имеет системного характера, а информация о применении специальных арт-терапевтических программ в качестве формы их психологического сопровождения отсутствует (Hogan, 1997; 2001).

Для стран, в которых профессиональная арт-терапия лишь формируется (в частности, для Российской Федерации, Украины), характерно использование лишь отдельных техник арт-терапии. Эти техники включаются в лечебно-реабилитационные или профилактические программы наряду с другими методами. При этом важно учитывать специфику работы групп, в которых в той или иной мере представлены разные формы творческого самовыражения.

Применительно к работе с беременными и парами, ожидающими ребенка, на первый план выдвигаются следующие общеметодологические вопросы, касающиеся арт-терапии:

• Насколько «экологичным», психологически безопасным и эффективным является включение изобразительных и иных форм творческого самовыражения в процесс групповой работы с беременными?

• Каким образом использование художественных средств в групповой работе с беременными влияет на групповую динамику?

• Каким должен быть стиль ведения групп, состоящих из беременных и пар, ожидающих ребенка?

• Как в этом случае должны быть организованы групповые занятия и курс занятий в целом?

Интерес представляют публикации, в которых обсуждаются особенности арт-терапевтических групп и их отличие от психотерапевтических или тренинговых групп (Копытин, 2001, 2003; Skayfe, Huet, 1998; Waller, 1993). С. Скайф и В. Хьюит (Skaife, Huet, 1998, p. 17) считают, что работа арт-терапевтической группы может сопровождаться появлением «избыточного психологического материала» за весьма ограниченное время и что работа такой группы требует дополнительного времени на создание изобразительной продукции и исследование индивидуальных и групповых тем.

Использующая модель групповой интерактивной арт-терапии М. Розаль (2007, с. 17) подчеркивает, что «…групповая арт-психотерапия – эффективная терапевтическая модальность, поскольку она позволяет проводить лечение в социальном контексте… Группа обеспечивает большие возможности для межличностного научения, нежели индивидуальная психотерапия». Она также подчеркивает ценность сочетания индивидуальной и групповой художественной практики в процессе групповой интерактивной арт-терапии, что позволяет полнее использовать ее терапевтический потенциал.

Представители разных арт-терапевтических школ используют разные стили ведения групп. Так, работающие с интерактивными группами британские арт-терапевты, в том числе упомянутая выше С. Хоган (2008), используют в основном недирективный стиль их ведения. Большинство британских авторов подчеркивает, что ведущий должен быть открыт к принятию групповых конфликтов, которые актуализируются при использовании центрированного на группе подхода и отражаются в изобразительной продукции участников. Британские арт-терапевты подчеркивают также необходимость дополнительного времени для проработки чувств, связанных с межличностными отношениями в группе. Очевидно, что такой подход может вызывать неоднозначное отношение специалистов, работающих с беременными.

В противоположность британским арт-терапевтам их американские коллеги зачастую используют центрированную на ведущем модель групповой арт-терапии (Розаль, 2007), ориентируются на решение конкретных терапевтических задач за сравнительно короткие сроки, четче определяют цели терапевтического воздействия, проявляют директивность и нередко применяют техники когнитивной, поведенческой психотерапии и гештальт-терапии. Судя по имеющимся российским публикациям, аналогичный подход в работе с арт-терапевтическими группами в настоящее время преобладает и в Российской Федерации (Копытин, 2001; Практическая арт-терапия: лечение, реабилитация, тренинг, 2008). По целому ряду соображений такой подход к работе с группами, состоящими из беременных и пар, ожидающих ребенка, представляется нам более подходящим.

Характеристика учреждения и клиентов.

Семейный консультативный центр «Аист» работает в Днепропетровске четыре года и специализируется на подготовке беременных женщин и семей к родам и родительству. В Центре применяются различные формы индивидуальной и групповой психологической работы, направленные на развитие творческих способностей будущих родителей, их личностный рост, развитие эмоциональной сферы, снятие тревоги, улучшение партнерского взаимодействия в паре, проработку образа ребенка и ожиданий клиентов от родов и новых семейных ролей.

Перинатальные психологи Центра придерживаются гуманистического направления с использованием элементов позитивной семейной психотерапии, гештальт-терапии, психосинтеза, логотерапии, приемов телесно-ориентированной терапии, арт-терапии, музыкальной терапии, сказкотерапии, а также ролевых игр.

Клиентами Центра являются беременные женщины и пары, ожидающие ребенка. За 2006–2007 гг. консультирование прошли 132 женщины и 186 пар. По обобщенным анкетным данным, возраст женщин варьируется от 19 до 37 лет, возраст мужчин – от 23 до 41 года. Пик обращения у женщин приходится на 24–27 лет, у мужчин – на 25–28 и обычно связан с ожиданием первого ребенка. Второй, менее значительный, пик приходится на 31–33 года у женщин и на 32–34 года у мужчин (он связан с появлением первого либо второго ребенка). 95 % женщин и 88 % мужчин имеют высшее или неоконченное высшее образование. Как правило, это работающие, социально активные люди, которые успели сделать определенную карьеру и сознательно подошли к родительству. Ситуация подготовки к появлению первого ребенка характерна для 86 % всех клиентов.

Большинство женщин готовы посещать дородовые курсы во втором триместре беременности. С появлением отчетливых шевелений ребенка их интересы начинают концентрироваться на задачах беременности, родов и подготовке к материнству. Это стимулирует их к поиску дополнительной информации (журналы, книги, курсы для беременных). В этот период в процесс ожидания ребенка психологически включаются и будущие отцы, для которых характерные изменения в теле их жен становятся зримым и убедительным доказательством их новой семейной роли. Поэтому предлагать парам, ожидающим ребенка, работу в группе целесообразно на сроках беременности не ранее 16–20 недель.

Для женщин, стремящихся попасть на курс в первом триместре, нередко характерен тревожный тип переживания беременности. Им предлагается индивидуальная работа (как правило, со страхами) либо возможность посещать группу для будущих мам, где нет ограничений на срок беременности, а затем перейти на семейный курс, если у пары будет такое желание.

Содержание и структура работы, направленной на подготовку к рождению ребенка.

Курс подготовки к родам и родительству длится 8–10 недель. В течение каждой недели проводятся три занятия: из них два – на территории Центра и одно – в бассейне. Продолжительность одного занятия в зале – 2 часа 30 минут. В середине каждого занятия – 15-минутный перерыв на чай. Встречи проходят в просторном помещении, участники в удобных позах располагаются на фитболах и матах, образуя круг. Проводят занятия двое ведущих, которые также занимают место в общем круге. Размер группы – от 8 до 24 человек. Занятия для будущих мам и для пар, ожидающих ребенка, проводятся отдельно. Структура групповой работы с женщинами и парами (семейный курс) во многом сходна, однако имеет и некоторые различия (см. таблицу 1).

На первом занятии участникам группы предлагается рассказать о своих ожиданиях от курса. Обычно это получение информации по вопросам беременности, родов, а также практических навыков по уходу за ребенком. Но многие женщины говорят также и о психологических проблемах – о том, что на курсы их привел страх перед родами (или негативный опыт предыдущих родов), тревога, неуверенность в себе как в будущей матери, отсутствие поддержки и понимания со стороны партнера, близких. Необходимость психологической подготовки семьи к родительству осознается не всегда, иногда цель семейного курса ошибочно видится исключительно в подготовке к совместным родам.

В начале курса участники получают подробную информацию о содержании и форме занятий для того, чтобы они могли определиться, хотят ли они продолжать работу. Тематически курс состоит из трех взаимосвязанных частей: он начинается с актуальных вопросов беременности, далее рассматриваются темы, касающиеся родов, а в заключении следуют занятия, посвященные ребенку и взаимодействию с ним. Участники группы знакомятся с темами курса в следующей форме (см. таблицу 2).

Для достижения основной цели курса – подготовки к родительству – недостаточно только соответствующих знаний. Успешное выполнение родительских функций предполагает также:

– личностную зрелость;

– осознание высокой ценности ребенка, уважение к его личности;

– успешную психологическую адаптацию к новым семейным ролям;

– принятие на себя ответственности за ребенка начиная с периода беременности;

– установление контакта с ребенком и общение с ним до рождения;

– развитие партнерского взаимодействия и доверительных отношений в паре;

Таблица 1. Основные различия семейного курса и курса для будущих мам.

Таблица 2. Основные разделы и темы курса подготовки к рождению ребенка.

– развитие коммуникативных навыков, эмпатии, навыков невербального общения, необходимых для взаимодействия с рожающей женщиной и ребенком раннего возраста;

– развитие творческих способностей, поскольку роды и воспитание ребенка – это всегда творческие процессы.

Перечисленные пункты, наряду с предоставлением всесторонней и достоверной информации о вынашивании, рождении и воспитании ребенка являются, по сути, задачами курса.

Очевидно, что большая часть этих задач лежит не в области медицины, а в области психологии, и может быть реализована только с помощью психологических приемов и методов. Поэтому групповой тренинг с будущими родителями в сочетании с возможностью получения женщиной и семьей индивидуальных психологических консультаций представляется наиболее оптимальной формой работы, направленной на подготовку к родительству. Тренинг – это одновременно увлекательный процесс познания себя и других; общение, эффективная форма овладения знаниями, инструмент для формирования умений и навыков, форма расширения опыта. Он способствует созданию неформального, непринужденного общения, которое открывает перед группой множество вариантов развития и решения стоящих перед ней проблем.

На первом занятии с целью создания атмосферы, обеспечивающей комфорт участников и достижение поставленных задач, принимаются правила тренинга, среди которых: «здесь и сейчас» (принцип присутствия), позитивность, добровольная активность, открытость, принцип «Я», безоценочность и конфиденциальность.

В процессе групповой работы предоставление теоретической информации тесно связано с групповым обсуждением, проведением ролевых игр, тренинговых упражнений, использованием арт-терапевтических техник. Такая форма работы способствует не только более эффективному усвоению материала, но и повышению интерактивного взаимодействия участников (внутри пары, с другими членами группы), проживанию ими в комфортной обстановке своих чувств, рефлексии, получению и предоставлению обратной связи, освоению новых практических навыков, ролей, способов взаимодействия с собой, ребенком, партнером и окружающим миром.

Анализ анкет участников позволяет коротко обобщить происходящие с ними в результате тренинговой работы изменения. Участники тренинга отмечают у себя снижение тревожности, появление позитивного настроя, окрепшей уверенности в себе и благополучном исходе родов, осознание своего родительства еще в период вынашивания ребенка, ожидание родов как семейного праздника, повышение родительской компетентности, улучшение самопонимания и отношения к себе, гармонизацию отношений в паре.

Дальнейшее общение с выпускниками курсов ответственного родительства позволяет сделать вывод о более благоприятном протекании у них родов и послеродового периода, более успешной адаптации к новым семейным ролям, более выраженной родительской компетентности, преобладании позитивных эмоций и удовлетворения от опыта родительства и взаимодействия с ребенком.

Принципы психологической работы с женщинами и парами, ожидающими ребенка.

Принципами, на которых базируется психологическая поддержка и коррекция в Центре, являются:

1. Создание и поддержание доверительных отношений, атмосферы психологического комфорта и защищенности (в процессе как индивидуальной, так и групповой работы). Соблюдение этого принципа позволяет клиенту быть естественным, отказаться от «масок», ослабить психологические защиты, расширить доступ к осознанию и принятию собственного опыта. Как отмечал К. Роджерс (1994), реализации этого принципа способствуют конгруэнтность психолога, безусловное принятие клиента и эмпатическое проникновение в его внутренний мир.

2. Ответственность за принятие и выбор принадлежат только клиенту. Психолог не вправе решать за клиента или навязывать ему свои установки и ценности. Соблюдение этого принципа способствует не только повышению личностной зрелости клиента, но и является залогом формирования у него ответственной родительской позиции.

3. Ориентация на семью как единую систему. Клиент психолога – не только беременная женщина (или пара), но и ребенок. Поэтому вся работа является сочетанием индивидуальной и семейной психологической помощи с ее специфической ориентацией на мать и ребенка как единую систему.

4. Учет психологических особенностей беременной, содержания и динамики ее материнской сферы в период ожидания ребенка. Все коррекционные воздействия планируются и осуществляются с учетом того, что беременность является особым психологическим состоянием женщины, главная задача которого – подготовить ее к материнству (Филиппова, 2002). Этот принцип можно конкретизировать в следующих положениях:

• проведение коррекционных мероприятий с опорой на наиболее благополучные аспекты материнской сферы;

• сохранение ресурса психической энергии для вынашивания и рождения ребенка: коррекция только по запросу и только в отношении того, с чем хочет работать женщина, причем, наиболее приемлемыми для нее методами с акцентом на поиск ресурса, гармонизацию, сосредоточение на задачах беременности;

• предоставление информации в позитивной форме: избегание навешивания ярлыков, вольной или невольной «подпитки» страхов и тревог, к которым в силу своей сензитивности склонны беременные;

• повышение в ходе психологической работы творческого потенциала беременной женщины, интуитивной регуляции ее взаимоотношений с миром: применение различных техник арт-терапии, ориентация прежде всего на эмоциональный, чувственный, телесный опыт, а не на логические построения;

• привлечение к коррекционной работе партнера, близких людей, если это целесообразно и возможно.

5. Деятельностный принцип коррекции. Основополагающим способом коррекционно-развивающего воздействия является организация активной деятельности клиента. В процессе такой деятельности создаются условия для более адекватной ориентировки в сложных, конфликтных ситуациях, возникает основа для позитивных сдвигов в развитии личности. Коррекционная работа строится не как простая тренировка навыков и умений, а как целостная и осмысленная деятельность, естественно и органично вписывающаяся в систему отношений будущих родителей.

Арт-терапевтические техники.

Ниже приводится краткое описание отельных арт-терапевтических методик, применяемых в работе с беременными женщинами и парами в Центре «Аист» в целях сплочения группы, развития творческих способностей и партнерского взаимодействия, субъективизации и проработки образа ребенка, подготовки к родам, освоения приемов саморегуляции.

«Арт-знакомство».

Эта техника используется в групповой работе в основном в «закрытых» тренинговых группах для семейных пар, готовящихся к родительству. Она предлагается в самом начале курса – на втором или третьем занятии, Ее целью является более близкое знакомство участников, их раскрепощение, сплочение, создание неформальной, творческой и более теплой обстановки в группе, состоящей из 8–10 пока еще мало знакомых пар. Это также первое знакомство группы с арт-терапевтическими техниками.

Появление в группе принадлежностей для изобразительного творчества обычно вызывает живой интерес участников, многие начинают беспокоиться о том, что не умеют рисовать или не делали этого еще со времен школы. Ведущие в небольшой вступительной части рассказывают о техниках арт-терапии, о том, для чего они будут использоваться в процессе занятий, и объясняют, что умение рисовать в данном случае не требуется и даже иногда может мешать. Затем участникам предлагают поупражняться в новой форме взаимодействия с другими людьми, что наверняка пригодится им как будущим родителям.

Каждому члену группы дается планшет с закрепленным на нем листом бумаги формата А4 и небольшая коробка мелков. Участникам предлагается создать пару с наименее знакомым человеком в группе, мужчиной или женщиной, и расположиться в зале друг напротив друга. Можно обменяться несколькими фразами, задать вопросы, если в этом будет необходимость, но лучше постараться обойтись без слов и просто внутренне настроиться на собеседника. Задача каждого – попытаться почувствовать и увидеть ту ассоциацию, образ, который возникает в отношении этого человека, и запечатлеть его на бумаге, не показывая свой рисунок партнеру по упражнению. Содержание образов может быть различным: линии, цвета, животные, растения, предметы и т. д.; участников предостерегают от попыток буквального изображения человека, его портрета, фигуры или одежды. На эту часть задания отводится 15–20 минут, процесс рисования сопровождает негромкая музыка.

Тем, кто закончит задание, предлагается положить свой планшет в центр круга рисунком вниз. Когда все планшеты собраны, их перемешивают, и каждый участник берет по одному планшету с чужим рисунком. Обсуждение происходит в следующем порядке: каждый человек представляет доставшуюся ему работу, говорит о своем эмоциональном впечатлении от нее и высказывает свои предположения относительно того, какими чертами может обладать человек, послуживший «моделью» для этого рисунка. Затем к обсуждению работы подключаются другие члены группы. Когда все версии высказаны, слово передается автору рисунка, чтобы он рассказал о своем замысле: что именно и почему он хотел изобразить. В заключение человек, которого изобразили, говорит о своем отношении к рисунку, о том, какие качества и характеристики, приписываемые ему на основании этого образа, он принимает, а с какими не согласен.

Обсуждение рисунков не предполагает правильных и неправильных ответов или наличия определенной компетентности, поэтому представляется достаточно безопасной территорией для высказываний участников. К тому же почти все изображаемые клиентами образы бывают позитивно окрашены (цветы, растения, пейзажи, добрые животные и т. д.) и вызывают ассоциации с положительными качествами человека, что способствует получению позитивной обратной связи и созданию общей положительной атмосферы в группе. Нередко случается, что незатейливые, на первый взгляд, рисунки очень глубоко и емко отражают индивидуальность человека. Иногда сам автор сознательно не вкладывает в свою работу того, что затем читают в ней другие, и это оказывается верным. Такие открытия заставляют участников по-новому взглянуть на процесс изобразительного творчества, привычные способы восприятия и познания мира. Если же кто-то не согласен с тем, как его изобразили, или с приписываемыми ему чертами, это дает возможность обсудить в группе различные феномены межличностного восприятия, а именно, неоднозначность восприятия (одни и те же образы, как и реальные люди и их поступки, могут производить на разных людей разное впечатление), ситуативность восприятия (человек в разных ситуациях и состояниях может проявляться по-разному и по-разному воспринимать других людей), субъективность восприятия, возможное проецирование своих установок и качеств на других.

Использование техники «Арт-знакомство» в семейном курсе.

Пример 1.

Ольгу, обаятельную, активную женщину 35 лет, нарисовали в виде маленького разноцветного домика с флажками, стоящего на вершине высокой скалы у моря. При обсуждении рисунка группа охарактеризовала изображенного таким образом человека как, несомненно, интересного, привыкшего всего добиваться самостоятельно и, возможно, занимающего руководящий пост. Ольга согласилась с этими характеристиками и сказала, что действительно работает главным бухгалтером в крупной компании.

Пример 2.

Лизу, женщину 24 лет, тревожную и немного капризную, изобразили в виде большого облака, симпатичного, но слегка надутого и грустного, закрывающего другие, более мелкие, облака. При обсуждении этого образа группа говорила о таких характеристиках, как независимость, переменчивость, возможно, своенравность, желание держаться особняком, иметь мнение, которое не всегда совпадает с мнением окружающих. Лиза с этим согласилась, а ее муж добавил, что сказанное очень точно ее характеризует. Примечательно, что при этом он сидел не в общем круге, а позади нее. (При проведении «Арт-знакомства» супруги часто берут на себя роль «экспертов» в отношении качеств, приписываемых их мужьям или женам).

Пример 3.

Виталия, мужчину 25 лет с выразительной мимикой и спортивной фигурой, партнерша по упражнению представила в виде Олимпийского Мишки. Она объяснила, что этот образ, по ее мнению, отражает любовь к спорту и дружелюбие Виталия, и добавила, что первоначально хотела нарисовать Чебурашку. Чебурашка для нее – также воплощение открытости, общительности и дружелюбия. Один из участников группы добавил: «Чебурашка действительно патологически дружелюбен». Виталий сказал, что с любовью к спорту и дружелюбием согласен, «…но без патологии» (общий смех в группе). Интересно, что оба образа – и Чебурашка, и Олимпийский Мишка – сказочные, детские, что, возможно, также имеет отношение к темпераменту Виталия, к его живому реагированию, склонности к игре, наряду с нарочитой серьезностью.

«Арт-диалог».

Техника «Арт-диалог» направлена на развитие невербального общения внутри пары, осознание привычных способов взаимодействия супругов. Она может применяться как в парной, так и в групповой работе.

Партнерам предлагается выбрать по одному мелку (у мужа и жены они должны заметно различаться по цвету) и «пообщаться» с их помощью на одном листе бумаги формата А4 или А3 в течение 15–20 минут. Разговаривать или писать слова в процессе работы не разрешается.

При обсуждении упражнения в группе партнеры демонстрируют свой рисунок и по очереди делятся впечатлениями. Им предлагают рассказать о чувствах, которые они испытывали во время выполнения задания, о том, что каждый пытался донести и был ли он понят, удалось ли ему понять другого. Задают вопрос: было ли открыто что-то новое в процессе такого нетрадиционного общения?

В большинстве случаев выполнение техники «Арт-диалог» вызывает положительные эмоции: заинтересованность (вплоть до глубокой вовлеченности), улыбки, смех; помогает партнерам настроиться на общую волну. Реже возникают конфликтные ситуации: попытки забрать у партнера мелок, не дать ему сделать ответный рисунок (иногда участники трактуют это как игру), рисование границ и агрессивных символов (скалки, огня и т. д.).

Поднимаемые в виде образов темы, как правило, тесно связаны с текущей жизненной ситуацией клиентов, в частности, поиском детских вещей, ремонтом в детской комнате, признанием в любви к партнеру и малышу, мечтами о совместном отдыхе, обсуждением прошедшего дня, удовлетворением актуальных на данный момент потребностей и т. д.

«Арт-диалог» может также применяться для оценки особенностей отношений и взаимопонимания в паре. В этой связи стоит обратить внимание на следующие моменты: все ли пространство листа равномерно заполнено, рисовали партнеры только на своей половине или свободно использовали весь лист. Какие темы поднимались, какие возникали эмоции, насколько партнеры удовлетворены совместной работой, появилось ли у них ощущение диалога, или кто-то не был услышан и понят. При возникновении отрицательных эмоций или конфликтов стоит спросить, видят ли клиенты какое-либо сходство между взаимодействием в процессе работы и своими реальными отношениями в жизни.

Рис. 1. Пример рисунка, выполненного в технике «Арт-диалог».

«Совместный рисунок».

Техника «Совместный рисунок» имеет некоторое сходство с описанной выше техникой «Арт-диалог». Ее также можно предлагать семейным парам при групповой работе. Партнеры рисуют на одном листе формата А3. Используются мелки либо краски. Выбор цветов не ограничивается. Задание также выполняется без слов. Инструкция, которую получают клиенты, предписывает им рисовать на одном листе, не разговаривая и не договариваясь предварительно о теме. На выполнение задания отводится около получаса.

«Совместный рисунок» также помогает развитию творческого подхода, невербального общения между супругами, гармонизации отношений в паре, стимулируя партнеров к присоединению, формированию общего замысла, позволяя почувствовать удовлетворение от совместно проделанной работы.

В группах подготовки к рождению ребенка рисунки у пар, как правило, получаются цельные, иногда даже возникает впечатление, что рисовал один человек. Их сюжетами часто выступают изображения дома, своей или идеальной семьи, пейзажей. Мужчины зачастую прорисовывают крупные объекты: горы, дома, технику; женщины обеспечивают детализацию, привносят украшающие элементы. Однако в каждой паре эти роли могут распределяться по-разному. При обсуждении рисунков, как и в случае техники «Арт-диалог», имеют большое значение чувства партнеров в процессе выполнения работы, степень их удовлетворения конечным результатом.

Техника «Совместный рисунок» также может вскрывать конфликты во взаимоотношениях.

Приведем пример. Сергей (27 лет) пришел на семейный курс готовиться к появлению второго ребенка по настоянию жены Светланы (25 лет). На их совместном рисунке были изображены большой частный дом и сад, окруженные невысоким забором. Светлана оказалась этой работой крайне не удовлетворена. Она пояснила, что практически все нарисовала сама, в то время как Сергей был занят тщательной прорисовкой одного единственного дерева. Дерево при этом было выполнено с большим старанием и вкусом, Светлана с этим соглашалась, но ее огорчало, что Сергей проявил полное безразличие ко всему остальному изображенному на рисунке. Сергею же казалось, что в его активности на всем листе не было необходимости: «Я видел, что у Светы и так все хорошо получается, а мне хотелось нарисовать красивое дерево». Светлана сама провела параллель между этой ситуацией и реальной жизнью: «У нас так и есть: Сергей вечно возится с чем-то одним, а я все делаю сама».

Ведущая: То есть вас огорчило, что большую часть рисунка вам пришлось рисовать одной?

Светлана: Да.

Ведущая: Вы огорчались, но все равно это делали?

Светлана: Ну, да. Кроме меня, этого никто бы не сделал.

Ведущая: А вам вообще хотелось рисовать?

Светлана: Сначала да.

Ведущая: А что было бы, если бы вы рисовали ровно столько, сколько хотели?.. Или, скажем, присоединились к рисованию дерева, которым занимался Сергей, ведь оно же вам тоже нравится?

Светлана: Не знаю, я расстроилась и об этом даже не думала. Можно было бы попробовать…

Рис. 2. Пример «Совместного рисунка».

Релаксация в сочетании с рисунком «Погружение к малышу».

Эта техника может быть отнесена к описанным А. Копытиным и Б. Корт (2007) «техникам направленной медитации в сочетании с изобразительной работой». Она применяется как в индивидуальной, так и в групповой работе с беременными женщинами и семьями.

Цель ее проведения – проработка образа ребенка будущими родителями, облегчение их взаимодействия с ним во внутриутробном периоде. Техника способствует принятию новых семейных ролей, сосредоточению на родительских функциях путем проживания и последующего отображения возникающих в процессе направленной медитации ситуаций и образов; создает условия для личностного роста, доступа к внутренним ресурсам клиентов. Она включает три традиционных этапа:

1. Релаксация средней глубины. Клиентам предлагается расположиться в зале лежа на матах, найти комфортную позу, сосредоточиться на ощущениях тела, дыхании, закрыть глаза, расслабиться.

2. Повествование. Свет в помещении приглушен, играет тихая музыка со звуками природы, на фоне которой ведущий рассказывает историю необычного путешествия (женщины или пары), встречи с ребенком и последующего возвращения. История достаточно схематична и оставляет пространство для фантазий клиентов. Например, она может включать морское путешествие к далекому острову, которое предпринимает пара, а затем их путь по лесистым горам к расположенной высоко над морем поляне. На этой поляне они видят энергетический шар, который озаряет их лица приятным теплым светом. Они могут войти внутрь шара и увидеть там своего ребенка – это кульминация их путешествия. Клиентам предлагается рассмотреть малыша, увидеть выражение его лица, понять его настроение. Возможно, ребенок захочет им что-то сказать; может, у них самих есть какие-то вопросы к нему или слова, которые давно хотелось произнести. Родители могут привнести в его энергетический «домик» какие-нибудь цвета, чтобы сделать жизнь малыша там еще приятнее. В конце встречи следует прощание и обещание обязательно встретиться в другом месте и при других обстоятельствах, когда для этого придет время.

3. Изобразительный этап. После «возвращения» участникам предлагают запечатлеть с помощью кисти и красок все то, что они увидели и почувствовали. Затем следует обсуждение работ и впечатлений без развернутого анализа.

Как правило, этап направленной медитации приводит участников в состояние эмоционального подъема, внутренней наполненности, переживания глубинного личного опыта, радостного ожидания перемен, укрепления внутренней связи с партнером и малышом, а иногда позволяет впервые осознать реальность существования ребенка. Последующий изобразительный этап способствует закреплению и более глубокому осознанию этих открытий и чувств.

Рис. 3. Примеры рисунков, созданных супружеской парой в технике «Погружение к малышу».

«Работа с болевой точкой».

Эта методика была предложена российским перинатальным психологом Н. П. Коваленко. Похожую технику использовал и украинский врач-психотерапевт М. В. Воронов (2004) для преодоления психосоматических проблем. Он описывал примеры перевода телесного дискомфорта на язык образов, а также последующую работу с этими образами, которая способствовала устранению проблем в теле. Однако, в отличие от Н. П. Коваленко, он не делал акцент на сознательном изменении дыхания клиентов.

Нам представляется, что данная методика может быть полезна в решении не только физических, но и психологических проблем. Техника «Работа с болевой точкой» является эффективным способом саморегуляции, который клиенты могут впоследствии применять в различных ситуациях. Использование этой методики в период беременности позволяет решать следующие задачи:

• Преодоление психологических проблем. Немаловажно, что такое преодоление происходит в форме творческого акта, трансформации, что позволяет клиенту получить доступ к своим внутренним ресурсам.

• Преодоление физического дискомфорта и соматических проблем. Методика позволяет решать проблемы телесного дискомфорта, которые в той или иной степени испытывают беременные. Она позволяет исключить прием медикаментов, нежелательных в период ожидания ребенка. Сказанное справедливо и в отношении родов, когда применение женщиной методики «Работа с болевой точкой» (визуализация без прорисовки) может стать эффективным способом снижения болевых ощущений и обеспечить физиологическое протекание родового процесса.

• Подготовка к родам. Использование методики «Работа с болевой точкой» подразумевает фокусировку на расслаблении и дыхании: сознательное углубление дыхания и управление им. Эти умения и достигаемый благодаря им более глубокий контакт женщины с собственным телом также являются, по свидетельству ряда авторов (Дик-Рид, 1996; Оден, 1994), залогом естественного течения родов.

Применение методики «Работа с болевой точкой» возможно как при индивидуальном консультировании, так и при работе в группе. Клиенту предлагают заранее выбрать проблему (психологическую или физическую), которую он хотел бы проработать. Оговаривается, что он может не раскрывать другим суть этой проблемы.

Когда все участники группы определятся с темой, они берут чистый лист бумаги, краски и принимают удобную позу. Весь процесс состоит из четырех последовательных этапов:

1. Релаксация. Работа начинается с достижения поверхностного или среднего уровня релаксации при помощи музыки, голоса ведущего и более глубокого дыхания с выдохом через рот (кстати, именно такой тип дыхания часто используется в родах).

2. Визуализация. Ведущий предлагает участникам сосредоточиться на выбранной проблеме, попытаться найти ее локализацию в теле (соотнести ее с каким-либо органом или местом, где она ощущается), а затем представить проблему во всех деталях в виде какого-то визуального образа, увидеть ее форму, цвет, плотность, размер и т. д.

3. Трансформация. Когда клиенту удалось «рассмотреть» проблему, ему предлагают, продолжая глубоко дышать и плавно выдыхая через рот, представить, что с каждым выдохом в увиденный им образ он направляет любовь, жизнь, трансформацию. При этом клиент наблюдает за изменениями в первоначальном негативном образе. У каждого участника процесс трансформации может занимать различное количество времени и не всегда бывает полностью завершен к концу одной сессии.

4. Изобразительный этап. Определенные изменения все же достигаются, и, вернувшись в реальность, клиенты могут перенести свои чувства, визуальные образы и процесс их трансформации на бумагу. Затем те, у кого есть желание, демонстрируют свои работы и делятся полученным опытом с другими участниками группы. В большинстве случаев (при условии погружения в процесс) телесный или психологический дискомфорт, с которым работали участники, уменьшается или уходит.

Пример использования техники «Работа с болевой точкой».

Ирина, женщина 26 лет, работала с проблемой, знакомой многим беременным: в последние месяцы перед родами из-за растяжения связок, удерживающих матку, клиентка ощущала постоянные тянущие боли внизу живота. Ирина представила проблемное место в виде пересохшей и растрескавшейся на отдельные «островки» поверхности земли. Ее первый рисунок представлял собой коричневую сеть трещин. В результате трансформации картина кардинально изменилась. «Вдыхая» в образ любовь, жизнь, трансформацию, Ирина «увидела», как в трещинах появилась вода, и в конце процесса пересохшие «островки» превратились в живые, наполненные водой голубые клетки. Неприятные ощущения в теле исчезли.

«План родов».

Методика «План родов» также была разработана Н. П. Коваленко в процессе психологической работы с беременными женщинами. В арт-терапии она может быть отнесена к разновидности техники мандалы, связанной с темой предстоящих родов. Техника может использоваться в групповой и индивидуальной работе. Создание женщиной серии мандал «План родов» на протяжении беременности может иметь диагностический характер. При однократном проведении в группе технику целесообразно предлагать ближе к окончанию курса как своеобразный итог подготовки.

Участницы с помощью тарелки очерчивают на листе формата А3 границы круга. В этом круге им предлагают образно отобразить свои предстоящие роды с помощью пяти основных цветов: красного, желтого, синего, зеленого и белого. Белый цвет может быть включен в мандалу незаполненными участками листа либо путем смешивания с другими цветами для получения оттенков.

Клиенток просят выбрать удобную позу, перейти на более глубокое, спокойное дыхание, прикрыть глаза и сосредоточиться на работе. Первоначально им необходимо выбрать в границах круга центр (он не обязательно должен совпадать с геометрическим центром круга). Этот центр будет условной точкой начала родов. Можно поставить туда большой палец и попробовать увидеть, как из этой точки с каждым выдохом начинают распространяться в круге цвета, заполняя все его пространство. Можно представить целостную мандалу, а потом прорисовать ее, или же работать с каждым цветом по отдельности, перемежая дыхание и представление образов с рисованием. По окончании работы участницы делятся своими чувствами и впечатлениями от процесса, детальный анализ мандал не проводится.

Многие авторы, такие, как Дж. Келлог (2003), А. Копытин и Б. Корт (2007) связывают мандалу с образом целостности, организации внутреннего пространства. Именно эти качества мандалы помогают беременной женщине во время работы над ней увидеть свои роды как некую целостность, интегрировать накопленные знания и опыт, обрести внутреннюю готовность к предстоящему значимому событию и отнестись к нему как к творческому акту.

Использование в работе над рисунком всех базовых цветов способствует внутренним изменениям и гармонизации состояния женщины в предродовый период. По отзывам некоторых участниц, прошедших курс и уже родивших детей, представление изображения мандалы или реальное его созерцание во время родов было для них поддерживающим фактором.

Рис. 4. Примеры рисунков, созданных в технике «План родов».

Заключение.

Опыт психологической работы с беременными женщинами и семьями позволяет говорить об эффективности методов арт-терапии при подготовке к родам и родительству. Использование арт-терапевтических техник в перинатальной психологии является на сегодняшний день еще недостаточно изученной, однако перспективной и активно развивающейся областью исследований. Репертуар арт-терапевтических техник в перинатальной практике может быть весьма широк и рассчитан как на индивидуальное применение, так и на взаимодействие в паре и общегрупповые проекты интерактивного характера.

Применение нами программ разной продолжительности, рассчитанных на беременных женщин и пары, ожидающие рождения ребенка, позволяет признать целесообразным использование тематического подхода к групповой работе, сочетающего элементы творческой активности в группе с информационным, психообразовательным подходом и этапом обсуждения. При этом возрастает необходимость в проведении исследований на стыке перинатальной психологии и арт-терапии.

Литература.

Абрамченко В. В., Коваленко Н. П. Перинатальная психология. Петрозаводск: ИнтелТек, 2004.

Воронов М. Психосоматика: Практическое руководство. Киев: Ника-Центр, 2004.

Дик-Рид Г. Роды без страха. Оригинальный подход к естественному рождению ребенка / Пер. с англ. СПб.: Питер, 1996.

Келлог Дж. Мандала как отражение процесса развития и изменений // Диагностика в арт-терапии. Метод «Мандала» / Под ред. А. И. Копытина. СПб.: Речь, 2003. С. 23–26.

Копытин А. И. Руководство по групповой арт-терапии. СПб.: Речь, 2003.

Копытин А. И. Системная арт-терапия. СПб.: Питер, 2001.

Копытин А. И., Корт Б. Техники аналитической арт-терапии: исцеляющие путешествия. СПб.: Речь, 2007.

Кроль Л. М. Образы и метафоры в интегративной гипнотерапии. М.: Независимая фирма «Класс», 2001.

Оден М. Возрожденные роды / Под ред. И. Ивановой. М.: Центр Родительской культуры «АКВА», 1994.

Осипова А. А. Общая психокоррекция. Учебное пособие. М.: ТЦ Сфера, 2000.

Підготовка сім’ї до народження дитини в Україні. Навчальний посібник / Під редакцією Н. Я. Жилки. Київ, 2006.

Практическая арт-терапия: лечение, реабилитация, тренинг / Под ред. А. И. Копытина. М.: Когито-Центр, 2008.

Роджерс К. Р. Взгляд на психотерапию. Становление человека. М.: Издательская группа «Прогресс», 1994.

Розаль М. Сравнительный анализ британского и американского стилей групповой арт-терапии // Исцеляющее искусство: международный журнал арт-терапии. 2007. Т. 10. № 3. С. 4-23.

Технології навчання дорослих / Упоряд. О. Главник, Г. Бевз. Киев: Главник, 2006.

Филиппова Г. Г. Психология материнства. М.: Изд-во Институ та Психотерапии, 2002.

Хоган С. Опыт беременности и родов в зеркале арт-терапевтической группы // Исцеляющее искусство: международный журнал арт-терапии. 2008. Т. 11. № 3. С. 14–34.

Cohen S., Syme L. (Eds.). Social support and health. N. Y.: Academic Press, 1985.

Hogan S. (Ed.). Gender issues in art therapy. London: Jessica Kingsley Publishers, 2001.

Hogan S. A tasty drop of dragon’s blood // Feminist approaches to art therapy / Еd. S. Hogan. London: Routledge, 1997.

Oakley A., Hickey D., Rajan L. Social support in pregnancy: does it have long-term effects? Journal of Reproductive Psychology, 1996. № 14. P. 7–2 2.

Oakley A. Social support and motherhood. Oxford: Basil Blackwell, 1992.

Skaife S. and Huet V. Art psychotherapy groups. London: Routledge, 1998.

Waller D. Group interactive art therapy. Its use in training and treatment. London: Routledge, 1993.

Опыт беременности и родов в зеркале арт-терапевтической группы. С. Хоган.

Введение.

Разнообразные психологические реакции, которые вызываются у женщин беременностью и деторождением, включают не только так называемые «нормальные» реакции. Существует целый ряд таких реакций, которые могут провоцировать в окружающих подозрительность и враждебность и даже приводить к насильственным медицинским вмешательствам. Так, если женщина отказывается от планируемой операции кесарева сечения, то гинеколог может, обратившись в судебную инстанцию, получить разрешение на недобровольное применение в отношении этой женщины операции, связанной с угрозой для ее жизни. Если же женщина наблюдается психиатром, то риск недобровольного применения медицинских вмешательств возрастает.

Более того, если женщина не подчиняется медицинским работникам, ее начинают считать безответственной или «трудной». Даже если она проявляет повышенный интерес к планируемым медицинским процедурам, это вызывает у медицинских работников выраженную негативную реакцию, в чем я убедилась на собственном опыте во время беременности.

В настоящее время опубликовано большое количество работ, посвященных беременности и родам. Книга Энн Окли (Oakley, 1981) «Из настоящего в беременность» явилась первой публикацией, в которой обсуждается проблема систематического нарушения интересов женщин в сложившейся акушерской практике. Другой работой, в которой также содержатся многочисленные интервью женщин, является книга антрополога Эмили Мартин (Martin, 1987) «Женщина в теле. Культурный анализ репродуктивной функции женщины». Поскольку Эмили Мартин – американка, было бы некорректно переносить сформулированные ею идеи на опыт других стран. Некоторые ее свидетельства шокируют в такой же степени, как и свидетельства Энн Окли. Эмили Мартин акцентирует внимание на механизме акушерской практики, которая негативно сказывается на психической и телесной сферах женщины. Этот автор приводит примеры сопротивления женщин отрегулированному механизму «технократичного» акушерства.

Еще одной подобного рода работой, опубликованной в США, является книга «Материнство и репрезентации: мать в современной культуре и мелодраме» С. Каплан (Kaplan, 1992). Эта книга интересна прежде всего тем, что содержит анализ визуальных и письменных текстов. К сожалению, несмотря на многообещающее название, эта работа не включает обсуждение влияния беременности и деторождения на идентичность и сексуальность женщины и даже способствует закреплению существующих клишированных взглядов на женщину.

В работе Кейт Фиджес (Figes, 1998) «Жизнь после родов» делается попытка проанализировать влияние опыта беременности и родов на самовосприятие женщины. Основываясь на неформальных интервью, автор убеждает читательниц в том, что возникающие у многих женщин сложные чувства и реакции (например, желание то и дело проверять, дышит ли ребенок) являются обоснованными и отнюдь не патологическими. Похожие темы также обсуждаются в книге «Шок деторождения» (Cobb, 1980). Ее автор показывает, насколько болезненным может быть опыт раннего материнства. В этой книге содержатся многочисленные выдержки из интервью молодых матерей.

Следует также упомянуть книгу Тесс Кослет (Cosslett, 1994) «Женские описания опыта деторождения. Современные дискурсы материнства». Книга очень интересна, но автор склонен к необоснованным обобщениям на основе анализа ограниченного числа признаний, отражающих представления женщин о беременности и родах. Жаль, что автор не указывает, кто из женщин – авторов текстов – имеет опыт материнства, а кто – нет, поскольку в последнем случае тексты отражают их фантазии относительно материнства. Одна из идей автора книги состоит в том, что женщины с опытом материнства имеют более подвижный образ «Я». Материнство является своеобразной проверкой тех представлений женщины о себе, которые существовали у нее до беременности. М. Задорожный (Zadoroznyi, 1999) считает, что рождение ребенка само по себе должно рассматриваться, как момент критического пересмотра женщиной представлений о том, кем она является.

Философские концепции беременности.

Один из подходов к пониманию беременности рассматривает беременность как некое происходящее с женщиной событие. При этом статус и идентичность женщины рассматриваются как относительно устойчивые. Данный подход предоставляет женщине максимум свободы, рассматривая ее как автономного субъекта с соответствующими правами, имеющего определенные возможности для труда и подвергающегося различным ограничениям со стороны общества. В соответствии с таким подходом, когда возникает необходимость медицинских вмешательств, целостность женского тела рассматривается как приоритетная ценность. Данный подход не принимает во внимание целостность эмбриона, что вызывает критику (Seymour, 1995).

Другой подход характеризуется признанием того, что женщина и эмбрион (плод) являются двумя сущностями. При этом вместо слова «эмбрион» чаще используется слово «ребенок». Данный подход влечет за собой серьезные философские и этические противоречия, связанные, например, с ситуациями во время беременности и родов при необходимости принятия решений, касающихся действий, угрожающих для целостности женщины и плода. Данный подход также рассматривает женщину как один из источников потенциальной угрозы для эмбриона (плода). Очевидно, что такой подход связан с определенными ограничениями в праве женщины на свободный выбор. Допущение того, что медицинские вмешательства могут быть использованы в интересах плода, кардинально меняет правовой статус женщины, хотя плод и находится в ее теле.

Третий подход, соответствующий текущей правовой ситуации в Великобритании (часто критикуемой), связан с представлением о том, что мать и эмбрион (плод) являются двумя нерасторжимыми частями (сущностями). Данный подход означает, в частности, что после рождения ребенок, пострадавший во время беременности или родов (например, из-за действий медицинских работников), имеет полное право на то, чтобы в судебном порядке добиваться возмещения ущерба. Однако при этом легальный статус имеет не эмбрион (плод) как некая сущность, а уже родившийся ребенок, принимаемый в качестве субъекта права.

Четвертый подход связан с восприятием матери и эмбриона (плода) как единого целого. При этом данное единство имеет свою особую идентичность. Очевидно, что такой подход трудно согласуется с преобладающей в настоящее время культурной нормой, касающейся к индивидуальности и автономности субъекта. Если же обратиться к личному опыту, то именно таким образом я воспринимала себя и ребенка во время беременности и родов: я ощущала ребенка в себе как часть самой себя и, в то же время, как иную сущность.

Ощущение тесной связи между женщиной и ребенком сохраняется и после его рождения и отражается на телесных реакциях женщины. Так, например, даже одна мысль о ребенке нередко вызывает у женщины прилив молока.

Хотя представления о женщине и эмбрионе (плоде) и их связи основаны на индивидуальном опыте, они также культурно опосредованы, так что культурная среда будет в той или иной мере влиять на то, как женщины понимают и описывают свой опыт беременности и материнства. Необходимо также принять во внимание то, как окружающее влияет на восприятие этого опыта. Так, группы противников абортов иногда используют эндоскопические образы расчлененного плода в целях пропаганды. По поводу манипуляций с эндоскопическими образами Е. Каплан (Kaplan, 1992) пишет следующее:

«Замещение образа материнского тела образом вселенной очевидно при некоторых фотографических манипуляциях. Внутренняя среда женского тела многократно увеличивается и выглядит как космическое пространство. Красочные эмбриональные структуры напоминают картины зарождения земли. Эмбрион воспринимается как чудо из чудес, нечто намного превосходящее по своим масштабам реальное тело женщины. Тело женщины вовсе не демонстрируется и является всего лишь местом космологической драмы» (p. 204).

Теория и методология.

Антрополог Хрдай Блаффер (Blaffer, 1999) подчеркивает важную роль географических и социальных условий для формирования отношения к новорожденному. Она указывает на огромное разнообразие взглядов на материнство и подвергает серьезной критике общепринятое представление о «материнском инстинкте». Она также критикует теорию ранней привязанности, показывая, что в современных условиях забота о ребенке нередко осуществляется не только и не столько матерью, сколько другими людьми. Она приводит многочисленные свидетельства того, что забота о новорожденном осуществляется другими людьми, а не биологической матерью, и дает примеры целых культур, в которых забота о новорожденных осуществляется группами людей.

Поборники теории привязанности считают, что для психического развития ребенка оптимальным является наличие одного лица, лучше всего биологической матери. Возражая им, Хрдай Блаффер пишет, что «когда экологические обстоятельства позволяют или требуют это сделать, матери принимают помощь от других и даже передают им детей… Высшие приматы, предки человека, также обычно делят заботу о новорожденных, когда в этом возникает необходимость» (p. 494).

Социолог Д. Денч (Dench, 1995, p. 4) пишет, что «существуют определенные преимущества в том, что забота о ребенке осуществляется группой… В первобытных сообществах матери редко растили детей единолично, обычно группа женщин делила детей для совместной заботы».

Таким образом, беременность и деторождение необходимо рассматривать с учетом социальных условий жизни людей и культурных стилей, формирующих представления женщин о материнстве. Кросс-культурные публикации позволяют в этом убедиться.

По законам некоторых исламских государств отец может убить свою дочь в случае ее внебрачной беременности. Т. Пател и У. Шарма (Patel, Sharma, 2000) указывают, что поведение женщины во время родов во многом определяется культурными нормами. Так, в некоторых районах Индии женщинам запрещено кричать во время родов. Э. Окли (Oakley, 1992) пишет, что социальные исследования также являются одним из вмешательств в жизнь людей. Так, количественные исследования направлены на сбор информации, и при этом индивидуальная точка зрения, столь значимая в качественных исследованиях, часто приносится в жертву ради выявления основных тенденций.

Арт-терапевтическая группа для женщин.

Данная статья основана на моей работе с арт-терапевтической группой, состоящей из женщин. Занятия проводились раз в неделю в течение трех месяцев и продолжались по два часа. На сегодняшний день очень мало информации о том, какую пользу приносит психологическое сопровождение беременных женщин. Особенно мало сведений о том, какое влияние на идентичность женщин оказывает беременность.

Занятия группы проходили на базе Университета Дерби (Великобритания). Группа формировалась на основе самостоятельных обращений женщин. Информацию о ней можно было получить в местных женских консультациях и родильных домах, а также из публикаций в газете. Все женщины были проинформированы, что деятельность группы является частью исследовательского проекта, что все их рассказы будут записываться, а рисунки – фотографироваться. Две участницы группы не были беременны, но имели детей. Обе они переживали послеродовую депрессию. Все участницы имели высшее образование, одна женщина имела ученую степень. Все были белые и проживали на территории графства Дербишир или в северных районах Англии.

В рекламе указывалось, что арт-терапевтическая группа предназначена для психологической поддержки женщин в период беременности и после родов и что группа имеет закрытый характер и предполагает соблюдение конфиденциальности.

Во время первой встречи ведущая подчеркнула, что участницы имеют возможность делиться своими чувствами, если захотят, но это не является обязательным условием для работы в группе. Хотя у меня был круг вопросов, которые я планировала исследовать, основное внимание было уделено тем темам, которые поднимались по инициативе самих участниц.

Достоинства арт-терапии.

Женщины, получающие ту или иную психологическую помощь во время беременности, имеют более высокие показатели физического и психического здоровья после рождения ребенка, чем те, которые такую помощь не получали (Cohen, Syme, 1985; Oakley, 1992). Об этом говорят результаты исследования, проведенного Э. Окли с соавт. (Oakley et al., 1996). В нем участвовало 509 беременных женщин, получавших психологическую поддержку на групповых встречах. Интересно, что дети, родившиеся у женщин, участвовавших в групповых занятиях, меньше нуждались в дополнительном медицинском уходе или помощи, чем дети женщин из контрольной группы, не участвовавших в занятиях. Дети женщин из экспериментальной группы также обнаружили более высокие показатели развития и состояния здоровья спустя год после проведенного курса занятий. Женщины из экспериментальной группы меньше тревожились за здоровье своих детей и позитивнее относились к своей материнской роли. Различия в показателях развития детей и состоянии женщин сохранялись спустя семь лет после завершения программы. Учитывая эти данные, представляется странным, что арт-терапия в качестве одной из форм психологического сопровождения беременных женщин пока не используется в Великобритании и никакие исследования ее вклада в здоровье женщин и детей не проводятся.

В настоящее время многие женщины во время беременности участвуют в различных рекреационных или образовательных группах, однако эти занятия не дают возможности выражать чувства, в особенности сложные или негативные. В таких группах, как правило, поддерживается внешний положительный настрой, а проявления тревоги «гасятся». На таких занятиях предоставляется базовая информация о процессе родов и вмешательствах, а обсуждение интересующих женщин тем не проводится. Хотя критический анализ практики таких групп не входит в задачи данной статьи, осознание ограничений, связанных с их деятельностью, побудило меня организовать арт-терапевтическую группу для беременных и недавно родивших женщин, чтобы дать им возможность выразить чувства и представления, связанные с беременностью и материнством. Арт-терапевтическая группа также позволяет женщинам оказывать эмоциональную поддержку друг другу, анализировать свои переживания и обмениваться практической информацией.

Во время последней встречи участницы группы делились впечатлениями о процессе в целом. Одна женщина призналась: «Замечательно, что благодаря группе я получила поддержку, убедилась в том, что я и мои переживания являются вполне нормальными, что я вовсе не сумасшедшая, что другие люди испытывают похожие чувства». Другая участница группы отметила, что для нее очень важна была возможность самой прийти к осознанию многих вещей в группе: «Поддержка связана с инсайтом… Другие люди могут поддерживать тебя, но часто они доподлинно не знают, что ты на самом деле чувствуешь». Еще одна женщина отметила, что занятия в арт-терапевтической группе позволили ей увидеть дальнейшую перспективу жизни.

Реакции женщин, возникающие во время беременности и родов, имеют сложный характер, и арт-терапевтическая группа позволяет выражать и исследовать эти реакции, используя средства вербального и невербального самовыражения. Использование изобразительных материалов обеспечивает возможность выражения разных чувств и телесного опыта, которые очень трудно или невозможно выразить словами. Нередко создаваемые в группе образы становились затем источником тем для обсуждения и совместного исследования. Во многих случаях изобразительная деятельность обеспечивала эмоциональное отреагирование. Благодаря восприятию образов в группе активнее проявлялась эмпатия и обнаруживалось сходство переживаний и тематик. На занятии создавалась возможность для свободного обмена опытом и преодоления условностей, обычно препятствующих самораскрытию. Арт-терапевтическая работа не была связана с учреждениями, занимающимися сопровождением женщин, и предполагала соблюдение конфиденциальности, что давало женщинам ощущение безопасности и свободы.

Для группы было характерно проявление юмора, что, возможно, было связано с атмосферой непринужденности, а также наличием психологически провоцирующего материала.

В процессе работы всплывало множество актуальных тем. К их числу относились темы автономности, а также контроля и манипулирования (физического и психологического) женщиной. Эти темы были тесно связаны с темой угрозы (в том числе, для плода) и невыраженными чувствами, связанными с отношением к ребенку. Чувства отчаяния, сомнения и вины являлись, пожалуй, одними из наиболее сложных для женщин, но их осознание и выражение часто приводило к более глубокому пониманию материнской роли.

Все участницы группы хорошо осознавали, насколько сильно окружающие – родственники и медицинские работники – вторгались в их жизнь. Переживания беременных и недавно родивших женщин отличались друг от друга. Беременные женщины были больше озабочены внешними телесными изменениями, а также изменением ролей и отношений, связанных с подготовкой к деторождению (включая переживание страха смерти). Женщины, которые уже родили, были в большей степени сконцентрированы на чувствах к ребенку и другим своим детям, а также на задачах адаптации к новой для себя ситуации. Адаптация протекала тяжелее, если беременность не входила в их планы.

Другая значимая тема касалась отношений с партнером и близкими. Обычно проблемы, существовавшие в семейных отношениях до беременности, обострялись во время беременности. Поведение и ожидания родителей, мужа и других родственников нередко являлись для женщин источником стресса. Часто мужьям недоставало понимания женских чувств и проблем, и они не оказывали им должной поддержки, что приводило к отчуждению.

Включенность ведущего.

Как недавно родившая женщина, я испытывала потребность поделиться своим опытом с группой, однако я старалась делать это так, чтобы мое участие не мешало исполнению роли ведущей. Я решила не рисовать вместе с женщинами, но хотя бы один раз во время каждого занятия позволяла себе рассказать о своем опыте. Полагаю, что это было уместно. Я преследовала две цели: во-первых, пыталась показать группе, что не являюсь «образцово-показательной» матерью, которая может быть непогрешимым экспертом и учить других. Напротив, я стремилась показать, что также испытываю сложную гамму чувств – от эйфории до отчаяния. Я также решила познакомить участниц группы со своей статьей, в которой описала переживания, связанные с родами.

Второй целью раскрытия собственных переживаний было стимулирование обратной связи от женщин (получение сообщений о том, насколько занятия в группе для них полезны).

Среди психотерапевтов существуют разные мнения на счет того, должен ли ведущий делиться с клиентами своими чувствами. Такой известный автор, как И. Ялом, пишет по этому поводу следующее: «Пациенты приходят на встречи для решения своих вопросов, а не моих. В процессе работы группы время очень ценно… Не дело, если оно будет тратиться на то, чтобы выслушивать рассказы психотерапевта о его проблемах. Пациенты должны верить, что психотерапевты уже проработали свои личные проблемы» (Yalom, 1989, p. 164). Однако И. Ялом добавляет, что это является не более чем рационализацией, и сетует, что он чаще всего осознавал, что раскрывает свой опыт в общении с пациентами скорее недостаточно, чем чрезмерно: «Но когда я раскрывал себя в общении с ними больше, чем обычно, пациенты как правило получали от этого очень много, прежде всего потому, что они начинали осознавать, что я, как и они, пытаюсь решить те же человеческие проблемы» (там же). Как и И. Ялом, в процессе занятий я старалась сократить разрыв между формирующимися у женщин представлениями обо мне как о пациенте и как о непогрешимом эксперте (целителе).

Темы, обсуждавшиеся во время занятий.

«Естественность» материнства.

Участницы группы испытали облегчение, убедившись в том, что другие женщины так же, как и они, далеко не всегда с легкостью принимают материнскую роль. Так, две женщины в группе тяжело переживали появление ребенка. Одна призналась, что ее «жизнь утратила прежний смысл». Другая женщина сказала, что раньше считала, что беременность будет протекать у нее идеально. Реальная беременность заставила ее отказаться от мифа о «естественности» материнства.

Страх, связанный с пребыванием в медицинском учреждении.

Тесно связанными с представлением о «естественности» материнства оказались мысли женщин о том, что такое «нормальное» и «адекватное» поведение во время беременности и родов. Несколько женщин отметило, что испытывали страх выражения своих чувств в присутствии медицинских работников – акушеров-гинекологов, медсестер и т. д. Они полагали, что их эмоциональные проявления не будут приняты и поняты.

Некоторые женщины боялись оказаться в родильном доме из-за страха, что их будут контролировать. Одна женщина призналась, что после родов чувствовала себя ужасно и боялась, что работники родильного дома заберут у нее ребенка, видя, в каком состоянии она находится. В конце концов, ее в родильном доме проконсультировал психиатр, но, как она сказала в группе, она скрыла свои переживания и говорила ему лишь то, что не могло вызвать подозрений в психическом расстройстве.

Другая женщина призналась, что ей было очень тяжело слышать от разных людей самые разные советы, порой противоречащие друг другу: «Масса людей говорила мне: «Ты должна», «Ни в коем случае не делай…», «Я бы на твоем месте сделала…»… Они капали и капали мне на мозги… Акушерка сказала: «Слушай, улыбайся и делай, как считаешь нужным». Но я решила никого не слушать, иначе это продолжалось бы бесконечно. Люди говорили мне, что беременность – это счастье и что я должна благодарить судьбу и радоваться. Но я совсем не испытывала радости… Точнее, испытывала, но совсем немного. На самом деле у меня было очень много вопросов, но я не могла никого спросить. Все это время мне было очень тяжело». В последующей беседе с этой женщиной обнаружилось, что она испытывала сильное чувство вины от того, что ее реальное состояние не соответствовало представлениям о том, что значит быть матерью.

Сьюзи призналась, что боялась оказаться в роддоме, потому что слышала «ужасные истории». Она полагала, что домашние роды будут менее травматичными. Она всегда боялась больниц и стремилась к тому, чтобы роды проходили дома, чтобы самой контролировать весь процесс. Она опасалась потерять контроль над родами и над своим телом.

Другая женщина – Энн – высказала похожие опасения по поводу медицинских учреждений в целом: «Роды в родильном доме похожи на конвейер, Вы меня, наверное, понимаете. Дома совсем по-другому. Рядом твои близкие, не надо никуда спешить». Она сказала, что старается не думать о родах, потому что эти мысли ее травмируют.

Еще одна женщина призналась, что чувствовала, будто медицинские работники вынуждают ее делать то одно, то другое, и что у нее даже появилось ощущение, что ее тело ей уже не принадлежит: «Мне каждую минуту кто-то говорил, что мне нужно делать». Чуть позже она сказала: «У меня совсем нет времени для себя. У меня такое ощущение, будто я живу жизнью других людей, это ужасное чувство».

Некоторые женщины отмечали, что боятся испытать негативные чувства, считая, что это может повредить плоду, или что из-за сильных переживаний может произойти что-то плохое. В группе также были высказаны опасения по поводу возможного развития послеродовой депрессии. Мать Кетрин пережила послеродовую депрессию, и Кетрин боялась, что у нее также может развиться подобное состояние.

Проблемы внешнего вида.

Реакции на беременность включали опасения утраты женской привлекательности. Одна женщина призналась: «До беременности я несколько лет красилась в блондинку. Во время беременности я решила не утруждать себя больше тем, чтобы краситься, остригла волосы и вернулась к естественному цвету волос. Но когда я это сделала, мне стало противно, и я решила вновь стать блондинкой. Я заметила, что окружающие, мужчины прежде всего, да и женщины тоже, более положительно относятся к блондинкам. Они чаще улыбаются, когда ты блондинка».

Женщины в группе по-разному относились к изменениям тела во время беременности. Одни спокойно воспринимали это, другие сильно переживали, опасались, что не смогут больше контролировать вес тела. Одна женщина призналась: «Я полнею, меня это просто бесит. Мне не нравится, как я стала выглядеть, у меня стали слишком толстые бедра».

Другая женщина сказала, что увеличение размера тела ей даже нравится, она даже гордится своей внешностью, но сожалеет, что не может носить свои прежние вещи. Еще одна участница группы отметила, что изменения ее тела заметны окружающим, люди на улице проявляют к ней интерес и участие, и это ей приятно. В то же время она выразила опасение, что после родов, если она не будет заниматься своим весом, то избыточный вес может сохраниться.

Кетрин призналась, что ее муж как-то решил посмотреть книгу Мириам Стоппард о беременности: «Увидев там фотографию одной беременной женщины, он воскликнул: «Какая красота!» Женщины с фотографий в этой книге ему действительно понравились, и это меня успокоило. Я стала думать, что я не стану ему противна, когда мой вес сильно увеличится. Правда, фотографии, отражающие процесс родов, он смотреть не стал».

Усталость.

Идентичность человека в значительной степени связана с его способностью осмыслять и помнить свой опыт, поэтому нет ничего удивительного в том, что состояние выраженной усталости, нарушающей процессы переработки и сохранения информации, негативно сказывается на самовосприятии. Участницы группы часто говорили о состоянии усталости. У некоторых усталость усиливалась на поздних сроках беременности, у других она была связана с физическим недомоганием, и, конечно, усталость возрастала в связи с уходом за новорожденным и недосыпанием. Из-за длительного недосыпания у некоторых женщин имели место более или менее выраженные нарушения восприятия. Как сказала одна из них: «Я никогда не испытывала таких ярких фантазий и даже начала смешивать фантазии с реальностью».

Другая женщина сказала: «…временами я чувствую полную пустоту в голове. Наверно, это потому, что до последнего времени я была целиком поглощена разными делами: работой, домашними хлопотами, чтением большого количества книг. Герои книг у меня перемешались, и я не знаю, кто из них из каких произведений. Иногда я вынуждена возвращаться назад и перечитывать книгу снова. Это ужасно, я не помню, что прочла!».

Взаимоотношения с близкими.

На первых встречах женщины делились своими впечатлениями от прошедших дней, переходя с одной темы на другую. В дальнейшем, по мере развития группы, темы стали конкретнее. Так, на пятой неделе занятий группа сфокусировалась на теме значимых отношений.

Беременность значительно повлияла на отношения с близкими людьми. Иногда это было связано с меняющимся эмоциональным состоянием женщины. Одна участница сказала, что испытывала колебания настроения – от раздраженного и неудовлетворенного до переживания подавленности и жалости к себе: «Но я чувствовала, что не имею права злиться». Порой она сожалела о своем браке: «По утрам в воскресенье я испытывала сильное раздражение на мужа. Я вставала первой и готовила ему завтрак, а потом несла ему завтрак на подносе на второй этаж и при этом думала, что это он должен для меня делать, а не я. Он, паразит, ни разу не подал мне завтрак в постель!».

У другой женщины во время беременности участились ссоры с мужем. «В наших отношениях, – призналась она, – я часто говорила себе: «Все будет хорошо». Я, наверно, не могу трезво оценить ситуацию». В то же время она заметила, что во время беременности начала темпераментнее выражать свои чувства и этим стала больше походить на своего партнера. Она утратила присущую ей ранее уравновешенность, которая помогала сбалансировать отношения, и, как она выразилась: «В наших отношениях то и дело вспыхивают искры. Если раньше, видя, что мой партнер испытывает стресс, я могла успокаивать его и говорить, что все обойдется, что не стоит переживать, то теперь я принимаю все близко к сердцу. Я чувствую, что должна сохранить силы для себя и моего ребенка и не тратить их на партнера. Если раньше я могла заниматься стиркой и уборкой или сама стричь газон, то сейчас считаю, что это должен делать муж. Мне нужна эмоциональная и разумная поддержка».

Другая женщина говорила о переживаемом ею кризисе идентичности, который она связала с теперешними отношениями и сложившейся ситуацией, а также об утрате самоконтроля: «Я словно потеряла себя, и это очень тяжело, особенно в той ситуации, в которой я нахожусь». Она указала на возросшее напряжение в отношениях с мужем и амбивалентное отношение к своей новой роли матери: «Я думаю о своих женских ролях – какая я мать, какая я работница, какая я студентка. Иногда я сомневаюсь, что соединение этих трех ролей нормально. Иногда я думаю о себе, как о суперженщине, которая успевает все сделать, но чаще я сомневаюсь в себе. Я вовсе не суперженщина. Это приводит к конфликтам с мужем – я должна делать одно, другое, третье, и для этого быть очень организованной. Мужчины очень редко могут совмещать разные дела в одно и то же время. Но я должна сохранить энергию для себя, для своей жизни и для жизни ребенка. Иногда я полна энергии, иногда обессилена, словно я живу двойной жизнью…». Она добавила: «Иногда я думаю: «Как было бы хорошо, если бы другой человек о тебе позаботился». Но я знаю, что этого не случится. Когда у нас родился первый ребенок, то муж испытывал к нему ревность. Он требовал внимания и никак не мог понять мое раздражение». Далее она разразилась критикой в адрес своего мужа, заявляя, что он неорганизованный, не помогает ухаживать за ребенком, считает, что мать должна все делать сама и за все отвечать. Она обвинила его в инфантильности, признав, что он такой же, как ее ребенок, а вовсе не поддержка.

Женщины нередко жаловались на дефицит поддержки со стороны мужей и партнеров. Хотя в их рассказах часто проявлялось чувство юмора, было очевидно, что мужья и партнеры сплошь и рядом оказывались нечувствительны к потребностям женщин и не оказывали им должной поддержки. Как выразилась Энн: «Я заметила, что стараюсь дистанцироваться от роли матери. Я вовсе не хочу сказать, что ни о чем не хочу беспокоиться, но и не собираюсь приковывать себя цепями к кухне… Я вижу, что мать моего партнера многое делает за него и за своего больного мужа. Я не хочу так делать».

Сьюзи сказала, что ее партнер достаточно внимателен и заботится о ней, но ее бесит, что он никак не может избавиться от курения: «Он уже шесть месяцев пытается бросить курить, но у него не получается. Я бросила сразу и никак не могу понять, почему ему это не удается».

Несколько женщин призналось, что в последнее время улучшились их отношения с матерями. Элси сказала, что ее мать стала терпимее относиться к ней во время беременности. Кетрин призналась, что во время последней встречи с матерью та ее крепко обняла, чего раньше не бывало.

Чувство неполноценности.

Участницы группы нередко сетовали на чувство собственной неполноценности и уязвимости, в особенности во время общения с медицинскими работниками. Тема неполноценности была порой тесно связана с темой недостаточной поддержки со стороны окружающих, хотя к поддержке многие относились неоднозначно. Иногда появлялось чувство вины из-за того, что женщины пытались получить поддержку или даже требовали ее от близких, в том числе от мужей или партнеров.

Чувство неполноценности иногда провоцировалось определенными событиями. Так, одна женщина стала сомневаться в себе и почувствовала себя виноватой после того, как дважды споткнулась. У другой это чувство усилилось из-за отказа работодателя оплачивать ее декретный отпуск, поскольку она работала по временному договору. У нее также усилились тревога и неуверенность из-за мыслей о том, как она сможет выжить без финансовой поддержки.

Кетрин призналась, что стала часто плакать, что иногда слезы появляются, когда она смотрит телевизор. Она стала болезненно реагировать на некоторые привычки своего мужа, которым ранее не придавала значения. Она призналась, что несколько дней назад ее муж провозился два часа с мотоциклом, хотя они собирались поехать вечером отдохнуть в ресторан. Когда же он, в конце концов, закончил, было поздно. Он скормил собакам кусок сыра, и Кетрин расплакалась, потому что было поздно ехать. Тогда муж протянул ей кусок сыра, оставшийся от собак. Она гневно бросила сыр ему в лицо, заявив, что она – не собака.

Колебания настроения и невозможность управлять им вызывали у некоторых женщин чувство вины и собственной неполноценности. Иногда такие чувства были связаны с осознанием неподготовленности к родам.

Послеродовая депрессия и другие сложные эмоциональные состояния.

У двух участниц групп имелись симптомы послеродовой депрессии. Так, Линн жаловалась, что после первых родов утратила привычное чувство «Я». Оно стало возвращаться к ней, когда она нашла интересную работу и переехала в город, где прошло ее детство. Спустя два года отношения с мужем испортились, и последовал развод. Линн призналась, что ухудшение отношений отчасти было связано с длительной послеродовой депрессией. Лишь через два с половиной года Линн обратилась за помощью к специалисту, и ей был поставлен диагноз послеродовой депрессии. Ей была назначена психофармакотерапия, но она не уверена, помогли ей лекарства или нет. Через шесть месяцев она прекратила их принимать, когда почувствовала себя значительно лучше. Ее состояние, однако, вновь ухудшилось, и тогда ей был назначен новый препарат (прозак).

Интересно, что во время депрессии Линн ощущала утрату творческой энергии, и лишь когда она нашла интересную работу и начала реализовывать себя творчески, состояние стало улучшаться. Когда Линн снова забеременела, она опасалась повторения послеродовой депрессии. Она даже думала об аборте, чтобы избежать этого. В конце концов, она решила не делать аборт, надеясь на то, что сможет справиться с депрессией. Прошедшие три года и опыт материнства позволили ей надеяться на другое развитие событий. Она сказала, что сейчас чувствует себя значительно увереннее – большой и сильной женщиной.

Элси также страдала от послеродовой депрессии и рассказала о переживании чувства вины и неполноценности. Она стремилась найти людей, которые могли бы понять ее переживания. Иногда ей казалось, что это невозможно. Она также надеялась на помощь психотерапевта или психиатра, рассчитывала, что ей помогут лекарства. Но она хотела чего-то большего, чем лекарства. Элси призналась, что плохое настроение мешало ей ухаживать за ребенком. Она стала искать возможность посещения психотерапевтической группы.

Иногда изобразительная продукция женщин красноречиво говорила об их состоянии. Так, Элси использовала красную краску, чтобы передать слезы: «Я согласна, что красный цвет не подходит для изображения слез, но потом я сказала себе, что красный цвет – это то, что нужно, потому что я ощущаю свои слезы как кровь, это кровавые слезы! Это состояние очень болезненное, оно заставляет меня постоянно страдать».

Часто рассказы женщин о своих депрессивных переживаниях вызывали ответные реакции у других женщин, порой возникали дискуссии. Так, на одной из встреч Сандра сказала: «Я не знаю, что означает послеродовая депрессия как психическое заболевание… Возможно, врачи называют это болезнью, но иногда это вполне естественная реакция на обстоятельства». Кетрин добавила, что она испытала нечто похожее на депрессию через четыре дня после родов, когда она не хотела двигаться, чувствовала холод во всем теле и ее трясло. Она предположила, что такое состояние может быть вызвано физиологическими причинами.

Личное пространство и границы.

В заключение хотелось бы прокомментировать роль изобразительных средств, в том числе в обозначении личного пространства женщин. Изобразительные материалы позволяют отражать трудновыразимые словами переживания, и тем самым облегчают их осознание. Лин однажды прокомментировала важную роль коллажа и техники создания отпечатков (акватипии). Использование этих средств позволило ей выразить и осознать сложное, «многослойное» эмоциональное состояние, а также почувствовать больший контроль над переживаниями и различными ролями. До этого у нее было ощущение отсутствия контроля и растерянности, непонимание того, как ей соотнести разные роли.

Элси длительное время работала над темой «границ», используя разные изобразительные средства. Она призналась, что пока не чувствует, что у нее в жизни есть собственные границы и свое пространство. Во время третьей встречи она сказала, что ощущает себя в виде маленькой сущности внутри тела, и что тело не вполне ей принадлежит: «Когда я иногда об этом кому-то говорю, люди думают, что у меня шизофрения. Но я действительно не чувствую себя собой».

Тема потери или отсутствия ощущения себя оказалась актуальной для нескольких участниц группы. Лин выражала похожие переживания, которые она отчасти связывала с наличием множества ролей и невозможностью самой контролировать их исполнение. Сьюзи сетовала на то, что она ощущает потерю себя из-за исполнения материнских обязанностей. Она сказала, что для нее очень важно сохранить себя и научиться учитывать свои интересы, но при этом находить время и для ребенка. Для нее очень важно найти оптимальный баланс между потребностями ребенка и своими собственными.

Проблемы контроля над жизненной ситуацией ярко проявлялись в изобразительной деятельности, в частности, в попытках участниц группы контролировать материалы и поверхность бумаги. Элси часто изображала свое настроение в виде пейзажа. Один из ее рисунков (созданный на пятой неделе занятий) изображал густой лес с небольшим участком неба сверху. Комментируя рисунок, она сказала, что он может передавать «ощущение нехватки пространства и в то же время одиночество и приятное уединение: Наконец-то у меня появилось свое пространство». В работах Элси тема личного пространства доминировала.

На шестой неделе занятий она передала в рисунке свои депрессивные переживания, изобразив себя в виде эмбриона, лежащего у входа в черную пещеру. Когда одна из участниц спросила ее про пещеру, Элси ответила, что ей хотелось бы иметь место для уединения наподобие пещеры, но не черной. После рождения дочери, переживая упадок настроения, она время от времени организовывала для себя несколько часов отдыха, находясь в полном уединении, чтобы ее никто не трогал. Дочь в это время находилась с другими людьми. Она заметила, что такое уединение позволяет ей иногда «выплакаться» и заснуть, а потом она чувствует облегчение.

На седьмой неделе занятий, комментируя свой рисунок с изображением пузырьков воздуха, она сказала, что эти пузырьки ассоциируются у нее с воспоминаниями или мыслями о том, что ей необходимо сделать и, в то же время, ее личным пространством, куда она может уходить, чтобы ее никто не трогал. Показательно, что ее рисунок был разделен на две половины, и пузырьки были с обеих сторон, но имели для Элси разный смысл. Она прокомментировала противоречивые значения пузырьков, сказав, что они могут восприниматься, с одной стороны, как напоминание о замкнутом пространстве и безвыходном положении, и, с другой стороны, как ее личное пространство, в которое она может произвольно уходить, и которое ей необходимо для восстановления своего внутреннего равновесия.

Однажды, когда женщины предложили мне порисовать вместе с ними, я изобразила себя кормящей ребенка. Мне никак не удавалось создать изображение, какое я хотела. Я стремилась передать «нечеткий» характер образа, сделав его границы размытыми, словно это отражение на воде. В какой-то момент я осознала, что пытаюсь передать свое двойственное ощущение присутствия ребенка во мне и вне меня. Мне никак не удавалось передать данное ощущение, я несколько раз переделывала работу. В конечном счете, получилось изображение с очень размытыми границами. Полагаю, что работа передает двойственные чувства – желание сохранить ребенка в себе и, в то же время, быть от него отделенным. Никогда раньше я так остро не переживала данное противоречие, хотя неоднократно выражала его словами. Изобразительная работа во время занятия еще раз напомнила мне о силе и в то же время о трудностях арт-терапевтического процесса, когда мы, например, пытаемся выразить то, что ранее было частью телесного опыта. Атмосфера арт-терапевтической работы, конечно же, не может быть полностью передана только путем изложения высказываний участниц группы. Тактильный контакт с физическими материалами и воплощение образов создают совершенно особенные ощущения. Реакции участниц группы на работы друг друга также являются важнейшей частью арт-терапевтических занятий и сложившейся в группе атмосферы.

Беременность как начало нового этапа развития.

Еще одна значимая тема связана с восприятием беременности как начала нового жизненного этапа. Эта тема нередко вызывала противоречивые чувства по отношению к прошлому. Положительное восприятие беременности некоторыми женщинами было отчасти обусловлено ощущением новых жизненных перспектив. Некоторые из них говорили о чувствах эмоционального подъема и радости, вызванных ощущением ребенка внутри или контактом с ним. Иногда эти чувства были тесно связаны также с контактом с мужем или партнером. Несмотря на распространенность таких переживаний, в данной статье они не рассматриваются, поскольку я считаю, что выражать такие чувства для большинства женщин достаточно просто. Гораздо сложнее выразить сложные переживания, которые в обыденной жизни, как правило, блокируются.

Заключение.

В статье представлены некоторые темы, наиболее часто проявлявшиеся в работе арт-терапевтической группы, состоящей из беременных или уже родивших женщин. Было бы некорректно делать на основании представленного материала какие-либо обобщения, поскольку количество наблюдений невелико. Я обратила внимание на то, что две женщины, у которых после родов развилась депрессия, пережили кесарево сечение, и они не были первыми, кто взял ребенка на руки после рождения. Обе эти женщины наиболее активно в ходе работы обозначали тему личного пространства.

Кроме того, я обратила внимание на то, что все без исключения участницы группы имели сложное отношение к медицинским работникам, с которыми они сталкивались во время беременности или родов. Это было неожиданно, хотя я из литературы знала о том, что такое отношение встречается достаточно часто.

По окончании работы женщины ответили на вопросы анкеты. Их ответы свидетельствуют о положительной оценке курса арт-терапевтических занятий. Все отметили, что арт-терапевтическая группа помогла им разобраться во многих проблемах, связанных с материнством, и явилась для них значимым фактором психологической поддержки.

Несмотря на ограниченность числа наблюдений, представленный материал в какой то мере позволяет арт-терапевтам и иным специалистам сориентироваться в примерном круге тем, которые проявляются в работе с женскими группами вообще и группами, состоящими из беременных и недавно родивших женщин в частности. Также очевидно, что психологическое сопровождение женщин во время беременности и после родов должно стать важной частью акушерско-гинекологической практики.

Литература.

Blaffer H. Mother nature. A history of mothers, infants and natural selection. N. Y.: Pantheon Books, 1999.

Bourdieu P. Language and symbolic power. Cambridge: Polity, 1992.

Breen D. Talking with mothers. London: FAB, 1989.

Bobb J. BabyShock. London: Arrow Books, 1984.

Boyle M. Re-thinking abortion. Psychology, gender, power and the law. London: Routledge, 1997.

Cohen S., Syme L. (Eds.). Social support and health. N. Y.: Academic Press, 1985.

Cosslett T. Women writing childbirth. Modern discourses of motherhood. Manchester: Manchester University Press, 1994.

Dench G. The frog. The prince and the problem of men. London: Neanderthal Book, 1995.

Edwards N. Women planning home births: their own views on their relationships with midwives // Kirkham M. (Ed.). The midwife mother relationships. Mcmillan, 1999.

Figes K. Life after birth. Harmondsworth: Viking, 1998.

Hogan S. (Ed.). Gender issues in art therapy. London: Jessica Kingsley Publishers, 2001.

Hogan S. Having a voice // AIMS Journal. 1997а. № 9 (3). P. 11–12.

Hogan S. Mad, bad and feminist: speculations on feminist cultural theory. Women’s studies network Association. 1997b. № 28. November. P. 10–12.

Hogan S. A tasty drop of dragon’s blood // Hogan S. (Ed.). Feminist approaches to art therapy. London: Routledge, 1997с.

Kaplan E. A. Motherhood and representation. The mother in popular culture and melodrama. London: Routledge, 1992.

Khanum S., Sharma U. Working paper. Centre for Social Research. University of Derby, 1999.

Martin E. The women in the body. A cultural analysis of reproduction. Milton Keynes: OUP, 1987.

Oakley A., Hickey D., Rajan L. Social support in pregnancy: does it have long-term effects? Journal of Reproductive Psychology, 1996. № 14. P. 7–2 2.

Oakley A. Social support and motherhood. Oxford: Basil Blackwell, 1992.

Oakley A. From here to maternity. Harmondsworth: Penguin, 1981.

Patel T., Sharma U. Birthing mothers, social scientists and subjective experience of childbirth. Working paper provided by authors, 2000.

Rose N. Governing the soul. London: Rourledge, 1980.

Russell D. Women, madness and medicine. Cambridge: Polity, 1995.

Ruddick S. Thinking mother // Bassin D., Honey M., Kaplan M. (Eds.). Representations of motherhood. Yale University Press, 1994.

Simkin P. T. Just another day in a women’s life? Birth,1992. № 19 (2). P. 64-81.

Smart C. Regulating womanhood. London: Routledge, 1992.

Turner B. Regulating bodies: essays in medical sociology. London: Routledge, 1992.

Zadorozni M. Social class, social selves and social control in childbirth. Sociology of health and illness, 1999. № 21 (3). P. 267–289.

Yalom I. Love’s executioner and other tales of psychotherapy. London: Penguin, 1989.

Идентичность, сексуальность и материнство. Арт-терапевтическая работа с женщиной, потерявшей в родах ребенка. С. Хоган.

Практика деторождения и культурные нормы.

Представительницы феминистического движения обращают внимание на то, что развитие медицинской практики родовспоможения существенно повлияло на акушерство, которое традиционно являлось сугубо женской сферой деятельности (Farsides, 1994). В результате этого мужчины заняли доминирующее положение в акушерстве и гинекологии (Lupton, 1994). Часто именно хирурги-акушеры осуществляют различные оперативные вмешательства в родах, такие как кесарево сечение или перинеотомия.

Страх перед возможными осложнениями и последующей судебной ответственностью, а также стремление контролировать родовой процесс заставляют многих хирургов-акушеров проводить операции без достаточных на то оснований. Хирургические вмешательства в родах вызывают у рожениц примерно те же самые чувства, что и смерть ребенка (Rakusen, Davidson, 1982). В этом нет ничего удивительного, учитывая лежащее на женщине тяжелое бремя социальных ожиданий, связанных с ее репродуктивной функцией, а также распространенные в обществе мифы о ее репродуктивной способности. Рождение многочисленного потомства до сих пор зачастую рассматривается как «естественная» функция женщины. Поэтому различные вмешательства медицинского характера вызывают у женщин чувства глубокой фрустрации и утраты (Sulieman, 1986).

Следствием медицинских вмешательств в родах является то, что многие женщины начинают испытывать вину и чувство собственной неадекватности, поскольку им кажется, что они не смогли выполнить свою естественную функцию без какой-либо технической помощи. Женщины, перенесшие кесарево сечение или перинеотомию, нередко испытывают чувство гнева в связи с тем, что они позволили другим, обычно мужчинам, контролировать тот процесс, который должен был бы стать (по крайней мере, с точки зрения господствующей системы взглядов) вершиной их самореализации – наиболее важным переживанием в их жизни. Для многих женщин именно утрата их контроля над родами является основной причиной переживания ими фрустрации и унижения (Rakusen, Davidson, 1982; Ussher, Nicolson, 1992).

Многие женщины предпочитают теперь рожать на дому или в родовом центре, что требует значительных затрат сил, времени и денег. Роды в домашних условиях требуют решения ряда дополнительных организационных вопросов и значительной силы воли, поскольку женщина сталкивается с сопротивлением со стороны врача или членов своей семьи, которых она должна убедить в обоснованности своего решения (Riley, 1982). Она должна приложить немало сил для того, чтобы подготовиться к родам самой и соответствующим образом подготовить среду, в которой они будут происходить. Ей также необходимо заручиться поддержкой своего партнера (мужа или иного близкого ей человека).

У женщин, решивших взять на себя ответственность за роды, помещение их в последнюю минуту в родильный дом из той среды, которую они с особой тщательностью готовили к моменту родов, а также их отрыв от членов семьи и друзей, способны вызвать глубокую фрустрацию и чувство собственной несостоятельности.

Кесарево сечение, связанное с разрезанием брюшной стенки и матки с последующим извлечением ребенка, обычно производится в тех случаях, когда имеется высокая вероятность гибели плода и/или роженицы. Однако эта операция все чаще производится без достаточных на то оснований (Rakusen, 1971). Подобные вмешательства нередко вызывают послеоперационный дискомфорт, инфекцию, нарушение лактации и эмоциональные нарушения.

Перинеотомия связана с разрезанием промежности (пространства между влагалищем и задним проходом) для того, чтобы облегчить выход на свет новорожденного. Перинеотомия обычно производится перед появлением головки новорожденного. Эта операция делается с тем, чтобы ускорить процесс родов, несмотря на весьма противоречивые данные того том, что она этому действительно способствует (Rakusen, 1971). Расположение роженицы на корточках или в полусидячем положении снижает напряжение в промежности и устраняет необходимость в перинеотомии.

Негативные эмоциональные и физические последствия перинеотомии могут сохраняться весьма продолжительное время. Эта операция нередко приводит к возникновению неприятных ощущений во время полового акта, которые могут продолжаться несколько месяцев, и, в связи с этим, к нарушениям во взаимоотношениях партнеров как раз в тот момент, когда женщина нуждается в дополнительной поддержке. Перинеотомия сопровождается сильной болью во время рассечения промежности или при наложении швов.

Кесарево сечение и перинеотомия лишают женщину возможности пережить процесс нормальных контролируемых родов. При этом у женщин часто возникает чувство вины (как у тех, кто готовился к естественным родам, так и у тех, кто к ним не готовился) или гнева. У женщин также нередко появляется ощущение, что они попросту не способны «нормально» родить.

Описание случая[1].

Джей была включена в закрытую арт-терапевтическую группу, занимавшуюся в течение 18 недель. Работа проходила в Сиднее. Ведущими группы были я и моя австралийская коллега, получившая арт-терапевтическую подготовку в США.

Еще до того как пережить опыт «рождения и смерти» и начать работать в группе, Джей создала несколько рисунков, чтобы привыкнуть к тому, что у нее будет двойня. Описывая свои рисунки, она сказала, что они передают ее чувство счастья и радостного ожидания родов. Когда Джей создавала эти рисунки, она готовилась к предстоящим родам и выполняла специальные физические упражнения. Она старалась хорошо питаться, отдыхать, расслабляться и читать рассказы и книги, посвященные родам. Она чувствовала себя в хорошей физической форме и получала от этого удовольствие.

На тех рисунках, которые Джей создала до начала посещения группы, но уже после родов, она отразила опыт рождения двух детей – первого, живого ребенка по имени Бруно, и второго – мертвого – по имени Эрик. Джей сказала, что второй рисунок передает переживаемые ею чувства «растерянности и агонии». Об этом рисунке, созданном ею дома, она сказала также, что он передает чувство разочарования родами, и более подробно описала мне как сам родовой процесс, так и свои ожидания от него.

Джей и ее партнер по имени Лео готовились к домашним родам и установили для этого на веранде надувной бассейн, а в день предполагаемых родов все время поддерживали огонь в камине в этом помещении. Джей сказала, что обстановка была просто «великолепной». На роды были приглашены родственники и друзья. Однако все эти планы разрушились, когда после осмотра врач заявил, что Джей должна отправиться в родильный дом, хотя в этот момент роды проходили достаточно успешно, и отверстие зева матки составляло 8 см (для успешных родов оно обычно должно равняться 10 см). Джей сказала, что она чувствует себя нормально и вполне спокойно, и что она уже достаточное время контролировала процесс родов и не испытывала сильной боли. Поскольку сильных болевых ощущений не было, она полагала, что весь родовой процесс пройдет нормально. Ей никто не объяснил, почему она была доставлена в родильный дом.

В родильном доме Джей было сделано три ультразвуковых исследования, после чего она почувствовала тревогу и, несмотря на предпринимаемые усилия, ей так и не удалось расслабиться. Она пыталась успокаивать себя, говоря: «Успокойся, тебе не собираются делать кесарево сечение, расслабься, все нормально». Несмотря на это, она все равно испытывала страх медицинского вмешательства. Первый аппарат для ультразвукового исследования оказался сломанным, второй же не позволил получить ясной картины, поэтому было решено использовать третий, более крупный, устрашающего вида аппарат. В этот момент ей сообщили о том, что один ребенок скорее всего уже мертв, но со всей определенностью это выяснится лишь после третьего ультразвукового исследования (это произошло примерно за час до рождения Бруно).

Джей описала одного из проводивших обследование медицинских работников как «совершенно ко мне равнодушного». Она также сообщила о том, что он стремился закончить обследование как можно быстрее, хотя добавила, что и сама хотела, чтобы оно закончилось побыстрее. Именно тот человек, который показался ей совершенно к ней равнодушным, сообщил ей о том, что один ребенок мертв. Во время ультразвукового исследования было видно, что череп Эрика был расколот, поскольку костные фрагменты свободно перемещались.

Джей выразила переживаемое ею чувство обиды из-за того, что ей не дали самой родить Бруно. Тогда доктор повернулся к акушерке и сказал, что он собирается достать ребенка и сделать для этого разрез. Джей сказала, что это было ужасно неприятно, поскольку ее лишили возможности родить самой. Она охарактеризовала процесс движения ребенка по родовому каналу как ни с чем не сравнимое переживание, когда ощущаешь себя животным, когда через тебя что-то проходит, а ты ощущаешь это как некую силу, которую не можешь контролировать. Это настоящее наслаждение.

Джей чувствовала себя преданной и остро ощущала свою беззащитность. Она также сказала, что «в тот момент Лео уже во всем этом не участвовал», и что «акушерка не играла никакой роли». Ее партнер не участвовал в происходящем, он выглядел удрученным и не пытался помочь Джей. Чтобы расслабиться, она старалась на него не смотреть, хотя он находился с ней рядом.

Первый из созданных ею в группе рисунков изображал то, каким Джей видела свой живот[2]. На рисунке была надпись: «Ой, всего лишь один мальчик!». Она отражала ее чувство досады по поводу того, что вместо двоих у нее родился один ребенок. В ходе этой сессии она также призналась, что все еще не в полной мере смирилась с ролью жены и матери. Хотя на 21-й неделе беременности она уже знала о том, что у нее родится двойня, она находилась в неведении относительно их пола. Она испытала шок, узнав, что оба плода мужского пола. Она хотела этого меньше всего и призналась, что «муж и двое детей мужского пола – это уж слишком». Она сказала, что ей было неприятно об этом думать.

Рисунок, созданный на второй неделе групповых занятий, изображал то, что Джей назвала «кучей удобрения», и ассоциировался у нее с пережитыми в прошлом неприятностями. Она сказала, что «куча удобрения» – это ее живот, из которого сочится кровь. В родах она потеряла много крови, и ее рисунок напоминал ей об этом. Она сказала, что потеря крови ее очень беспокоит, и что это для нее как-то связано со смертью ребенка. Потеря крови еще больше усиливала горечь утраты ребенка и в то же время придавала ситуации мелодраматический оттенок, чего ей совсем не хотелось. Кровопотеря вызывала неприятные чувства у находившихся в родильном зале, и они были явно обеспокоены тем, как много крови она потеряла. У Джей кровь ассоциировалась с авариями и стихийными бедствиями, хотя сама смерть ребенка связывалась ею с выходом из ее организма некой энергии. Рассказывая о рисунке, Джей несколько раз перепутала имена детей. Изображенные на рисунке красные пунктирные линии она назвала «следами горя».

В левом верхнем углу рисунка она изобразила то, что назвала «чушью, которая переполняет мою голову» – переживаемые ею чувства вины и долга, а также мысли о собственной несостоятельности. Она понимала, что спустя два месяца после родов и смерти ребенка она должна была бы чувствовать себя лучше и в достаточной степени адаптироваться к ситуации.

На той же неделе Джей создала еще один рисунок углем. Он изображал ее стоящей и растворяющейся «под душем горя». Чувство горя, по ее мнению, она уже должна была бы преодолеть. Другая созданная в ходе второй арт-терапевтической сессии зарисовка представляет собой также выполненное углем изображение мертвого Эрика. Джей сказала, что ей хотелось его достать и взять на руки. Это отражало ее желание, чтобы он был жив, а также стремление побыть с ним подольше. В то же время это говорит о ее неверии в то, что она действительно может чем-то ему помочь.

Она изобразила свои пальцы, на одном из которых надето обручальное кольцо. Таким образом, она показывает, что это ее руки. Кольцо свидетельствует о том, что она выступает в новой для нее роли жены и матери – матери близнецов. Однако эта роль оказывается призрачной, когда она обнаруживает, что Эрик мертв. То, что Джей изображает именно свои руки, а не руки Бога, может указывать на то, что она считает себя в ответе за все случившееся. Ее неуверенность отражается в характере исполнения рисунка и в том, как она его прокомментировала. Ей казалось, что ребенок здоров и развивается вполне нормально (он умер не потому, что был каким-либо образом травмирован – получил, например повреждение мозга, или имел некую врожденную патологию), но, тем не менее, «решил уйти из жизни». Джей призналась, что случившееся коренным образом изменило ее жизнь, и что теперь она будет совсем не такой, как прежде.

Комментируя изображение Бруно, она сказала, что он «полон жизни и занимает все пространство». Она также заявила, что он тянется к ней с картинки и что она остро ощущает его присутствие и его широкую улыбку. Желтый цвет, по ее словам, отражает его энергию и полноту жизни. Она сказала, что рисунок первоначально произвел на нее удручающее впечатление, но затем он ей понравился. Рисунок отражает ее изменившееся восприятие пространства и потребность в том, чтобы выразить переживаемое чувство горя. Джей объяснила нам, что ее желание пройти арт-терапию было в значительной мере связано с необходимостью выразить это чувство, поскольку переживать его «дальше было бы несправедливо как по отношению к себе, так и к Бруно». Она сказала, что хочет быть с Бруно и не испытывать при этом горечи и вины, однако в его присутствии она вновь и вновь вспоминает о смерти другого ребенка.

На третьей арт-терапевтической сессии Джей создала рисунок, отражающий ее страхи. Поводом для его создания послужила цитата, в которой речь шла о том, как «летучие мыши скорби пытаются вцепиться человеку в волосы». Джей отразила переживаемое ею в связи с этим образом чувство отвращения. Она сказала, что нарисовала себя испуганной и добавила, что пережила за последнее время слишком много неприятностей. Рисунок показывает, что она не хочет больше их иметь.

Созданный на той же неделе еще один рисунок изображает, как Джей собирает хворост для костра. Она рассказала, что ощущает, как подавляемые чувства буквально «сжигают» ее тело, и что она хочет освободиться от скорби – выразить это чувство, дать ему выход. Изображенные часы, возможно, указывают на то, что для выражения чувства скорби необходимо время. Она сказала, что ей не хотелось бы бесконечно носить в себе неотреагированные чувства, связанные со смертью Эрика.

Она сказала, что тело умершего ребенка вызывает у нее сильное беспокойство, и что оно какое-то «расслабленное» и «ненормальное». Оно разлагается или высыхает, и из него выходит пар. Она также сообщила о результатах посмертного вскрытия, показавшего, что тело Эрика начало разрушаться еще во внутриутробный период, и добавила, что она читала о том, что умершие в утробе дети «разлагаются очень быстро». Хотя изображение тела Эрика вызывало у нее отвращение, она пририсовала в правом верхнем углу также его крылатую, возносящуюся на небу душу.

Следующий рисунок изображал лежащую женщину с раздвинутыми ногами, прикасающуюся к своим половым органам. Она сказала, что этот рисунок ей неприятен, и добавила, что изображенная женщина пытается накладывать себе швы. Она также отметила, что ее чувства, связанные с родами, «открыты» и «обнажены», и что изображенная женщина – это она сама, а переживаемое ею чувство горя – это горе многих женщин. Она сказала, что ей хотелось бы встретиться с теми женщинами, которые перенесли операцию кесарева сечения и из-за этого не чувствовали себя «нормальными женщинами».

Она также сказала, что подверглась унижению и что неправильные методы родовспоможения вызывают у нее сильную злость, в особенности из-за того, что заставляют ее испытывать чувство вины и беспомощности. Смерть ребенка заставила ее пережить собственную несостоятельность и привела к охлаждению материнских чувств. Она добавила, что утрата ребенка отрицательно повлияла на ее представление о себе самой и на ее способность к получению нового опыта.

На третьей неделе Джей создала один рисунок, отражающий переживаемое ею чувство гнева. Одна из надписей гласит: «Разбей эти шлюзы!». Молоток, по словам Джей, символизирует угнетение женщин. Рисунок в целом отражает ее чувства гнева и злости, а также ее отношение к критическим оценкам поведения женщин. Молоток поэтому ассоциируется не только с направленной на женщин агрессией, но и с тем осуждением, которому они часто подвергаются в обществе.

Следующий рисунок передавал те чувства Джей, которые связаны с родами. Он напоминает о том, что у нее была двойня и что она подвергалась ультразвуковому исследованию. Слова «Врач, исцелись сначала сам» отражают чувство гнева, которое она испытывает к врачам и медицинским учреждениям. Она отметила, что медицинские работники были к ней достаточно внимательны, разрешив ей на восемь часов остаться с телом мертвого Эрика, прежде чем его забрали на вскрытие. Проведенная ею в родильном доме вместе с Бруно ночь оказалась для нее крайне неприятной, поскольку они не могли остаться наедине, и все время ярко горел свет. Она могла кормить Бруно либо при ярком свете, либо в полной темноте. Она сказала, что нахождение в родильном доме произвело на нее очень удручающее впечатление и что ее представление о том, что медицинское учреждение должно быть местом для исцеления оказалось полной иллюзией.

По поводу родов Джей сказала, что они явились для нее шоком. Она потратила так много сил на подготовку к ним и охарактеризовала себя как «образцовую женщину, собирающуюся родить двойню». Она испытывала гордость за себя, ежедневно гуляла по полтора часа, после чего в течение сорока минут выполняла физические упражнения. Она следила за диетой и считала себя хорошо подготовленной к родам как физически, так и психологически.

На четвертой неделе арт-терапевтической работы Джей создала коллаж, включающий в себя элементы ранее созданных ею изображений. Бык ассоциировался у нее с отцом, внутри же быка был изображен единорог. Эти фигуры были окружены анемонами цвета морской волны. Слева были изображены несколько часов, обозначающих несколько граней личности Джей. Она пояснила, что произвольно выбирает, какую из этих граней демонстрировать – они, например, могут быть связаны с чувствами гнева, горя, грусти или страха. Она может «надевать» и «снимать» их по своему желанию, как одежду.

На пятой неделе Джей изобразила красками подводную сцену: на переднем плане был нарисован краб с неким существом, растущим на его панцире. Это существо напоминало червя. В ходе той же сессии она создала другой рисунок. Одна из изображенных на нем фигур, по словам Джей, уверенно стоит на ногах (на что указывают свинцовые ботинки), другая же символизирует «истерическую» часть того же самого существа. Джей сказала, что фигура слева символизирует ее самоконтроль, другая же – ее страх и неверие в свои силы. В центре этой фигуры было изображено нечто, напоминающее матку с наложенными на нее швами.

На той же неделе Джей нарисовала образ, связанный с отрицанием ею своего тела и неверием в его возможности. Она нарисовала себя держащей над своей головой перекладину или железную палку, символизирующую ее жизнь. В то же время, этот образ ассоциировался у нее с медициной и боевыми искусствами. Железные палки используются во время тренировки с целью развития силы и ловкости. Джей также нарисовала на этой палке или перекладине чашки чая, отметив при этом, что ее партнер (который не был изображен на данном рисунке) умеет готовить очень хороший чай.

По поводу палки или перекладины было сказано, что «она позволяет все это соединить и чем-то напоминает «летящие руки», что ассоциируется с ее желанием иметь больше рук. На палке или перекладине было изображено то, что связано для Джей с текущим моментом ее жизни: усталые глаза, чашки чая, книга, матка, два младенца, телевизор, половой член и рот. Джей не нарисовала себе рот. Хотя она часто плакала, она считала, что все равно старается держать в себе переживаемое чувство горя. Она пояснила, что, несмотря на ее попытки выразить это чувство, ей все равно не удавалось это сделать.

На шестой неделе Джей нарисовала интересный автопортрет. Надпись под рисунком гласит: «Дрожащая девочка – птица – женщина. Мертвая девочка-птица». Она пояснила, что изобразила себя в возрасте восьми лет. Кроме того, она отметила, что ее чувство горя в последнее время несколько изменилось. Раньше ей было трудно признаться себе в том, что она переживает грусть. Ей казалось, что она оптимистка (Джей действительно была выраженным экстравертом), хотя при этом она нередко испытывала грусть. Она сказала, что изображенная на рисунке девочка чем-то сильно расстроена, и добавила, что переживания последнего времени нередко вызывают воспоминания о прошлом – о тех унижениях, которые она терпела в детстве от отца. Она сказала, что отец ассоциируется с агрессивным персонажем на прошлом рисунке. Однако, по ее мнению, чувство горя выходит за рамки переживаний, связанных с детством.

После этого Джей создала серию рисунков, которые, по ее убеждению, достоверно отражают ее переживания. Первый рисунок изображает ее приближение к «черной дыре печали». Она назвала нарисованные руки «бесполезными и неспособными ни до чего дотянуться» и сказала, что они ассоциируются у нее с ощущением тщетности любых усилий. Сопроводительный текст гласил: «Черный хаос в этой дыре – это тот хаос, который во мне… Я хочу дотянуться до него, прикоснуться к нему, взять и держать его. Я хочу проникнуть в себя и схватить этот хаос для того, чтобы извлечь его наружу, увидеть его и полюбить его».

Эти образы обозначают поворотный момент в арт-терапевтической работе, поскольку Джей почувствовала, что теперь она может что-то делать с чувством горя. В это время она начала вывешивать созданные ею рисунки на стены своего дома по возвращении с сессий, а также писать стихи:

«Черная впадина – в ней ли он, или он ее оставил? – Грустный, серый, плачущий и молчаливый».

Создав на той же неделе следующий рисунок, Джей пояснила, что изобразила на нем себя держащей свое сердце, которое, однако, больше похоже на дрель. Она обратила внимание на то, что черная впадина на месте матки заполняется черным ртом. Сопровождавшая рисунок надпись гласила: «Пустое чрево – дикое, вращающееся, безумное; я держу свое сердце».

Конфликт Джей со своим партнером отражен на другом рисунке. Он напоминает о повседневных занятиях Джей; она изобразила себя совершающей акробатический прыжок, стоящей на голове и делающей «мостик». Ее партнер не воспринимает все это как серьезное занятие. По его мнению, настоящая работа возможна лишь вне дома. Рисунок отражает споры Джей с Лео о том, что такое «настоящая работа», кто из них должен высыпаться, а кто – вставать по ночам для того, чтобы поменять подгузник Бруно. Джей была явно раздражена, рассказывая о случае, когда она попросила Лео встать ночью, чтобы это сделать, а он отказался. Она была крайне удивлена тем, что Лео мог спать в то время, как ребенок плакал.

На следующем рисунке черное отверстие матки превращается в черное отверстие рта, принадлежащего умершему ребенку. Он сосет грудь Джей. В качестве иллюстрации к рисунку она сочинила стихи:

«Мертвый ребенок сосет мою грудь. Его маленькое тельце свернуто в клубок, лежащий возле моего сердца. Его руки безжизненно распростерты. Его пальцы никогда не коснутся моей кожи. Он все сосет и сосет. Он – чернота внутри меня…»

На этой же сессии Джей создала еще один рисунок, изображающий Лео, садящегося в машину, чтобы ехать на работу, в то время как она держит мертвого Эрика. Оба рисунка отражают ее готовность принять и защитить свое горе. Она сказала, что выполняет «особую миссию», пытаясь «удержать и защитить» свои чувства, и что она совсем не хочет садиться в одну машину с отправляющимся на работу Лео. В то же время она предположила, что своим отношением к Лео она, возможно, пытается отрицать то, что он также испытывает чувства горя и утраты.

Затем Джей создала большой рисунок, отражающий различные моменты ее жизни. Она разделила лист на небольшие квадраты, в которых развивались все те темы, которые были затронуты в течение всей предыдущей арт-терапевтической работы. Она прокомментировала содержание изображений во всех квадратах: часы напоминают о текущем моменте ее жизни; ступеньки, по ее словам, связаны с вопросом о том, насколько «полезным» для нее оказался опыт последнего времени. Звезды ассоциируются у нее с вынужденной привязанностью к одному месту и необходимостью «таскать с собой несчастную коляску». Квадрат с автомобилем напоминает о работе ее партнера, о ее социальной изоляции и необходимости находиться дома, а также о различиях в ее ролях и ролях ее партнера и о разной ценности их труда. Надпись «сердечный приступ» в другом квадрате ассоциируется с сердечным заболеванием ее отца.

По поводу расположенного в правом нижнем углу черного квадрата она сказала, что «это то, что, наверно, было им», имея при этом ввиду своего отца и то насилие, которое он совершал в отношении нее в полной темноте. В другом квадрате изображена зашитая матка, а еще в одном (четвертом слева во втором ряду снизу) – то, как она поднимает, словно гантель, тело умершего ребенка. Она сказала по поводу этого рисунка, что «так я укрепляю свою мускулатуру, держа Эрика». Этот рисунок имеет определенное отношение к тем темам, которые проявились на предыдущих этапах работы. По поводу рисунка она сказала, что Бруно становится слишком тяжелым, и ей необходимо «укрепить свои силы». Поднимающая ребенка рука может ассоциироваться с ее стремлением справиться с чувством горя, а также с тем, что ей необходимо проявлять душевные и физические силы для того, чтобы выполнять свои функции. Кроме того, в одном из квадратов она изобразила усталые и ассоциирующиеся с бессонными ночами глаза, в другом – «черную дыру горя». Еще в одном квадрате изображена чашка чая, напоминающая ей о присутствии партнера (поскольку обычно он готовит чай), а в других – отвлекающие моменты в ее жизни, появление Бруно, образ себя самой, идущей по дороге, руки, протянутые к гробу с Эриком.

Джей решила выбрать одну из картинок этого большого рисунка для дополнительной работы над ее сюжетом. Она выбрала картинку с изображением рук, протянутых к гробу, и написала: «Отец или сын». Тем самым она показала, что не знает, по кому именно она больше скорбит – по отцу или сыну. Джей сказала, что испытывает душевную боль в связи со смертью Эрика, а также чувство досады оттого, что смерть ее отца от сердечного приступа не дала ему возможности увидеть своего внука.

Рисунок, созданный на седьмой неделе, представляет собой попытку заново изобразить одну из картинок. Он представляет собой версию известной фотографии обнаженной вьетнамской девочки, в страхе убегающей от напалмовой атаки американцев. Джей сказала, что изображение этой девочки передает страх и ужас, и что именно ее протянутые руки она пыталась рисовать на большинстве ранее созданных композиций.

Если посмотреть на рисунок по-другому, то можно представить, что эта девочка лежит на дороге, и что по ней только что проехал грузовик. Этот вариант восприятия рисунка также придает ему метафорический характер, он символизирует состояние «раздавленности» Джей после перенесенных ею испытаний.

На той же (седьмой) неделе Джей сделала набросок углем, отражающий ее право самостоятельно делать жизненный выбор. Слева она изобразила «помогающую отвлечься чашку чая», а справа – горшок с цветами, символизирующий ее способность принимать самостоятельные решения (незадолго до этого она купила домашние растения). Незаконченное изображение стоящего на одной ноге человека – это она сама, ощущающая себя в неустойчивом положении.

Выполненный в цвете на десятой неделе работы рисунок отражает драматический выход Джей из состояния депрессии. Этот образ она охарактеризовала как большой и сильный. Рисунок изображает Венеру с распростертыми в обе стороны руками, выходящими за пределы неких границ или свода и проникающими в иное пространство. При этом руки превращаются в птиц. Венера переступает через сосуд и при этом поднимается в воздух.

Джей заметила, что у этой Венеры есть грудь, но нет влагалища. Ей явно понравилось рисовать красками, и она согласилась с тем, что ее новый рисунок отражает радостное настроение. Сопровождающий его текст гласит: «Заветный сосуд переступила и устремилась, чтобы вздохнуть свежего воздуха, оставив позади безумие и радость… Идет в поисках своего подлинного лица, своего достойного места, приготовившись что-то сказать… Она идет сюда – вселенская женщина…».

Созданный на той же неделе рисунок изображает прекрасный сосуд (символизирующий кровь и чрево), который держат две большие руки. Джей сказала, что она держит сосуд, но пока еще не решается из него выпить; она видит его и то, что в нем находится, но не чувствует вкус напитка. Она сказала, что этот образ передает целостность и что сосуд не поврежден. Данный рисунок Джей сопроводила текстом: «Это не сосуд забытья, это зашитое чрево; мои полные губы сохнут, и рот наполняется слюной. Я прикасаюсь к этому сосуду, но еще не чувствую, что он принадлежит мне».

Следующий рисунок напугал Джей. Образ чем-то напоминает вывешенную в Сиднее «Маску Нолана» (созданную хорошо известным в Австралии Недом Келли серию работ). Изображенный на рисунке человек «качает» мускулы, используя для этого вместо гантели мертвого ребенка. При этом он показывает кому-то, что следует держать язык за зубами. Комментируя этот рисунок, Джей сказала, что нарисовала себя и что он производит на нее устрашающее впечатление, поскольку фигура призывает хранить молчание, а также потому, что в ней есть нечто нечеловеческое.

С левой стороны рисунка, отделенные от остальной его части границей, расположены различные, связанные с привычными занятиями и досугом Джей предметы, включая коляску и Бруно. Очевидно, что все эти предметы отвлекали Джей от ее переживаний, в том числе чувства горя. После создания рисунка она сказала о том, что должна признать это чувство как очень важное для себя.

Еще один созданный на той же неделе рисунок изображал женщину без головы, что вновь могло символизировать попытку скрыть или подавить чувства. Женщина изображена в согнутом положении, висящей на двух веревках. Джей пояснила, что этот рисунок отражает переживаемое чувство злости, отвращения и несогласия с тем, как с ней обошлись. Это изображение имеет определенное сходство с изображениями на рекламных щитах в Австралии, продвигающими спортивную одежду для женщин. На одном из таких щитов изображена согнувшаяся женщина, голова и большая часть тела которой «обрезаны» границами плаката. Джей охарактеризовала данное изображение как оскорбительное и как разновидность «мягкой порнографии». Хотя сам образ пытается убедить зрителей в том, что женщина может быть сильной и активной, он, по мнению Джей, скорее свидетельствует о зависимом положении женщины и ее превращении в предмет потребления. Подпись под рисунком Джей гласила: «Нет боли – нет напряжения. Без чувств нет жизни». (Как и рекламное изображение, данный текст заключает в себе двойной смысл, связанный, в частности, с подавлением и игнорированием чувств).

Рисунок, возможно, отражает ощущаемую Джей несвободу: она вынуждена все время находиться с ребенком, в основном, дома и делать все самостоятельно. Она сказала, что начала в дневное время смотреть телевизор (преимущественно те передачи, которые ведет Перри Мэсон), что вызывало у нее ощущение, что она «не поспевает за жизнью», и чувство беспокойства. Джей добавила, что она не любит смотреть телевизор и что Перри Мэсон напоминает ей отца, а также ассоциируется с предстоящим судом.

На следующей (двенадцатой) сессии Джей нарисовала дракона, который для нее был связан с предстоящим судом, затрагивающим интересы ее партнера, причины которого она решила не сообщать группе. Рисунок отражает то, как Джей воспринимает себя в данной ситуации. Она ассоциировала себя и с привязанной к столбу женщиной, и со святым Георгием, сражающимся с драконом. Кроме того, она изобразила себя в образе ангела, пытающегося повлиять на ход единоборства, а также в образе спящего младенца, которому нет никакого дела до происходящего. Джей сказала, что она поочередно идентифицирует себя со всеми этими образами и что сама выбирает, какую роль ей играть в той или иной ситуации. Дракон же символизирует любые возможные проблемы. Она добавила, что ей хотелось нарисовать себя в активной позе победительницы дракона.

Во время тринадцатой недели Джей отсутствовала, после чего на одной сессии создала шесть рисунков. Первый рисунок отражает положительный исход суда. Дракон повержен, и члены семьи празднуют победу, вкушая кровь дракона. Следующий рисунок Джей описала как имеющий определенное отношение к ее духовным поискам, хотя сосуд наполняется из чайника (в связи с чем Джей даже рассмеялась). Подпись под этим рисунком гласит: «Сладкая капля драконовой крови».

Следующий рисунок характеризует сексуальные переживания Джей. Он изображает детскую игрушку удлиненной формы, которая может быть использована для сексуальной стимуляции. Идея использования игрушки с такой целью развеселила Джей. Ей также показалось, что данный образ служит «профанации» традиционной материнской роли. Она сказала, что материнство вознесено на пьедестал, что привело женщин к утрате способности в достаточной степени удовлетворять свои физические и сексуальные потребности. Кроме того, она отметила, что материнство и сексуальность оказались искусственно разделены в обществе. Ей показалось, что ее рисунок бросает вызов традиционной сакрализации материнского начала.

Создание следующего рисунка было сопряжено для Джей с переживаниями особого рода. Она пояснила, что этот рисунок связан с материнством и сексуальностью. На нем изображена женщина, лежащая на земном шаре. Она раздвинула ноги и держит над собой рожок, собираясь использовать его с целью сексуальной стимуляции.

Джей сказала, что ее сексуальные переживания и восприятие самой себя в сексе заметно изменились после родов. Она была поражена глубиной этих изменений и отметила противоречия между сексуальностью и материнством. С одной стороны, беременность и последующее материнство тесно связаны с сексуальностью, однако, с другой стороны, Джей отметила, что после родов ее стали воспринимать как человека, не нуждающегося в физической близости. Она сказала, что это отчасти связано с переутомлением. В то же время она была поражена, насколько ярким в чувственном отношении стал для нее контакт с ребенком. Этот контакт был достаточно тесным, поскольку она кормила Бруно грудью. Она описала, что ей доставляет огромное удовольствие, когда он во время кормления засыпает у нее на руках, и она ощущает прикосновение его руки к своей груди. Джей вспоминала о том, что она прочла у Жермен Гриер, и согласилась с тем, что общение с ребенком дает ей в сексуальном и чувственном отношении больше, чем близость с партнером, поскольку с ребенком этот контакт регулярнее и продолжительнее. Она отметила, что во время половой близости испытывает неприятные ощущения, хотя рубцы после перинеотомии уже зажили, и характеризовала эту операцию как «порчу» и «своего рода изнасилование».

На следующей неделе (пятнадцатой по счету) Джей изобразила гостиную с находящейся в ней «совершенной кушеткой» (символизирующей способность Джей создать для себя комфортные условия).

Свет лампы символизировал при этом фокусировку и осуществление чего-то очень важного. Полки обозначали множественность выбора. На каждой из них находились различные предметы, символизирующие определенные качества (так, на одной из полок были нарисованы разные виды одежды, связанные с различными типами сексуальности). На другой полке располагались разные типы домов и символы разных стран (то есть где и как Джей хотела бы жить), разные книги (то есть то, какого рода интеллектуальную информацию она хотела бы получать). На верхней полке располагались разные чашки и сосуды. Рисуя разные предметы, Джей сразу же определяла, какой предмет ей больше всего подходит; тем самым она обозначала свою новую идентичность. Она также нарисовала парящий в воздухе символ вечности, обозначающий жизнь и смерть одновременно.

Тотемная кукла (или чудовище), нарисованная на шестнадцатой неделе арт-терапевтической работы, зажата в слишком маленьком для нее пространстве. Заштрихованное пространство слева напоминает матку. Реакции Джей на этот образ в группе и после групповой сессии были различными. Закончив рисовать, она сказала, что это мертвый ребенок – скорее всего Эрик в гробу. Она также предположила, что это может быть изображение Лео, получающего удар молотком по голове (придя на сессию, Джей испытывала сильную злость, поскольку Лео не пришел домой в назначенное время, чтобы остаться с ребенком и дать Джей машину для поездки на сессию). Однако после сессии она сказала, что кукла – это она сама и что рисунок отражает произошедшие изменения в ее восприятии личного пространства.

Джей считала, что кукла отражает то, что она должна уступить свое личное пространство для того, чтобы ухаживать за Бруно. Подобное восприятие личного пространства, по ее мнению, возникло после родов. Она отметила, что ощущает свое тело увеличенным в размере и ставшим «доступнее» для окружающих и, в первую очередь, для Бруно. Для нее это было связано с чрезмерными затратами энергии. В связи с необходимостью ухода за ребенком ей было трудно расслабиться. Иногда у нее даже возникал страх замкнутого пространства и потребность сменить обстановку, когда неприятные физические ощущения становились особенно тягостными. В то же время Джей с удивлением обнаружила, насколько тесно она идентифицируется на телесном уровне с Бруно. Она считала независимость важнейшей характеристикой своего «Я» и одновременно воспринимала себя как часть Бруно. Это заставляло ее по-новому взглянуть на то, кем она является на самом деле и что значит быть независимой. Джей чувствовала, что ее опыт материнства и те ощущения, которые связаны с отказом от прежнего образа «Я», игнорируются окружающими ее людьми и культурой в целом.

На семнадцатой неделе Джей создала несколько набросков, говорящих о том, что ее захлестывают сильные эмоции. На одном рисунке она изобразила себя в «воронке» горя; на другом нарисовала, как ее раздавливает какой-то предмет. После этого она изобразила состояние, в котором ей хотелось бы находиться: она нарисовала себя в матке; при этом ей в вену вводится чай из чашки и содержимое какого-то иного сосуда. Ощущая беспокойство и собственную незащищенность, Джей попыталась изобразить себя получающей поддержку и питание.

На последней неделе (восемнадцатой по счету) члены группы делали рисунки в подарок друг другу. Джей получила рисунок, изображающий ее в танцевальных туфлях и обритой наголо (на самом деле у нее были длинные волосы). Она восприняла этот рисунок как пожелание достичь гармонии с собой и станцевать свой танец.

Эпилог.

Завершив работу в арт-терапевтической группе, Джей стала посещать группу поддержки для женщин. Она считала, что больше не нуждается в психотерапии, и дала согласие на публикацию связанных с ней материалов.

Литература.

Farsides C. Autonomy, Responsibility and Midwifery // The healing bond: the patient-practitioner relationship and therapeutic responsibility / Eds. Budd S. and Sharma U. London: Routledge, 1994.

Lupton D. Medicine as culture: illness, disease and the body in western societies. London: Sage, 1994.

Rakusen J. Our bodies ourselves: a health book by and for women. Harmondsworth: Penguin, 1971.

Rakusen J. and Davidson N. Out of our hands: what technology does to pregnancy. London: Pan, 1982.

Riley D. War in the nursery: theories of the child and the mother. London: Virago, 1982.

Sulieman S. (Ed.). The female body in western culture. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1986.

Ussher M. and Nicolson P. (Eds.). Gender issues in clinical psychology. London: Routledge, 1992.

Обретение силы. Арт-терапевтическая работа с женщиной, пострадавшей в детстве от сексуального насилия. П. Макги.

Введение.

Работа с клиентами, которые перенесли в детстве сексуальное насилие, нередко вызывает у специалистов чувство растерянности и подавленности и часто оценивается как малоэффективная. У психотерапевтов возникают эмоциональные реакции, весьма напоминающие реакции клиентов. Выступая в процессе взаимодействия с такими клиентами в роли «свидетеля» (Bannister, 2003; Learmonth, 1994; Pearlman, Saakvitne, 1995), психотерапевты не только выслушивают обескураживающие признания людей, пострадавших от насилия, но и посвящаются в подробности ужасных преступлений, совершенных против детей.

Когда я закончила программу последипломной переподготовки по арт-терапии на базе Университета Сант-Элбанс в Хартфордшире (Англия) в 1987 г., ни физически, ни психологически я не была готова к работе с жертвами насилия. Психодинамически ориентированная, тяготеющая к классическому психоанализу профессиональная подготовка оказалась неадекватной тем случаям, с которыми мне пришлось столкнуться. Отказавшись признать существование сексуального насилия над детьми, Фрейд фактически проигнорировал факты, которые представлены в историях жизни многих клиентов (Hall, Lloyd, 1989). Современные данные о жертвах насилия и характерном для них копинг-поведении позволяют радикально пересмотреть многие положения психоанализа. По выражению С. Уорнера (Warner, 2000, p. 99), «мы должны радикально поменять всю систему анализа жизнеописаний клиентов, поскольку старая система не соответствует реальности».

Очевидно, что жизненный опыт влияет на выбор профессии и профессиональные позиции специалиста. Хотя работа с людьми, которые перенесли в детстве сексуальное насилие, не является моим собственным выбором, факты насилия над женщинами и детьми вызывают у меня сильные эмоциональные реакции. Феминизм существенно повлиял на мое профессиональное мышление и поведение и позволил мне увидеть связь клинической практики с социальным и политическим контекстом.

Социальный контекст.

Я родилась и выросла на западном побережье Шотландии, населенном преимущественно представителями рабочего класса. Жизнь местных жителей сильно зависит от тяжелой промышленности, в особенности кораблестроения. Как и многие другие приморские районы с большим числом кораблестроительных предприятий, данная территория привлекала большое число иммигрантов, в основном, из Италии, Польши и Ирландии. Жилые кварталы располагались на окраине городов, и их обитатели сильно зависели от общественного транспорта. Жилищные условия у многих семей были неудовлетворительными. Дома были сырыми и плохо отапливаемыми, а жилая площадь, приходившаяся на каждого члена семьи, – недостаточной. Насилие, религиозные предрассудки, плохое обращение с детьми и домашнее насилие, а также широкое распространение алкоголизма – характерные приметы их жизни. Постепенное свертывание тяжелой промышленности в период правления консерваторов в 1979–1997 гг., явилось тяжелым ударом по многим районам Шотландии и привело к повышению уровня безработицы и нищеты, обострило ощущение отсутствия жизненных перспектив.

Для местных жительниц характерна взаимопомощь и адаптивность, сформированные в условиях социальных ограничений. Население вызывает полицию только в крайних случаях. Это связано не только с тем, что вызов стражей порядка зачастую рассматривается как нарушение неписанных норм общежития, но и с плохой подготовкой полицейских, которые сами часто допускают насилие и своим поведением усиливают напряженность в обществе. Преступления, связанные с домашним насилием, нередко рассматриваются ими как не заслуживающие их внимания. Это фактически узаконивает домашнее насилие. Вмешиваться в частную жизнь не принято. В результате женщины и дети не чувствуют себя в безопасности и под защитой закона.

Представителям феминистского движения пришлось потратить много сил для того, чтобы привлечь внимание общества к нарушениям прав граждан и глубокому противоречию между частной и общественной жизнью, показать, что домашнее насилие действительно является преступлением и серьезной политической проблемой (Herman, 1992; Nelson, 2000; Shaw, 2004).

Получив арт-терапевтическую подготовку, я вернулась и начала работать в центральном регионе Шотландии в качестве администратора социальных проектов и арт-терапевта на базе центра помощи семьям. На своем опыте я хорошо знала о многих проблемах населения, с которыми мне пришлось иметь дело. Для того чтобы работа по защите интересов детей и женщин была эффективна, необходимо поддерживать тесный контакт с различными службами и их подразделениями. В результате публичных расследований в 1995 г. в Шотландии был утвержден Акт о защите детей (Norrie, 1995) и сформулированы «принципы ухода за детьми». В этом документе, в частности, подчеркивается, что «любое вмешательство в жизнь ребенка, включая оказание помощи ребенку, должно предполагать тесное взаимодействие между разными службами». Данный документ также определяет нормы и процедуры, связанные с оказанием помощи детям, включая соблюдение конфиденциальности, причем, не только психотерапевтами, но и специалистами разных служб при взаимодействии друг с другом.

Насилие над детьми, в том числе сексуальное, продолжает оставаться серьезной проблемой. Расследование таких случаев, как правило, требует длительного времени (Bacon, Richardson, 2000; Summit, 1983) и усилий со стороны специалистов. В Великобритании в 1980-х годах получил широкую огласку ряд скандалов, связанных с сексуальным насилием над детьми. В средствах массовой информации высказывалась серьезная критика в адрес представителей служб, которые либо «проявляют чрезмерную озабоченность», либо скрывают случаи насилия. В этой атмосфере некоторые специалисты приняли решение больше не заниматься оказанием помощи детям (Itzin, 2000; Bacon, Richardson, 2001). Руководители некоторых служб, чтобы защитить себя от СМИ или общественных активистов, отказались общаться с ними, показав пример своим подчиненным. Все это отнюдь не способствовало конструктивному решению проблемы насилия над детьми. Поэтому нет ничего удивительного в том, что сексуальное насилие над детьми, продолжая оставаться серьезной социальной проблемой, становится предметом обсуждения в обществе лишь в случае серьезных профессиональных расследований или скандалов.

Условия работы.

Я поступила на работу в некоммерческий добровольный центр, занимающийся развитием системы помощи жертвам сексуального насилия. Выявление случаев сексуального насилия в отношении детей и оказание его жертвам психологической помощи ведется преимущественно врачами общего профиля и психиатрами. Очевидно, что многие жертвы насилия вряд ли будут обращаться за помощью к этим специалистам, поскольку не хотят становиться клиентами психиатров или социальных служб (Nelson, 2001) либо опасаются нарушения конфиденциальности (Hall, Lloyd, 1989). Даже тяжело переживая последствия насилия, жертвы редко сообщают о нем (Herman, 1992) и признают насилие в качестве причины имеющихся у них психологических проблем (Gelinas, 1983). Чувства стыда, вины, тревоги и страха зачастую являются дополнительными препятствиями для обращения жертв насилия за помощью.

Некоммерческие организации осуществляют свою работу в Шотландии параллельно с деятельностью государственных медицинских и социальных учреждений. В то же время деятельность таких некоммерческих организаций контролируется аудиторскими учреждениями, а их финансирование изучается государственными органами. Поиск новых источников финансирования проектов является постоянной заботой некоммерческих общественных организаций.

Развитие нового некоммерческого центра, занимающегося оказанием помощи людям, пережившим в детстве сексуальное насилие, опирается на ряд законодательных документов, прежде всего, на документ под названием «Социальная стратегия в действии» (Campbell, 1995). Деятельность некоммерческого центра направлена на решение следующих задач:

• помощь семьям, группам и организациям в раскрытии их потенциала, в том числе, потенциала взаимной психологической и социальной поддержки;

• создание равных возможностей для представителей разных социальных групп, в том числе тех, которые не имели ранее доступа к некоторым услугам;

• расширение спектра услуг для тех граждан, которые перенесли насилие.

Работники Центра выявляют неблагополучные категории населения, которые относятся к группе риска, а также те, которые подвергаются дискриминации (Networkbriefing, 1997). Работники Центра ориентируются на раскрытие ресурсов местного сообщества и его развитие путем разработки и внедрения социальной политики, механизмов защиты законных прав граждан, а также программ социальной направленности.

Важной частью работы является развитие местного самоуправления. В настоящее время различные организации, занимающиеся поддержкой лиц, пострадавших от насилия, работают в тесной связи с шотландским парламентом и двумя парламентскими группами, в которых представлены все политические партии. Одна из групп занимается проблемами сексуального насилия, другая – проблемами, связанными с насилием мужчин над женщинами и детьми. Эти группы делают возможными прямые консультации парламентариев со специалистами негосударственных организаций и гражданами, пострадавшими от насилия. Деятельность данных групп уже привела к изменениям в законодательстве.

Центр, в котором я стала работать, первоначально имел всего одного менеджера по проектам. В настоящее время в его штате состоят уже восемь оплачиваемых работников и двадцать специально подготовленных волонтеров. Штатные работники и волонтеры имеют разную профессиональную подготовку. Среди них есть социальные работники, учителя, медицинские сестры, арт-терапевты, психологи. Некоторые работники сами пострадали от насилия. Большое значение придается сбору и распространению достоверной информации, которая способна повлиять на политический процесс и работу социальных институтов.

Развитие системы услуг, доступных для местных жителей и гарантирующих конфиденциальность информации, имеет огромное значение. Мы информируем местных жителей о работе Центра по оказанию психологической и социальной помощи лицам, пострадавшим от насилия. Клиенты сами регулируют степень раскрытия информации и продолжительность контакта с представителями Центра. Люди сами обращаются за помощью либо получают направление на консультацию у различных специалистов. Каждый клиент проходит первичное собеседование. В случае необходимости назначается курс консультаций, рассчитанный на 12 недель. Затем его эффективность оценивается и принимается решение о необходимости его продолжения, а также о необходимости включить клиента в те или иные группы помощи.

На первичном приеме клиентов знакомят с услугами, предоставляемыми Центром, чтобы они могли решить, к каким специалистам им следует обратиться. Практикуется ротация специалистов, которые проводят первичные консультации. Это связано с высокой психологической нагрузкой во время таких консультаций.

Центр предоставляет целый спектр психологических услуг, преимущественно в форме индивидуальной психотерапии. Работающая на основе феминистского подхода С. Джойс (Joyce, 1997) подчеркивает, что психотерапия не должна рассматриваться в качестве единственного и наиболее эффективного инструмента помощи жертвам насилия, ведущего к перестройке их поведения и отношений. Поскольку деятельность Центра осуществляется в тесном взаимодействии с различными службами, клиенты получают информацию о разных видах психологической помощи, включая группы драматерапии, художественной практики и арт-терапии, музыкотерапии и занятий на ударных инструментах, литературного творчества, а также групп психологической взаимопомощи. Индивидуальная помощь, оказываемая Центром, включает индивидуальное консультирование и арт-терапию. Клиентам и специалистам доступна богатая библиотека Центра.

Атмосфера в Центре теплая, комфортная и располагающая к контакту. Центр обладает четырьмя небольшими помещениями для индивидуальных консультаций и одной большой и светлой комнатой для различных видов групповой работы. В ней легко перемещается мебель, и присутствующие могут воспользоваться подушками, чтобы располагаться на полу. Индивидуальные и групповые арт-терапевтические занятия проводятся именно в этой комнате.

Клиническое описание случая.

Все детали, которые позволяют идентифицировать клиента, исключены из описания. Мэй участвовала в подготовке статьи и добавляла свои комментарии. Было проведено 24 занятия, каждое продолжительностью один час.

В предыдущие три года Мэй время от времени посещала психиатрический дневной стационар. В прошлом у нее отмечались депрессивные эпизоды, во время которых она в течение нескольких недель не могла работать. После попытки суицида (прием большой дозы медикаментов), беседуя с медицинской сестрой, она впервые сообщила о перенесенном сексуальном насилии. Затем она вместе с этой сестрой пришла на первую консультацию в наш Центр.

Мэй 45 лет, она выросла в большой семье. Ее отец занимал в семье главенствующее положение и контролировал все стороны ее жизни. Мэй была убеждена, что она – единственная в семье, кто пострадал от сексуального насилия со стороны отца, хотя признавала, что ее братья и сестры могли страдать от физического и эмоционального насилия. У Мэй три взрослых ребенка, которые на момент обращения за консультацией жили отдельно от нее.

Начало работы.

Проводя арт-терапию, я использую недирективный подход, предоставляя клиентам возможность самим направлять процесс работы и выбирать место своего расположения в кабинете. Работая с жертвами насилия, важно предоставлять им большую свободу действий для того, чтобы снизить риск переживания ими угрозы и контроля со стороны терапевта. Во время первого занятия Мэй сидела, повернувшись спиной к изобразительным материалам, лицом к двери.

Она призналась, что испытывает стыд из-за попытки самоубийства, видимо чувствуя, что я могу ее за это осуждать. В то же время она проявила инициативу, начав говорить о своем чувстве вины и его возможной связи с перенесенным насилием. Чувства стыда, вины и безнадежности, связанные с пережитым сексуальным насилием, являются серьезными препятствиями для психотерапевтической работы со взрослыми и требуют от специалиста особой осторожности и внимания к переживаниям клиента. Признания жертв насилия подтверждают данную закономерность (Angelou, 1984; Armstrong, 1978; Evert, 1987; O’Callaghan, 2003; Spring, 1987).

Позднее, во время первого занятия, воцарилась длительная пауза, вызвавшая усиление внутреннего напряжения. Те, кто работал с жертвами насилия (Pearlman, Saakvitne, 1995), подчеркивают необходимость различать вынужденное и добровольное молчание. Понимая, насколько трудным может быть для нас обеих переживание молчания, я призналась Мэй, что чувствую сильную тревогу. В то же время я подчеркнула, что надеюсь на продолжение нашей совместной работы. Было заметно, что мое признание помогло Мэй преодолеть тревогу. Она также заявила, что надеется на продолжение контакта, добавив, что чувство надежды ей не свойственно. Понятие надежды стало основой для продолжения нашей совместной работы, в нем стал открываться все новый и новый смысл.

Во время второй встречи Мэй сказала, что боится, что я могу вновь направить ее в психиатрический стационар. Тогда я предложила ей подумать о возможной связи между ее страхом в настоящее время и страхами, ассоциирующимися с детством. Заботясь в детстве о благополучии своих близких, Мэй, по-видимому, утратила способность заботиться о своем собственном эмоциональном благополучии. Дж. Херман (Herman, 1992) отмечает, что травматичный опыт прошлого может подавлять способность проявлять инициативу и является причиной сомнений клиента в собственной компетентности. Думаю, что, обращая внимание Мэй на переживание чувства страха и не пытаясь его спрятать или проигнорировать, можно было помочь ей в осознании дисбаланса в психотерапевтических отношениях.

Контрперенос в процессе психотерапии жертв сексуального насилия требует учета эмоциональных реакций, мыслей и фантазий специалиста и его пристального внимания к тому, как он строит свои отношения с клиентом (Pearlman, Saakvitne, 1995). Такое внимание позволяет лучше понять препятствия для эффективной психотерапии. Жертвы насилия часто характеризуются повышенной внимательностью к мимике, позе, жестам и высказываниям специалиста. Если бы я не комментировала Мэй свои реакции, возможно, процесс арт-терапии получил бы иное развитие.

Проходили недели, но Мэй по-прежнему воздерживалась от использования изобразительных средств. Я чувствовала усиливающееся чувство разочарования. Возвращаясь домой, Мэй погружалась в темноту своей спальни и не контактировала с окружающим миром. Мое разочарование было отчасти связано с осознанием того, что Мэй продолжает страдать от такого положения вещей и что жизнь проходит мимо нее. Она свыклась с чувством безнадежности (Summit, 1983), восприятием себя в качестве жертвы в самых разных ситуациях. Не работая с поведенческими и ментальными стереотипами Мэй, я фактически поддерживала ее роль жертвы и свою роль контролирующего, властного лица в психотерапевтических отношениях. Проходя в этот момент нашей работы супервизию, я смогла лучше понять свой страх обнаружить свою профессиональную некомпетентность и беспомощность. С. Уорнер (Warner, 2000) подчеркивает, что лишь открыто обсуждая с клиентами разные чувства, можно постепенно изменить характерные для них устойчивые, связанные с пережитым насилием, представления о том, что все люди делятся на жертв, насильников и спасителей.

Во время очередной встречи я решила говорить о своих переживаниях настолько откровенно, насколько это было для меня возможно, стараясь при этом затронуть образную сферу. Так, я предложила Мэй представить, будто мы вместе поднимаемся на гору, при этом мы верим в силы друг друга. Всякий раз, когда мы выходим на плато, мы решаем, стоит ли нам двигаться дальше либо следует начать спуск. Благодаря использованию образа восхождения на гору нам удалось прояснить некоторые причины переживаемого нами чувства разочарования. Образ произвел на Мэй сильное впечатление. Она рассказала мне про свой сон, в котором я вела ее сквозь длинный тоннель, заполненный густым, холодным туманом. Выслушав ее, я предложила ей представить, что мы выступаем в этом путешествии партнерами, и отказаться от восприятия меня как проводника. Затем я предложила ей создать рисунок, отражающий ее представление (рисунок 1). Данное занятие открыло новые перспективы для нашей совместной работы.

Комментарий Мэй.

«Для меня было проще создать тот первый рисунок, работая красками. Я неоднократно видела во сне тоннели и перекрестки дорог, но не понимала значения этих образов. Однажды я даже видела, как Полина ведет меня через тоннель. На моем рисунке я нарисовала небольшой луч желтого цвета, проникающий сквозь плотный туман. Я впоследствии поместила этот рисунок в свой дневник и каждую неделю стирала по небольшому участку темного цвета. Если во время занятия ничего существенного не происходило, я оставляла рисунок без изменений. Некоторое время спустя я обратила внимание на то, что желтый цвет приобрел для меня в процессе арт-терапии важное значение – он встречается и в других моих работах. Для меня это было удивительно».

Рис. 1. Первый рисунок Мэй.

На следующем занятии Мэй выглядела более раскованной и менее тревожной. Она предложила расположиться на полу, разложив вокруг себя изобразительные материалы. Для меня было важно последовать за ее инициативой, поскольку обычно она ждала проявления инициативы и указаний от меня. Я предложила ей продолжить рассмотрение тех вопросов, которые она поднимала на предыдущих встречах, рассчитывая, что ее взрослое «Я» сможет найти на них ответы. Высказывая свои идеи, я могла помешать Мэй укреплять собственное чувство независимости и способность контролировать ситуацию. Во время следующей встречи Мэй создала очередной рисунок и назвала его «Зверь» (рисунок 2).

Комментарий Мэй.

«Я назвала свой рисунок «Зверь», хотя он не производит устрашающего впечатления и, скорее, имеет гротескный характер. Мне отвратительны его глаза – они огромные и черные. Я представляю себя маленькой девочкой, стоящей рядом с ним, а его ноги тяжелые, массивные. Я не хотела смотреть ему в глаза, но он заставлял меня это делать. Когда я рисовала, то заметила, как меня начало трясти. Я поняла, что вижу своего отца. Я испытывала к нему чувство ненависти и вложила в создание рисунка много энергии. Я даже сломала мелок и, взяв другой, с силой продолжала проводить жирные линии то тех пор, пока не обессилела».

Рис. 2. Второй рисунок Мэй.

В Шотландии насильника часто называют «зверем», особенно в среде заключенных. Я не стала обсуждать с Мэй слэнгового значения этого слова, понимая, что она воспринимает образ зверя глазами ребенка. Ее собственное восприятие и интерпретация данного образа имели решающее значение. Когда мы позднее просматривали рисунки, созданные Мэй за весь период нашей работы, она удивилась тому, что поначалу не вспомнила этого значения слова «зверь». Благодаря визуализации и изображению часто возникающих у нее образов, Мэй смогла постепенно избавиться от страха и бессонницы. И хотя неприятные детские воспоминания сохранялись и порой были достаточно яркими, они возникали все реже и реже.

Использование изобразительных материалов сопровождалось исследованием их свойств. Мэй подчас долго рассматривала содержимое коробок с разными изобразительными средствами, обращая внимание на их поверхность, цвета и даже запахи. Было заметно, что она не чувствует себя уверенно и что свободная игровая деятельность ей не присуща. Длительное время страх перед отцом сковывал ее спонтанность и мешал ей пережить радость игры. Во время арт-терапевтических занятий она использовала любую возможность для того, чтобы получить те впечатления, которые она не смогла получить в детстве. Она развивала в себе способность справляться с сильными чувствами. Постепенно ее восприятие себя и текущей жизненной ситуации изменялось. Немаловажное значение имели любовь и участие членов ее семьи. Они помогали ей вернуть веру в то, что в ее жизни существуют не только драматические воспоминания о детстве, связанные с насилием.

Середина курса.

Придя на двенадцатое занятие, Мэй рассказала о сне, в котором она, взрослая, потеряла маленькую девочку в желтом платье. Когда она рисовала, то недоумевала, почему ребенок потерялся во сне. Спустя несколько минут она изобразила девочку в желтом платье (рисунок 3). Во время рисования она произнесла: «Я иду перед ним». Я спросила ее, не может ли она являться той девочкой, которую она потеряла в детстве.

Комментарий Мэй.

«Сон с девочкой в желтом платье, которая потерялась, меня сильно озадачил. Я всегда проявляла повышенную бдительность по отношению к своим детям и никогда не допустила бы, чтобы кто-то из них потерялся. Меня поразило предположение Полины о том, что этой девочкой могу быть я, мой «внутренний ребенок». В детстве я была всегда плохо одета и мечтала о желтом платье… Когда я начала рисовать, я поняла, что девочка на рисунке идет впереди, и она испытывает гордость за то, что у нее есть желтое платье. Затем я начала рисовать своего отца. На меня нахлынули ужасные воспоминания. Возможно, мне следовало изобразить себя одну, чтобы защитить себя от того ужаса, который связан с тем эпизодом. Желтый цвет напомнил мне про сон, в котором я представляла себя идущей вместе с Полиной через тоннель, и луч желтого света проникал сквозь туман. Я всегда видела впереди желтый свет, он был для меня очень важен. Когда я создавала первый рисунок с изображением тоннеля, я не могла в точности вспомнить, что было дальше. Сон и рисунок помогли мне осмыслить свою нынешнюю ситуацию. Я поняла, что сейчас я взрослая и могу получить то, что я хочу, и впервые за многие годы у меня появилось чувство надежды. Именно в это время я начала покупать для себя небольшие подарки, делать для себя что-то приятное».

Рис. 3. Рисунок Мэй с изображением потерявшейся девочки в желтом платье.

Вскоре была проведена стандартная оценка состояния и результатов лечения Мэй. Она попросила продолжить с ней арт-терапию. Кроме того, она заявила о желании также посещать открытую арт-группу. Это не только дало ей дополнительные возможности для общения, но и позволило понять, что у нее есть значительный творческий потенциал, который сохранился, несмотря на тяжелую психическую травму, перенесенную в детстве. Групповая поддержка является очень важным фактором психологической стабилизации жертв сексуального насилия, она позволяет им избавиться от своей ужасной «тайны» и сформировать доверие к межличностным контактам (Hall, Lloyd, 1989). Знакомство с опытом других людей из группы помогает жертвам насилия осознать имеющиеся у них копинговые стратегии. При этом участники группы совместно приходят к ощущению внутренней силы (Herman, 1992). Для Мэй общение с другими людьми, которые также перенесли насилие, позволило получить поддержку и повысить самооценку. Благодаря арт-терапевтическим занятиям Мэй убедилась в своих художественных способностях (рисунок 4).

Комментарий Мэй.

«Помещение наполнилось светом, когда я ощутила, что чувства вернулись ко мне. Я вновь обрела способность ощущать ароматы, прикосновения, звуки и краски. Я не имела четкого представления о том, что я нарисую. Я лишь знала, что буду рисовать зеленым цветом. Когда я рисовала, то ощущала запах сена и травы. Я могла ощущать стерню под ногами девочки. Я увидела ночной клуб и разрешила себе вновь войти в него, хотя я знала, что именно там отец меня изнасиловал. Отец имел в этом клубе большое влияние. Люди, с которыми он там общался, не знали, какой он на самом деле и что он со мной делал. В течение нескольких недель после создания этого рисунка я испытывала чувства обиды и злости. Я порвала многие свои рисунки. Я их топтала, а потом выбросила в мусорное ведро. Мне казалось, что я никогда не перестану плакать».

Рис. 4. Один из рисунков, созданных Мэй во время посещения арт-терапевтических занятий.

Дж. Херман (Herman, 1992) характеризует психическую травму как такой процесс, где жертва ощущает свою беспомощность, не может противостоять некой злой силе. Диссоциация при этом является психологической защитой от переживания душевной боли и дистресса. Находясь в экстремальной ситуации, Мэй защищалась от нее, фокусируясь на внешних деталях и отгораживаясь от эмоций и телесных ощущений. Позволив себе во время арт-терапии вновь ощутить запахи, краски, звуки и другие внешние стимулы, она смогла постепенно восстановить в своей памяти каждый момент своего прошлого. Для многих жертв насилия блокировка воспоминаний является защитной реакцией, за которую, однако, приходится платить очень высокую цену.

Выступая в качестве свидетеля (Bannister, 2003; Burt, 1997; Learmonth, 1994), арт-терапевт видит, как психотравмирующие обстоятельства отражаются в рисунках клиента. Безопасное пространство арт-терапии позволяет клиенту вернуть себе чувство надежды. При этом, являясь свидетелем психотравмирующих обстоятельств, передаваемых клиентом в рисунках и повествованиях, арт-терапевт сам подвергается деструктивному психологическому воздействию. А. Макканн и Л. Перлман (McCann, Pearlman, 1990) предупреждают о негативном воздействии длительной работы с жертвами насилия, связывая его с феноменом «заместительной травматизации». Когда мы являемся свидетелями зла, совершенного в отношении клиентов, мы можем потерять веру в гуманность. Х. Гринвуд (Greenwood, 2000) и М. Хэгуд (Hagood, 2000) обращают внимание на случаи «заместительной травматизации», описанной в арт-терапевтической литературе. Они подчеркивают, что арт-терапевты особенно уязвимы к ней из-за того, что психотравмирующие обстоятельства воздействуют на их психику через визуальные образы.

Характерное для жертв насилия переживание чувства стыда и своего отличия от других людей нередко сопровождается страхом причинить психологический ущерб психотерапевту. В общении с Мэй я открыто говорила о том, что во избежание усугубления состояния – как ее, так и своего собственного – я буду стараться сохранить в процессе арт-терапии баланс между погружением в травматичный опыт, с одной стороны, и творчеством, человеческим общением и игрой, с другой. Я также говорила Мэй о том, что помогаю себе эмоционально восстанавливаться, ведя активный образ жизни и занимаясь творчеством. Профессиональная организация арт-терапевтов в настоящее время обязывает их постоянно заниматься художественной практикой для сохранения психического здоровья. Занимаясь изобразительным искусством, я даю себе возможность отреагировать и трансформировать сложные переживания, а также ощутить радость игры и контакта с миром.

Завершение курса.

Мэй отметила положительный эффект от проделанной работы. Это было очень важно, поскольку в процессе арт-терапии Мэй была от меня независима. Она стала настолько уверена в своих силах, что посетила психиатра и попросила его отменить антидепрессанты. Это было большим прогрессом, учитывая то, что Мэй принимала психотропные препараты с подросткового возраста.

Дж. Херман (Herman, 1992) подчеркивает, что, хотя исцеление от психической травмы не бывает полным и окончательным, важным достижением психотерапии является уже то, что клиенты возвращаются к задачам повседневной жизни и перестают фиксироваться на психотравмирующих обстоятельствах прошлого. Их отношения перестраиваются и приобретают новый смысл, а будущее становится важнее, чем прошлое.

Родственники Мэй проявляли понимание и поддержку на протяжении всего курса арт-терапии. В свою очередь Мэй проявила высокую мотивацию к тому, чтобы стать такой женщиной и матерью, которой она долго хотела стать. Рождение внука наполнило жизнью и радостью ее существование. Она много играла с ним и дарила ему свою любовь.

Когда курс арт-терапии завершился, Мэй продолжила с удовольствием посещать еженедельные занятия в арт-группе. Участники группы – жертвы насилия – организовывали встречи с художниками и делились друг с другом творческими достижениями. Возросшая уверенность Мэй в своих силах позволила ей построить полноценные отношения с другими участницами арт-группы. Посещая вместе с ними побережье, музеи и художественные галереи, она испытывала удовлетворение и радость. Члены арт-группы также организовали выставку своих работ, пригласив на ее открытие представителей других общественных организаций. Это свидетельствовало о том, что им удалось преодолеть переживаемые многими из них ранее чувства стыда и вины. Работа Мэй с изображением маяка под названием «Надежда» вызвала оживленные дискуссии и получила высокую оценку. Для нее эта работа стала выражением пройденного ею пути с того момента, когда она впервые пришла в наш Центр. Ее картина с изображением маяка наполнена энергией и оптимизмом. Растущая уверенность Мэй в своих силах позволила ей оказывать помощь другим женщинам, пострадавшим от насилия. Она выступала на национальной конференции, посвященной теме насилия, и является примером для многих женщин.

Заключение.

Работа некоммерческого центра основана на использовании феминистского подхода и ориентирована на раскрытие внутренней силы у женщин, которые пострадали от насилия. Развитие контактов между пострадавшими от насилия развивает ассертивность, приводит к повышению их социальной активности, восстанавливает самоуважение. Лучше понимая разрушительные факторы, связанные с социальными условиями их жизни, участники программы могут развить силу характера и жизнестойкость. Очень важно, чтобы пострадавшие от насилия имели возможность получения широкого спектра различных услуг с учетом характерных для многих из них ригидных психологических защит и неэффективного копинг-поведения. Арт-терапия может играть важную роль в восстановлении пострадавшими от насилия женщинами «чувства подлинного „Я“, которое длительное время было в них подавлено» (Moon, 2002, p. 296). Благодаря этому они могут переработать и интегрировать тот травматичный опыт, о котором они длительное время стыдились рассказывать.

Работая с жертвами насилия, выступая в роли свидетелей и под воздействием образов и рассказов своих клиентов, арт-терапевты нередко переживают «заместительную травматизацию». Из-за проявления переносов и контрпереносов арт-терапевты часто чувствуют свое бессилие изменить ситуацию клиентов и переживают другие негативные последствия работы. Поэтому очень важно, чтобы арт-терапевты не только проходили супервизию и консультировались с коллегами, но и продолжали регулярные занятия изобразительным искусством. Поскольку создаваемая клиентами художественная продукция часто отражает травматичный опыт, она глубоко воздействует на психику арт-терапевтов. Изобразительное творчество арт-терапевтов при этом является одним из способов психологической переработки сложной информации.

Мы должны заботиться о клиентах и себе самих, обращая внимание на собственные эмоциональные потребности и поддерживая конструктивные отношения с окружающими. Очень ценным является чувство юмора, тесно связанное со спонтанностью и воображением. Если мы утратим способность играть и творить, то вряд ли сможем быть полезны нашим клиентам.

Взрослые, пережившие в детстве насилие, часто не имеют возможности предъявить иск своим насильникам. Предавая огласке то, что с ними произошло, они помогают понять, насколько замалчиваются злоупотребления, совершаемые в отношении детей. Информация, получаемая от пострадавших от насилия, помогает также неправительственным организациям и политическим движениям в работе, которая направлена на изменение общественных отношений. Диалоги, консультации, социальные контакты, выступления и дискуссии с участием пострадавших от насилия женщин имеют большое значение в этом процессе. Все это помогает «разрушить стену молчания, являющуюся мощным оружием в руках тех, кто совершает насилие» (Nelson, 2000, p. 394).

Литература.

Angelou M. I know why the caged bird sings. New York: Virago, 1983.

Armstrong L. Kiss daddy goodnight. N. Y.: Pocket Books, 1978.

Bacon H. and Richardson H. Child sexual abuse and the continuum of victim disclosure // Home truths about child sexual abuse / Ed. Itzin C. London: Routledge. 2000. P. 235–276.

Bacon H. and Richardson H. Creative responses to child sexual abuse. London: Jessica Kingsley, 2001.

Bannister A. Creative therapies with traumatized children. London: Jessica Kingsley, 2003.

Burt H. Women, art therapy and feminist theories of development // Feminist approaches to art therapy (Ed. Hogan S.). London: Routledge, 1997. P. 97–114.

Campbell D. Social strategy in action. Scotland: Central Regional Council Planning Section, 1995.

Community Health Network Project Newsletter Networkbriefing. Glasgow, Scotland: The Scottish Community Development Center, 1997.

Evert K. and Bijkerk I. When you’re ready. Rockvville, MD: Launch Press, 1987.

Gelinas D. The persisting negative effects of incest // Psychiatry. 1983. № 46. P. 312–332.

Greenwood H. Captivity and terror in the therapeutic relationship // Inscape, 2000. № 5 (2). P. 53–61.

Hagood M. The use of art in counseling child and adult survivors of sexual abuse. London: Jessica Kingsley, 2000.

Hall L. and Lloyd S. Surviving child sexual abuse. London: Falmer Press, 1989.

Health Professions Council. Standards of proficiency. Arts Therapists. London: Author, 2003.

Herman J. L. Trauma and recovery. N. Y.: Basic Books, 1992.

Itzin C. Home truths about child sexual abuse. London: Routledge, 2000.

Joyce S. Feminist-perspective art therapy: an options for women’s health // Feminist approaches to art therapy (Ed. Hogan S.). London: Routledge, 1997. P. 79–96.

Learmonth M. Witness and witnessing in art therapy // Inscape, 1994. № 1. P. 19–22.

McCann I. L. and Pearlman L. A. Psychological trauma and the adult survivor. N. Y.: Brunner/Mazel, 1990.

Moon C. H. Studio art therapy. London: Jessica Kingsley, 2002.

Nelson S. Confronting sexual abuse // Home truths about child sexual abuse (Ed. Itzin C.). London: Routledge, 2000. P. 387–401.

Nelson S. Beyond trauma. Edinburgh: Edinburgh Association for Mental Health, 2001.

Norrie M K. Children (Scotland) Act 1995. Edinburgh: W. Green, Sweet and Maxwell, 1995.

O’Callaghan G. A day called hope. London: Hodder&Stoughton, 2003.

Perlman L. A. and Saakvitne K. W. Trauma and the therapist. N. Y.: Norton, 1995.

Shaw C. Sexual abuse; the psychiatric response and the construction of better alternatives // Encountering feminism (Eds. Proctor G. and Napier M. B.). Hertfordshire, England: PCCS Books, 2004.

Spring J. Cry hard and swim. London: Virago, 1987.

Summit R. C. The child sexual abuse accommodation syndrome // Child Abuse and Neglect, 1983. № 7. P. 177–193.

Warner S. Understanding child sexual abuse. Gloucester, England: Handsell Publishing, 2000.

Освобождение и искусство воплощения: аспекты феминистской арт-терапии. М. Фабр-Левин.

Введение.

Искусство и психотерапия призваны играть важную роль в исследовании отношений между личностью, природой и культурой. Однако без учета социальных и культурных факторов западные модели психотерапии являются проводниками устаревших и ложных представлений о человеке. В контексте теории культуры выражение «личность – это политика» обозначает взаимоотношения между личностью и ее субъективным опытом, с одной стороны, и правоустанавливающими, политическими структурами, с другой. Феминисты подчеркивают, что образ «Я» женщины, так же как и ее экономическое положение, формируется системой социального угнетения и сексуальной дискриминации. Поэтому феминистская психотерапия основана на идее, что «личность – это политика» и признании негативного влияния сексизма на психическое здоровье женщины. Основная задача феминистской психотерапии заключается в осознании женщиной своей личной силы и восстановлении здорового чувства «Я».

Исследование «Я» клиента в психотерапии предполагает фокусировку на динамике бессознательного, а также тех психопатологических комплексах, которые связаны с детскими травмами. Я бы хотела обратиться к обсуждению этого традиционного подхода к психотерапии в связи с изучением внутриличностных процессов, чтобы затем показать, как арт-терапия способствует изменению фокусировки клиента и психотерапевта и их обращению к системе социальных отношений. Благодаря этому становится возможным и более глубокое понимание внутреннего мира человека.

Арт-терапия связана с использованием в психотерапевтическом процессе различных форм взаимодействия клиента с изобразительными материалами, такими как краска, бумага, пастель, с помощью которых клиент создает визуальные образы и художественные объекты. В отличие от вербальной психотерапии, в арт-терапии вербальная экспрессия используется в качестве вспомогательного средства коммуникации и самовыражения клиента. Создаваемые клиентом в арт-терапии образы предполагают множество способов исследования личности. Они могут рассматриваться в качестве визуального выражения отношений клиента, иметь символическое содержание, отражать переносы и бессознательный материал.

В этой статье будут рассмотрены различные способы самопознания, связанные с созданием образов в арт-терапевтическом процессе. При этом создание образов понимается как средство достижения культурных и политических изменений в интересах женщин, а также как инструмент для изменения их представления о самих себе. Я сконцентрирую свое внимание на процессе физического воплощения образа и на том, как это способствует более успешному раскрытию внутренних источников силы клиента. При этом я исхожу из того, что создание образов в арт-терапии связано не только с осознанием, но и с телесной экспрессией, и что клиент работает прежде всего с помощью своего тела. Используя различные изобразительные материалы, клиент взаимодействует с окружающей его предметной средой и в значительной степени ее формирует. Я покажу, как создание образов и объектов в психотерапевтическом процессе помогает женщине осознать и использовать свои внутренние ресурсы, в том числе свое тело, с целью освобождения.

Понятие болезни и психического расстройства.

«Та аура легитимности, которой в результате профессионализации медицины стало окружено понятие психиатрического диагноза, на деле часто маскирует социальное угнетение» (Ussher, 1991, p. 134). Профессия психотерапевта связана с поддержанием психологического благополучия людей. По мере развития психиатрии и психотерапии диагностика и лечение становятся все комплекснее. Постепенно усложняются процедуры и вмешательства, направленные на лечение психических заболеваний и контроль над их проявлениями.

Мы хорошо знакомы с понятием отчуждения, которое рассматривается как результат развития защит, проявлений искажений восприятия, обсессий, неосознаваемых конфликтов или неправильной переработки информации. Представители антипсихиатрического направления отрицали генетические и биологические причины психических заболеваний. Психиатр Томас Зас предложил определять психическое заболевание как «проблему бытия» и утверждал, что те люди, которые признаны душевнобольными, на самом деле являются козлами отпущения в обществе, где царят отношения угнетения. Поддерживая эту точку зрения, Дороти Роуи полагает, что современные представления об органических причинах психических заболеваний по сути освобождают нас от ответственности за проявления угнетения. Дж. Ковел (Kovel, 1982) утверждает, что «влияние психиатрической индустрии направлено на возрастание социального отчуждения и культивирование ложного сознания… за счет использования мифа индивидуальной психологии и индивидуальной психотерапии в больном обществе» (цит. по: Ussher, 1991, p. 129).

Дж. Ковел отмечает, что психотерапия оказалась эффективнее, чем религия, в нейтрализации импульсов радикальных социальных изменений (Kovel, 1982, р. 121). Теория феминистской психотерапии рассматривает угнетение женщин как основной патогенный фактор, заставляющий их, в конечном счете, обращаться к психиатру или психотерапевту. Американские исследования связи между психическим здоровьем женщин и их социальным угнетением свидетельствуют о том, что навешивание на них ярлыков психического расстройства является одним из средств социального контроля: «Всякий раз, когда мы сталкиваемся с примерами «эффективного» контроля над женщинами, приходится констатировать, что это приводит к ощущению женщинами своей несостоятельности. Наши так называемые психические расстройства, в сущности, маскируют наш страх и нашу боль и являются ярлыками, используемыми для того, чтобы отторгнуть нас от нашего гнева и от нас самих» (Ussher, 1991, p. 14).

Биомедицинская трактовка девиантного поведения является средством социального контроля не только в отношении женщин, но и в отношении других угнетенных групп. Чернокожий психиатр С. Фернандо (Fernando, 1995) подвергает критике «белые» взгляды на психические расстройства, обращая внимание на проблемы власти, контроля и колониализма, столь характерные для западной психиатрической практики. Обсуждая вопросы транскультуральной психиатрии, С. Сашидхаран пишет: «Транскультурализм… вооружает психиатра безопасным и простым инструментом для обоснования практики социального и политического манипулирования, связанной, в частности, с институциональным расизмом и неравноправием, используя вполне нейтральные термины» (Sashidharan, 1986, p. 174, цит. по Cox, 1986).

Поняв, каким образом концепции психических расстройств влияют на психотерапию, можно заключить, что в западной культуре психиатрия служит сохранению практики институциональной дискриминации. Вместо того чтобы признать, что причиной многих эмоциональных нарушений является социальное угнетение, эти нарушения рассматривают как психические заболевания, требующие специального лечения. Имеются веские основания считать, что институционализация угнетения происходит при активном участии определенных социальных сил. В то же время сохранение системы угнетения невозможно без ее интернализации. В работах П. Фрейр рассматривается, как классовое угнетение повлияло на состояние сельскохозяйственных рабочих в Бразилии. Он использует понятие «колониального менталитета», когда жертвы угнетения усваивают искаженное представление о себе, внедренное в их сознание доминирующей группой. Таким образом, у представителей угнетенной группы формируется негативный образ «Я», и они верят в то, что действительно имеют меньшую ценность, чем представители доминирующей группы: «Сниженная самооценка является характерной чертой представителей угнетенной группы, следствием интернализации того представления, которое сформировано о них угнетателями» (Freire, 1972, р. 38).

Для того чтобы женщины смогли освободиться от навязанного им патриархальными структурами «колониального менталитета», они должны осознать, что угнетены и что угнетение происходит – как в открытой форме, так и опосредованно – путем психологического манипулирования, в частности, посредством психотерапии. Осознав это, они должны добиваться изменения своего положения и противодействовать практике угнетения в любой форме.

Важной частью освобождения женщин следует считать осознание того, как они принимают сексистские отношения и навязанную им роль жертвы. Феминистские модели психотерапии позволяют женщинам освободиться от интернализированных негативных представлений о себе и навязанной патриархальными структурами системы ценностей. Являясь психотерапевтами-феминистками, мы можем изменить психотерапевтические отношения с тем, чтобы освободить их от проявлений угнетения.

По нашему образу и подобию.

П. Фрейр описывает механизм освобождения, связанный, в частности, с использованием более аутентичного языка, позволяющего обозначить угнетение (Freire, 1972, р. 61). Я бы хотела чуть подробнее остановиться на так называемой «разговорной психотерапии», когда психотерапевтические изменения достигаются главным образом через использование различных вербальных стратегий. В рамках психодинамических подходов вербальное описание прошлых травм и событий рассматривается как инструмент достижения катарсиса и высвобождения подавленных переживаний. Следующее за этим осознание (или инсайт) ведет к изменению поведения. Таким образом, основной акцент делается на ментальной активности посредством вербального описания переживаний и достижения катарсической разрядки. При этом почти полностью игнорируется телесная экспрессия и физическая активность в процессе психотерапии.

А. Миллер – психоаналитик с двадцатилетним опытом работы – пишет о пережитом ею глубоком разочаровании в «разговорной психотерапии». Ее опыт работы в качестве психоаналитика (а также анализанда, прошедшего длительный курс психотерапии) убедил ее в недостаточности использования одной лишь вербальной экспрессии для преодоления психических травм. Она приходит к выводу, что психоаналитические конструкты по сути являются препятствием для исцеления. Она утверждает, что основа психоанализа – техника «свободных ассоциаций» – недостаточна для их преодоления, поскольку «усиливает интеллектуальное сопротивление чувствам и осознанию реальности. До тех пор, пока о чувствах говорят, они не могут переживаться, а если они не переживаются, препятствия на пути достижения действительно глубоких психических изменений сохраняются» (Miller, 1991, р. 183).

Вербальная экспрессия, может быть, и позволяет нам осознавать многое, но не дает возможности пережить катарсис на телесном уровне, что позволило бы нам стать активнее в отношениях с окружающим миром. Более того, феминистка Д. Спендер пишет о том, что вербальная экспрессия способствует угнетению женщин: «Язык является инструментом структурирования и упорядочивания мира, средством манипулирования реальностью. Используя язык, мы можем осознать свои отношения с миром, и если языковые структуры ущербны, мы воспринимаем отношения в искаженном свете. Если те правила, которые лежат в основе языковых и символических структур, невалидны, мы ежедневно обманываем сами себя» (Spender, 1982, р. 2).

В то же время, как отмечает П. Фрейр, осознание и описание угнетения имеет для освобождения принципиальное значение, и несомненно, что с помощью слов можно в какой-то мере передавать чувства и представления. Однако слова не позволяют выражать чувства с достаточной полнотой либо, передавая их с искажениями, не позволяют прийти к пониманию того личного и социального насилия, которое мы переживаем как женщины. Для того чтобы перестать быть жертвами угнетения и поверить в свои возможности, мы должны описать окружающий мир, используя свой собственный язык. Мы не должны бояться почувствовать связанную с этим телесную боль, если хотим освободиться от последствий психических и физических травм. Открывая сферу физических ощущений, интуитивные импульсы и телесные процессы, мы способствуем естественному процессу исцеления. А теперь рассмотрим, каким образом психотерапевтическое пространство в сочетании с изобразительными материалами может послужить освобождению от ложных форм самосознания. Я обращу особое внимание на создание визуальных образов как способа коммуникации, отличного от вербальной экспрессии и позволяющего женщинам почувствовать свою силу и восстановить связь со своим телом.

Освобождение через тело.

«Болезнь – это не некое ограниченное во времени событие или сбой в работе организма. Она является способом коммуникации – языком тела или его органов, посредством которого природа, общество и культура общаются друг с другом. Тело можно рассматривать как наиболее непосредственную и близкую к личности среду, в которой проявляются социальные истины и противоречия, а также как локус личного и социального сопротивления, креативности и борьбы» (Lock, Scheper-Hughes, 1987, p. 31).

Патриархальная культура унижает женщину. Она делает нас немыми, культурно невидимыми и неравными мужчинам, лишает нас возможности реализовать свой потенциал. Угнетение проявляется не только в нашем психическом состоянии, но и в состоянии тела. Вместо того чтобы, как это было принято, рассматривать зависимое поведение и эмоциональные нарушения как признак психических расстройств, некоторые теоретики культуры (Fernando, 1995; Fulani, 1997) считают их реакцией на дегуманизирующие практики патриархальных, империалистических властных структур. Наше тело является «зеркалом» угнетения, а потому оно также является локусом сопротивления ему, тем инструментом, используя который, мы можем себя освободить. Фрейр отмечает, что для того, чтобы подлинное освобождение стало возможным, необходимы не только рефлексия, но и действия, направленные против угнетения.

Мерло-Понти напоминает о том, что наше познание мира является чем-то большим, нежели сугубо ментальным, интеллектуальным процессом. Принадлежность к физическому миру предполагает постижение смысла бытия на феноменологическом уровне путем включения тела в процесс деятельностного осознания его сенсорных, моторных и аффективных возможностей. Мы постигаем мир посредством тела. Из этого следует, что связь тела с миром принципиально важна для осознания и что мы не можем освободиться лишь на ментальном уровне и нуждаемся в освобождении на уровне телесном.

Психотерапевты Макдугалл и Орбах убеждены, что фокусировка на теле задает процессу исцеления определенную направленность, предполагая психотерапевтическую работу на личном и культуральном уровнях. В процессе работы с женщинами, страдающими нарушениями пищевого поведения, Орбах сформулировала понятие «ложного тела». Она пишет о женщинах, не имеющих устойчивого, аутентичного физического образа «Я». Мы действительно часто ощущаем свое тело как предмет манипулирования, либо как нечто, что можно демонстрировать окружающим.

Орбах ссылается на Макдугалл, согласно которой, тело является средством преимущественно невербальной экспрессии и позволяет выражать наиболее ранние переживания дистресса на уровне физических симптомов. При этом тело выступает в качестве «вместилища неосознаваемых или не поддающихся контролю переживаний и внутренних конфликтов». Можно говорить о том, что тело является инструментом «эмоциональной памяти», запечатлевающим травматичные события на физическом уровне. Создание нового телесного образа «Я» предполагает физическое отреагирование травматичного опыта.

Т. Шефф (Scheff, 1979, p. 59) утверждает, что для подлинного инсайта необходимо больше, чем вербальная экспрессия. Клиент должен пережить больше, чем физический катарсис. Для того, чтобы понять, как наши тело и сознание могут активнее включаться в процесс катарсического отреагирования переживаний, можно воспользоваться введенным Шеффом представлением об «эстетической дистанции» как важном условии переживания катарсиса. Он подчеркивает, что, работая исключительно на вербальном уровне, клиент остается в роли наблюдателя. Для более полного отреагирования переживаний клиент должен быть и наблюдателем, и участником катарсического процесса. Разделы психотерапии, использующие экспрессивные виды искусства, предполагают физическую, телесную активность клиента, предоставляют ему необходимые условия и материалы, обеспечивающие наиболее глубокое и самонаправляемое отреагирование травматичного опыта.

Воплощенный образ.

Изобразительное творчество обладает способностью исцелять. Юнгианский аналитик Т. Мур (Moore, 1992) пишет о тех языках, которые используются для выражения наиболее сложного психологического содержания и связаны с мифологией, поэзией и сновидениями. Дж. Хиллман отмечает, что художники являются лучшим примером того, как страдание может трансформироваться через творческое воображение в позитивные переживания. Он пишет, что для того, чтобы «реальная жизнь души» смогла найти свое выражение в психотерапевтическом процессе, клиент должен быть вовлечен в эстетическую деятельность, позволяющую вернуть из небытия некогда имевшие место события (Hillman, 1992, p. 30). Он полагает, что получаемое клиентом в процессе эстетической активности удовлетворение необходимо для достижения психической целостности, и пишет об «эстетической психотерапии» как основном способе сохранить душевное здоровье. В то же время те психотерапии, которые связаны с раскрытием самоисцеляющих возможностей психики, предполагают переживание не только прекрасного, но и «сублимированного ужаса».

Мерло-Понти пишет, что «живопись прославляет таинство зримого (цит. по Crowther, 1993, p. 112). Создание образа с помощью тех или иных материалов является «немым» выражением отношений между телом художника и предметным миром. Визуальные, пластические образы можно рассматривать как свидетельства акта самореализации. Однако создание зримых форм, отражающих наши отношения с миром, предполагает нечто большее, чем визуальную репрезентацию этих отношений. Художник и арт-терапевт С. Макнифф (McNiff, 1992, p. 107) пишет, что связанные с творческим актом материальные, телесные процессы обладают большими трансформирующими возможностями, нежели аналитические практики, связанные с использованием отвлеченного понятия самости.

Мы существуем не в отрыве от материального мира, а в неразрывной связи с ним, и наше бытие является результатом постоянного диалога с окружающими нас образами и объектами. Благодаря этому изображения становятся факторами, способствующими изменению сознания. С. Макнифф пишет, что «изобразительное творчество может выступать в качестве первичного психотерапевтического метода, позволяющего перестраивать формирующие наше сознание образы и интерактивные процессы» (McNiff, 1992, р. 107).

Процесс изобразительного творчества и его результаты являются посредниками между внутренним и внешним миром. Отражение нашего психического и физического существования в творческом процессе связано с вовлечением в него тела, вступающего в интерактивные отношения с конкретными материальными объектами. Арт-терапевт феминистской ориентации М. Эллис пишет о метафорической природе создаваемых в психотерапевтическом процессе образов, тактильные и иные физические качества которых расширяют возможности самопознания: «Линии и пятна, слои красок и формы, отражающие сознание женщины и неосознаваемые процессы на уровне ее тела, заключают в себе такие содержания, которые трудно оформить в словах, но которые, тем не менее, позволяют увидеть структурную и содержательную сложность ее существования. Посредством визуального, пластического творчества женщины могут открыть для себя новый, связанный с телесной активностью опыт и создать образы, выступающие антитезой тем культурным образам, <…> которые основаны на манипулировании женским телом» (Ellis, 1989, р. 267).

Движения тела и его жесты, связанные с взаимодействием клиента с материалами, цветами, формами, линиями и объемами, позволяют женщине осознать и почувствовать свое физическое присутствие в окружающей среде. Принципиально важно, что в процессе творчества она становится физически активной. Все тело может быть вовлечено в процесс художественной экспрессии. Психотерапевтическое пространство является достаточно безопасным для того, чтобы позволить клиенту совершать разные манипуляции с материалами и создавать разные пластические формы.

Именно тактильное взаимодействие с материалами в процессе создания художественных образов, а также способность воплощенных образов делать невидимое видимым обусловливают возможность психотерапевтического и физического освобождения в арт-терапии. Благодаря процессу визуальной экспрессии и созданию художественных объектов арт-терапия становится важнейшим инструментом реконструирования наших отношений с предметным миром и со своим телом.

Психотерапевт как свидетель.

А. Миллер утверждает, что, поскольку психотерапевт интерпретирует психический опыт женщины, его деятельность можно рассматривать как одну из форм контроля над ней и манипулирования ею. В соответствии с традиционным взглядом на психотерапию, клиент – это человек, который не умеет понять себя и то, что с ним происходит, а потому нуждается в помощи специалиста для того, чтобы тот растолковал подлинный смысл его переживаний» (Miller, 1991, р. 183). В соответствии с феминистской моделью психотерапии, клиницист – это, прежде всего, культурный активист, основной задачей которого является создание в психотерапевтическом процессе таких условий, которые позволили бы женщине развить способность к эффективному противодействию негативному влиянию сексизма.

Такое понимание задач психотерапии предполагает пересмотр отношений между клиентом и психотерапевтом. Каким же образом психотерапевтические отношения могут служить культивированию того, что П. Фрейр называет «творческим диалогом» между двумя людьми, а не подчинением одного другому? Он отмечает, что для того, чтобы любовь стала актом освобождения, она не должна являться предлогом для манипулирования. Создание пластических образов в психотерапевтическом процессе становится средством творческого диалога между людьми. Описывая свою работу с женщинами, М. Эллис указывает на такую возможность. Она подчеркивает важность создания женщинами художественной продукции для изменения баланса между ними и психотерапевтом. Благодаря этому клиенты в присутствии психотерапевта взаимодействуют со своей женской сущностью: «В арт-терапии лист бумаги может являться той территорией, над которой женщина может установить полный контроль, и тогда процесс рисования может способствовать осознанию ею своей способности творить, в том числе, «создавать» саму себя и свою жизнь» (Ellis, 1989, р. 270).

Создание образов в присутствии психотерапевта позволяет отреагировать связанные с угнетением переживания. Через изобразительное творчество женщина может выйти за рамки привычных представлений о себе и своем опыте. Кроме того, изобразительная деятельность является способом уединения и рефлексии. Будучи наедине с собой и в то же время чувствуя присутствие психотерапевта, женщина может реализовать свою способность к самогармонизации.

Присутствие психотерапевта-свидетеля и наличие пространства для телесного отреагирования переживаний в изобразительной деятельности, являются условиями достижения положительных изменений. Эти изменения являются составной частью личного и социального освобождения женщины. Признание того, что сексизм влияет не только на наше психическое состояние, но и на отношение к телу, имеет непосредственное отношение к клинической практике. Выступая в роли психотерапевтов, мы должны быть привержены процессу освобождения. Лишь при этом условии мы можем создать условия для психологического и социального освобождения клиентов. Необходимо осознать, что угнетение повлияло на наш телесный образ «Я» и привело к тому или иному ограничению нашей способности выражать негативный опыт. Лишь испытав процесс исцеления сами, мы сможем в полной мере использовать свои психические и физические ресурсы в психотерапевтической работе, не претендуя при этом на доминирование в психотерапевтических отношениях.

Заключение.

Искусство и психотерапия являются инструментами разрешения фундаментальных противоречий нашей жизни. Процесс изобразительного творчества связан с созданием интерактивного пространства для клиента, в котором он может отреагировать сложные переживания, почувствовать свою силу и установить отношения со своим подлинным «Я». Если мы как арт-терапевты хотим в достаточной степени реализовать исцеляющие возможности своего метода и внести вклад в процесс познания нашими клиентами своего подлинного «Я» и их психологического освобождения, мы должны основываться на таком понимании человеческой природы, которое находится в определенном противоречии с патриархальной идеологией, до сих пор пронизывающей многие направления психиатрической и психотерапевтической практики.

Литература.

Cox J. L. (Ed.). Transcultural psychiatry. London: Croom Helm, 1986.

Crowther P. Art and embodiment. Oxford: Oxford University Press, 1993.

Ellis M. L. Women: the mirage of the perfect image // The Arts in Psychotherapy, 1989. Vol. 6. P. 263–276.

Fernando S. Mental health in a multi-ethnic society. London: Routledge, 1995.

Freire P. Pedagogy of the oppressed. Harmondsworth: Penguin, 1972.

Fulani L. (Ed.). The psychopathology of everyday rasism. N. Y.: Harrington Part Press, 1987.

Gablic S. The re-enchantment of art. London: Thames and Hadson, 1991.

Hillman J. A hundren years of psychotherapy. N. Y.: Harper/Collins, 1992.

Kovel J. The American health industry // Critical psychology: politics of mental health / Ed. Ingieby D. Harmondsworth: Penguin, 1982. P. 32–56.

Kovel J. White rasism: a psychohistory. London: Free Association Books, 1988.

Lock C. and Scheper-Hughes N. The mindful body: a prolegomenon to future. Work in medical anthropology // Medical Anthropology Quarterly, 1987. Vol. 1, 1. P. 6–41.

McNiff S. Art and medicine. Boston: Shambhala, 1992.

Macy J. World of lover. World as Self. Berkeley: Parallax Press, 1991.

Miller A. Banished knowledge. London: Virago, 1991.

Miller A. Pictures of a childhood. London: Virago, 1995.

Mindeli A. Dreambody. London: Arkana, 1990.

Moore T. Care of the soul. London: Piatkus, 1992.

Pinkola E. Women, who run with the wolves. London: Rider, 1993.

Sashidharan S. P. Politics and ideology in transcultural psychiatry // Transultural psychiatry / Ed. Cox J. L. London: Croom Helm, 1986.

Scheff T. J. Catharsis in healing, ritual and drama. Berkeley, CA: University of California Press, 1979.

Spender D. Man made language. London: Routledge and Kegan Paul, 1982.

Ussher J. Woman’s madness, misogyni or mental illness. Hemel Hempslead: Harvester Wheatsheaf, 1991.

Арт-терапия в работе с женщинами, страдающими психосоматическими заболеваниями. В. Григалюнайте-Плерпене.

Введение.

Вопросы, связанные с использованием арт-терапии в общей медицинской практике и с пациентами, страдающими психосоматическими заболеваниями, остаются недостаточно изученными. Даже в развитых странах со сложившейся системой профессиональных арт-терапевтических услуг арт-терапия пока применяется в медицине недостаточно активно. Как отмечает Л. Хаген (2008), «Изобразительное искусство не является чем-то новым для медицины. Новым для нее является представление об арт-терапии как профессиональной услуге, предоставляемой… в качестве дополнения к психиатрическому и медицинскому лечению в больницах и амбулаториях» (с. 41).

В последние годы в разных странах отмечается все более активное использование психотерапии при лечении различных заболеваний внутренних органов: «Объектом психотерапевтических воздействий становятся различные болезненные состояния и, прежде всего, так называемые психосоматические расстройства» (Карвасарский, 2000, с. 737). При использовании психотерапии в лечении и реабилитации пациентов, имеющих соматические и психосоматические заболевания, возникает целый ряд трудностей. Это связано со сложной природой психосоматических заболеваний, значительной ролью собственно соматических (биологических) механизмов, личностными характеристиками больных, их защитными механизмами, определяющими недостаточную лечебную мотивацию и приводящими к отрицанию психологических механизмов болезни.

Одним из препятствий для использования методов психотерапии в лечении внутренних болезней и в психосоматической медицине также является сохраняющаяся неясность в определении причин и механизмов развития психосоматических заболеваний. Теории психосоматических нарушений пока не приобрели популярности в здравоохранении и медленно внедряются в жизнь и практику обслуживания больных. Однако психотерапия, если ставить перед нею реалистические цели, оказывается, несомненно, полезной при различных соматических и психосоматических расстройствах: «Направленная на восстановление тех элементов системы отношений пациента, которые определяют возникновение участвующего в этиопатогенезе заболевания психического стресса либо развитие в связи с последствием невротических «наслоений», психотерапия способствует уменьшению клинических проявлений заболевания, повышению социальной активности больных, их адаптации в семье и обществе, а также повышает эффективность лечебных воздействий биологического характера» (Карвасарский, 2000, с. 738).

Более традиционными для клиники внутренних болезней и психосоматической медицины являются такие методы психотерапии, как гипнотерапия, релаксация, аутогенная тренировка, внушение и самовнушение, а также поведенческая психотерапия. В последние годы в этой области также начала применяться групповая психотерапия (Карвасарский, 2000, с. 738–739).

Арт-терапия зачастую рассматривается в качестве альтернативного или комплементарного метода лечения, позиционируемого за пределами большинства методов вербальной психотерапии. Показательно, что еще в 1991 г. Национальным институтом здоровья США арт-терапия включена в список методов альтернативной медицины, составляющих группу вмешательств психосоматического или ментально-физического контроля (Хаген, 2008). Благодаря развитию и научному изучению таких методов арт-терапия получает дополнительные возможности интегрироваться в систему медицинского обслуживания.

В последние годы ученые стали обращать большее внимание на роль творческого воображения и различных экспрессивных средств в лечении различных заболеваний внутренних органов, включая рак (Гнездилов, 1995; Lusebrink, 1990; Malchiodi, 1999a, 1999b). Были разработаны специальные методы, связанные с визуализацией образов, способствующие излечению от таких заболеваний (Anand, Anand, 1999; Gabriels, 1999). Некоторые исследователи, например К. и С. Саймонтоны (Саймонтон, Саймонтон, 1998), показали, что результаты лечения были особенно впечатляющими, когда пациенты с тяжелыми соматическими заболеваниями не только представляли образы, но и старались передать их средствами изобразительного искусства.

Психосоматические заболевания.

В современной медицине термин «психосоматический» используется двояко. Прежде всего, под психосоматикой понимается научно-практический интегративный подход, учитывающий комплексные биопсихосоциальные взаимодействия при возникновении, течении и терапии заболеваний (Исаев, 1996, 2001). Понятие психосоматических расстройств довольно емкое; оно включает психогенно обусловленные соматические расстройства, соматически проявляющиеся (маскированные) психические нарушения, а также соматогенные (соматопсихические) психические расстройства. Согласно В. Я. Гиндикину (2000), при исследовании взаимозависимости психических и соматических заболеваний могут быть выделены три варианта их соотношений. Первый – относительно независимое возникновение соматических и психических расстройств. Второй вариант – с превалированием причинной роли психического фактора – связан с собственно психосоматическими заболеваниями и соматизированными психическими расстройствами. Третий вариант – с преобладанием причинной роли соматического фактора, вследствие которого могут развиваться те или иные психические нарушения.

В руководстве по психиатрии под редакцией А. С. Тиганова (Руководство по психиатрии, 1999) психосоматические расстройства определяются как группа расстройств, которые возникают на основе взаимодействия психического и соматического факторов, предполагают соматизацию психических нарушений либо психологические болезненные реакции на соматическое заболевание.

В то же время, согласно определению Всемирной организации здравоохранения, основным вариантом психосоматических расстройств является психофизиологическое сопровождение эмоциональных нарушений. Особенностью данного варианта расстройств является то, что они обусловлены нарушениями психической сферы, но имеют преимущественно соматические проявления.

Наиболее дискуссионной является проблема психогенных соматических нарушений или классических психосоматозов. Не случайно, констатируя разные подходы к определению психосоматических расстройств, В. Я. Гиндикин (2000) отмечает, что к настоящему времени соответствующий понятийный аппарат утратил четкость, а отсутствие единой классификации психосоматических расстройств отражает недостаточную ясность механизмов их развития, соотношения разных форм и динамики.

Реабилитационный центр для пациентов, имеющих психосоматические заболевания.

Реабилитационный центр для пациентов, имеющих психосоматические заболевания в г. Паланга (Литва) был создан несколько лет назад и рассчитан на 50 больных. На его базе проходят курс восстановительной терапии пациенты, страдающие такими заболеваниями, как бронхиальная астма, сахарный диабет, артриты, а также больные, перенесшие инсульты или оперативные вмешательства при онкологических заболеваниях, и некоторые другие категории больных. Примерно две трети от общего числа пациентов Центра составляют женщины. Большинство пациентов поступают из больниц, лишь незначительная часть направляется из амбулаторной сети. Многие поступают в реабилитационный центр неоднократно, ежегодно. Срок пребывания в Центре составляет от 10 до 40 дней.

В Центре пациенты получают лекарственную терапию, а также физиотерапию, лечебный массаж, эрготерапию и кинезиотерапию. Психотерапевтическая помощь на сегодняшний день оказывается в ограниченном объеме. Главный врач Центра, имея психотерапевтическую подготовку, проводит индивидуальные консультации с небольшим количеством пациентов.

Арт-терапия в работе Центра начала применяться всего несколько месяцев назад. Благодаря заинтересованности главного врача в усилении психологической помощи пациентам удалось создать арт-терапевтический кабинет общей площадью 14 кв. м, пригодный для индивидуальной арт-терапии и работы с малыми группами.

Особенности арт-терапевтического подхода.

Пока в Центре проводятся только индивидуальные арт-терапевтические занятия, хотя планируется внедрить групповую интерактивную арт-терапию. Занятия с каждым из пациентов проводятся один или два раза в неделю и продолжаются полтора часа. Курс индивидуальной арт-терапии включает от шести до девяти занятий.

Во время занятий пациенты используют различные изобразительные материалы: гуашевые или акварельные краски, мелки, пастель, карандаши, фломастеры, а также создают фотоколлажи, занимаются лепкой из глины и пластилина. С учетом коротких сроков работы, пациентам бывает сложно достичь творческой свободы и развить свои художественные навыки. Многие поначалу испытывают психологические трудности, переживают растерянность, когда им предлагают что-либо нарисовать. Причиной этого, помимо возраста, являются физические ограничения, связанные с заболеванием. Поэтому я как арт-терапевт, нередко занимаю активную позицию, предлагаю пациентам те или иные варианты творческой работы или даже оказываю им физическую помощь в ходе работы: например, иногда помогаю пациентке, страдающей артритом, вырезать выбранные ею фотографии из журнала.

Для снятия напряжения и тревоги, характерных для многих пациентов, я активно использую технику релаксации. Расслабленным пациентам проще включиться в процесс изобразительной работы. Кроме того, я нередко применяю технику направленной медитации: в состоянии релаксации погружаю пациента в определенную ситуацию, чтобы оживить фантазии и воспоминания, после чего они могут попытаться передать их в рисунке.

Большинство пациентов интеллектуально сохранны и имеют достаточные речевые навыки. Поэтому во время арт-терапевтических занятий многие из них не только комментируют свои рисунки, но и делятся своими мыслями и переживаниями, вспоминают прошлые события, рассказывают о текущих проблемах и планах на будущее. Одной из основных задач моей работы я вижу выражение пациентами чувств, которые они не привыкли или стесняются выражать в повседневных ситуациях.

Во многих случаях возникает необходимость в том, чтобы помочь им осмыслить свой жизненный путь, прошлые и настоящие отношения, найти смысл существования, принять решение. Свой подход к арт-терапевтической работе я бы определила как экзистенциально-гуманистический. Я также признаю важную роль символического дискурса, предъявление пациентами своего опыта в мифопоэтических образах, что позволяет говорить об использовании определенных элементов глубинно-психологического подхода. Я действительно иногда воспринимаю пациентов как неких мифологических героев, отправляющихся, подобно рыцарям из легенды о Короле Артуре, на поиски святого Грааля: «И тогда каждый из них вступил под своды Опасного Леса там, где сам того пожелал, где было темнее всего и не было видно ни пути, ни тропинки» (Кемпбелл, 2006).

Пациенты, поступающие в реабилитационный центр, как правило, страдают тяжелыми хроническими заболеваниями. Они находятся в весьма тяжелом физическом и психологическом состоянии, в критической точке своего «путешествия по жизни». Именно в этот момент я с ними встречаюсь. Им нужны сочувствие, понимание, поддержка и, в то же время, важно предоставить им возможность обрести свое пространство, найти свою «тропинку» и поверить в свои силы. Это позволяет им постепенно преодолеть уныние, сомнения, отчаяние и апатию и, подобно рыцарям Круглого Стола, продолжить свой путь.

Ниже описывается работа с тремя пациентками, имеющими разные заболевания.

Описание случаев.

Случай первый: Бируте.

Бируте, 59 лет, страдает ревматоидным артритом в течение 17 лет. Сопутствующие заболевания: гипертония, кардиопатия. Постоянные воспаления суставов, во время которых температура тела поднимается до 40 °C. Направлена в реабилитационный центр по окончании очередного курса лечения в больнице.

Во время первой встречи Бируте выглядела измученной, в кабинет ее привел муж. Пациентка передвигалась неуверенно, жаловалась на боли в суставах ног и рук. Суставы выглядели опухшими. Бируте сказала, что не знает, будет ли она ходить на процедуры, или нет, так как из-за повышенной температуры она чувствует слабость и предпочитает оставаться в постели.

Я коротко рассказала ей про арт-терапию и предложила поучаствовать в занятиях. Хотя пациентка выразила сомнения, что сможет регулярно посещать занятия, ссылаясь на плохое физическое самочувствие и «плохие» художественные способности, она все же согласилась начать совместную работу. Мы наметили план встреч.

Первое занятие.

Мы встретились через два дня. Бируте выглядела спокойнее. Поскольку в этот день температура не поднималась, она дошла до моря, находящегося на расстоянии полукилометра от реабилитационного центра. Там она провела три часа и почувствовала себя лучше.

Сначала мы поговорили о том, умеет ли Бируте расслабляться, и я предложила ей расслабиться и сделать несколько глубоких вдохов и выдохов, а затем спросила, не хочется ли ей порисовать, воспользоваться мягкими мелками или другими изобразительными материалами. Бируте взяла мелок зеленого цвета и начала рисовать волнистые линии (море), но вскоре прекратила рисовать, поскольку ей было трудно удерживать мелок. Затем, не отрывая мелка от бумаги, она стала делать полукруглые движения запястьем. Она сказала, что рисунок не получается, но я увидела пластичные, достаточно регулярные волнистые линии и сказала ей об этом. Она всмотрелась в свой рисунок. Повернув его, через некоторое время мы обе увидели паруса. Образ наполнился движением, полетом. Затем Бируте изобразила берег, завершив на этом создание рисунка. Мне показалось, что она тем самым показала, что не утратила способность фантазировать, передавать на бумаге захватившие ее образы (в данном случае, морского пейзажа).

Второе занятие.

Бируте сказала, что чувствует себя немного лучше, связав улучшение с процедурами. Для нее было важно получить положительный опыт творческой работы, увлечься рисунком, и я предложила ей выбрать подходящие изобразительные средства. Я спросила ее, не хочет ли она заняться созданием коллажа на свободную тему, используя для этого вырезки из журналов, и она согласилась. На это раз суставы пациентки были более подвижны, она смогла воспользоваться ножницами. Однако я сказала, что буду помогать ей в случае необходимости. Бируте выбрала фотографии цветов и других растений, птиц, панорамных пейзажей и скал. Пациентка испытала удовлетворение от работы и сказала, что не устала. Было видно, что она была увлечена новым для себя видом деятельности.

Третье занятие.

Бируте пришла с подкрашенными губами, лицо выглядело просветленным. Я ей предложила создать мандалу: используя специальные краски, заполнить пространство круга, начиная с центра. Бируте начала рисовать с центра полосами, затем начала «играть» с красками, накладывая их густо, искала разные способы, делала мазки и точки. Закончив рисовать, написала текст:

«Сердце, в котором много красок. Они очень красивы. Если бы рисовала другое, То так бы не вышло. Смотрю – и радости нет конца. В жизни этого не испытала и не знала, Что еще когда-нибудь придется рисовать. Радуюсь, что с этим встретилась И смогла поразмышлять».

Мандала получилась разноцветная, ярко выделялись мазки, сделанные пальцами. Рисунок напоминал драгоценный камень, светящийся изнутри. При расставании Бируте была в приподнятом настроении и благодарила меня за возможность получить новый опыт.

Четвертое занятие.

Самочувствие Бируте продолжало улучшаться, руки не болели, боли временами появлялись лишь в одном колене. Она сказала, что ей помогает грязь. Было видно, что Бируте с желанием приходит на занятия, проявляет интерес к работе. На данном занятии мы решили исследовать гамму чувств, которые переживает Бируте, и я предложила ей представить их в виде красочной «карты». Благодаря предыдущим занятиям Бируте смогла почувствовать вкус к работе с красками, и потому она стала с воодушевлением рисовать гуашевыми красками, брала их помногу, местами накладывала несколько слоев. Закончив рисовать, сказала, что созданный ею образ и «есть жизнь, в которой все – и хорошее, и плохое, но больше хорошего». Было видно, что тщательнее она прорисовала положительные чувства.

Пятое занятие.

Температура у Бируте с прошлого занятия не поднималась, руки и пальцы уже не выглядели скрюченными. Обсудили лечение. Она сообщила, что будет готовиться к операции на суставах. Затем я предложила ей вспомнить о тех местах, где ей приятно находиться, и, возможно, нарисовать их. Она сказала, что у нее сейчас три таких места: одно – в любимом кресле на кухне, другое – в своем городке, в парке, и третье – новое место, находится недалеко от реабилитационного центра, на скамейке по дороге к морю. Она решила изобразить именно его. Нарисовала, как она сидит на скамейке, повернувшись лицом к соснам и елям. Добавила, что сидеть так она может долго – час, два, хоть целый день. Рисунок состоял из вертикальных линий, изображающих устремленные к небу деревья. Она поместила себя на фиолетовую скамейку, ее собственная фигура осталась недостаточно прорисованной. Этот рисунок чем-то напоминал первый, также состоявший из параллельных линий, но волнистых, а не прямых. Однако на последнем рисунке образ получился организованнее. Было заметно тяготение Бируте к пейзажу, она словно «позволяет» пространству и природе себя лечить, доверяет им, стремится быть поближе к морю и лесу. Рисунком Бируте была довольна.

Шестое занятие.

Это было последнее занятие. Бируте стала намного крепче, чем в момент поступления в реабилитационный центр. Она сказала, что последнее время периодически вспоминает свое детство и родителей, которых уже нет в живых. Тогда я спросила, не желает ли она передать на рисунке одно из своих детских воспоминаний. Для создания настроения включила спокойную музыку флейты. Бируте быстро взяла карандаш, потом акварель и нарисовала девочку 11–12 лет в красном платье и с волосами желтого цвета. Закончив рисовать, Бируте сказала, что нарисованная девочка – растерянная, многого боится, но прилежная и хорошо учится. Она вспомнила, что учительница ее поддерживала и хвалила, зная, что у нее недавно умерла мать. Когда я спросила, далеко ли изображенная девочка находится от Бируте, она ответила, что совсем близко. Тогда я предложила ей что-нибудь сказать девочке, и Бируте сказала: «Иди вперед, не волнуйся, ты достигнешь своей цели». Бируте это сказала громче, чем она обычно говорила, вкладывая в обращение много сил.

Девочка была изображена в центре листа, словно парила в воздухе, в пустоте. Я обратила внимание Бируте на это, и тогда она взяла кисточку, но поначалу не знала, что рисовать. Затем ее рука сама стала изображать полукруги. Получилось нечто, напоминавшее сердце, обрамляющее фигуру девочки. Во время обсуждения рисунка Бируте сказала, что сердце словно охраняет девочку и ассоциируется у нее с матерью, ангелом-хранителем или Богом.

Затем мы подвели итоги работы. Я отметила ее активность, жизнелюбие, способность играть, заниматься творчеством, находить умиротворение в общении с природой. Бируте сказала, что ее эмоциональное состояние и жизненный тонус действительно улучшились, она стала оптимистичнее смотреть в будущее, получила для себя новый, интересный опыт, связанный с творческой работой, с проявлением себя через рисунок и беседу.

При выписке в истории болезни Бируте было отмечено: «Общее физическое и психоэмоциональное состояние пациентки улучшилось».

Случай второй: Эгле.

Эгле, 43 года, диагноз: органическое (последствия черепно-мозговой травмы) эмоционально-лабильное (астеническое) расстройство. Жалобы на плохой сон, повышенную утомляемость, неустойчивое настроение, боли в голове, головокружение.

Мы встретились через неделю после прибытия Эгле в реабилитационный центр, куда она была переведена из больницы. Эгле – небольшого роста, худощавая женщина с печальным выражением лица. Незадолго до поступления в больницу она в очередной раз получила травму от мужа. Ранее он неоднократно избивал ее, но она так и не решалась подать на развод. Всегда думала, что можно любовью изменить все к лучшему. Работает учительницей, в браке двадцать лет, есть восемнадцатилетняя дочь.

Первое занятие.

Когда я рассказала ей об арт-терапии и предложила посетить курс занятий, она охотно согласилась. Вскоре из предложенных изобразительных материалов выбрала мелки и начала рисовать, надеясь, как она сказала, расслабиться и отвлечься. Эгле начала рисовать неосознанно. Через некоторое время появились горизонтальные линии с сильным нажимом – как будто созданные чем-то острым. Эгле разволновалась, вспомнила, как летом четыре месяца назад муж пытался ее задушить, показала оставшиеся следы от его пальцев на шее. Они были похожи на линии, оставленные на бумаге. Рисунок оказался настолько неприятен Эгле, что она постаралась от него избавиться – разорвала на куски и выбросила в мусорную корзину.

Затем она сказала, что «встреча» с неприятными воспоминаниями во время рисования оказалась для нее неожиданной. В течение последних нескольких месяцев она забыла про домашний инцидент, стала улыбаться, общалась с людьми, но оказалось, что травматичный опыт неожиданно для нее самой «всплыл» во время занятия. Она никому до меня не говорила об этом случае. Положительным итогом данного занятия было то, что Эгле смогла в беседе со мной выразить свои неприятные переживания.

Второе занятие.

Эгле сказала, что все еще чувствует себя плохо. Она продолжает думать о муже, считает, что он разрушает ее жизнь и здоровье, но вряд ли сможет с ним расстаться.

Чтобы помочь ей стабилизировать эмоциональное состояние, я предложила ей нарисовать мандалу. Она начала рисовать желтой краской, изобразив центр мандалы, словно пытаясь обозначить для себя внутреннюю точку опоры, полную тепла и света. Затем желтый центр она обвела оранжевым и изобразила лучи разных оттенков, идущие от центра к внешним границам мандалы. Пространство между лучами заполнила волнами, прямыми линиями и точками.

Закончив рисовать, Эгле сказала, что чувствует себя лучше. Она решила взять мандалу с собой в палату, чтобы смотреть на нее время от времени и тем самым помочь себе стабилизировать эмоциональное состояние. Она также попросила меня разрешить ей взять до следующего занятия краски, чтобы рисовать в палате, когда это ей захочется.

Третье занятие.

Эмоциональное и физическое состояние Эгле остается ровным. Она даже сказала, что довольна своим самочувствием. Она решила сначала поговорить о своей семье: о муже, дочери, которая видит нездоровые отношения родителей.

Затем я предложила ей создать коллаж на свободную тему. Она с интересом взялась за работу. Постепенно работа «выросла» до формата А2, хотя начиналась с листа формата А3. Композиция получилась очень содержательная, говорящая о желании Эгле внести перемены в свою жизнь. На двух фотографиях были видны ноги, обутые в модные туфли на высоких каблуках. На одном фото девушка в прыжке приподняла левую ногу. Эгле рассказала, что в детстве она была очень живая, прыгала с деревьев, и родственницы заметили, что левую ногу она как бы придерживает, прыгает на правую. В настоящее время левая нога у Эгле начала худеть.

На коллаже в нижнем левом углу – каменистый высокий тоннель, который ведет к воде и горам. В целом коллаж отражает активность, позитивное восприятие мира. В левом верхнем углу Эгле наклеила надпись «Скоро меня увидите другой», а в правом верхнем – «Схватить ветер» (возможно, указывающую на решительность, потребность в переменах в жизни). На фото девушка стоит на правой ноге и бросает мячик, с ней – большая собака, много нарезанных фруктов. Как и свою прежнюю работу, Эгле взяла коллаж с собой в палату. Она сказала, что его созерцание поможет ей укрепиться в своей решимости изменить жизнь к лучшему.

Расставаясь, я предложила Эгле подумать о том, какой талисман, воодушевляющий ее на перемены, она могла бы еще создать или найти для себя. Следующая встреча должна была стать последней, так как Эгле вскоре выписывалась.

Четвертое занятие.

Эгле рассказала, что на прогулке у моря встретила продавца янтаря. Она выбрала один прозрачный янтарь и решила, что он будет ее талисманом, будет служить напоминанием о тех важных чувствах и мыслях, которые связаны с пребыванием в реабилитационном центре, прогулками у моря, занятиями рисованием. Она добавила, что ее состояние теперь лучше, у нее появилась вера в свои силы, в то, что она сможет изменить свою жизнь к лучшему. Перед отъездом она собиралась пойти погулять к морю.

При выписке лечащим врачом в истории болезни Эгле было отмечено, что у нее «стабилизировалось психоэмоциональное состояние, уменьшились боли и головокружение, улучшился сон».

Случай третий: Регина.

Регина, 57 лет. Поступила в реабилитационный центр после инсульта. Двигательные функции и чувствительность практически полностью сохранены, однако отмечается амнезия и симптомы депрессии.

Первое занятие.

В кабинет вошла очень усталая женщина. Лицо безжизненное, бледное. Говорить Регина могла и хотела. Она медленно рассказала про свою болезнь и причины, которые могли ее вызвать. Регина работала в министерстве, много общалась с людьми и много времени проводила за компьютером. Она очень уставала на работе, после рабочего дня вплоть до отхода ко сну почти ни с кем не хотела разговаривать. Муж тоже возвращался домой усталым. Они понимали друг друга молча. Дети взрослые и живут отдельно от родителей. Перед инсультом внезапно умер молодой сослуживец Регины. Она очень сильно переживала случившееся. Вскоре после этого она с мужем поехала на отдых в Турцию. Она также с опасением ждала исследования желудка. Регина думает, что все эти обстоятельства негативно повлияли не ее здоровье.

Мы обсудили возможность совместной работы. Я рассказала ей об арт-терапии и предложила на следующий раз что-нибудь нарисовать. Регина предупредила меня, что она в последний раз рисовала в школе.

Второе занятие.

Я уточнила, как Регина себя сейчас чувствует. Она сказала, что чувствует себя немного лучше, голова почти не кружится, что позволило ей прогуляться к морю. Поскольку она не знала, что рисовать, я предложила ей медитативное рисование – закрыть глаза и медленно провести несколько линий, ни о чем не думая. Как и других пациентов, перед началом работы я научила ее медленно, спокойно дышать. Это часто помогает расслабиться и начать рисовать. Я также нередко предлагаю «впустить» в свой организм радость, спокойствие, силы – все, что нужно на данный момент для скорейшего выздоровления. При выдохе я предлагаю пациентам «выпустить» из себя все, что мешает жить, дыша легко и свободно: страх, тревогу, боль.

После непродолжительной релаксации и настройки дыхания Регина выбрала желтый мелок и на правой стороне листа бумаги стала медленно проводить волнистые короткие линии. Затем она нарисовала полукруг с маленькими лучами (солнце). Открыв глаза, она сказала, что представляла себе море, песок, солнечный день. Рисуя далее с открытыми глазами, Регина нарисовала облака, корабль вдали и человечка на берегу, зеленые кусты и деревья. Она словно была наблюдателем – тем человечком, который стоит на берегу и смотрит на море и корабль. Закончив рисовать, Регина сказала, что совсем не устала, рада, что смогла создать рисунок. Она даже написала на бумаге: «Я рисую!», словно убеждая себя и меня, что сможет выжить после инсульта морально и физически, рисовать, творить, создавать свои маленькие истории. Однако тревога еще сохранялась.

Пациентов, строящих планы выздоровления и стремящихся вернуться на работу, к своим привычным делам (которые, однако, часто бывают одной из причин развития болезни), я нередко прошу не торопиться, предлагаю им воспользоваться «передышкой», чтобы подумать о своей жизненной ситуации, осмыслить перспективы, задать себе ряд важных вопросов: «Кто я? К чему я стремлюсь? Что для меня в жизни важно? Для чего я живу?» и т. д. Регина относилась именно к таким пациентам.

Когда рисунок был закончен, она была готова поговорить со мной об этом. Она словно ждала от меня ответов на некоторые вопросы, но я не спешила отвечать, предлагала вместе рассуждать на важные темы.

Я видела красивую, но стареющую женщину, которая в своих ежедневных заботах часто ощущает себя стесненной, не имеющей шанса вырваться за пределы сложившихся стереотипов, не позволяющей себе расслабиться, выразить свои чувства, радоваться и удивляться. Третье занятие Регина рассказала, что уже может заснуть, расслабиться. Не торопится думать о работе. Тему занятия подсказал рисунок, созданный на предыдущем занятии. На левой его половине были изображены желтые линии, ассоциировавшиеся у Регины со школьной тетрадкой, черновиком, а на правой половине было изображено море, связанное с пребыванием в реабилитационном центре. Рисунок, таким образом, охватывал разные этапы жизненного пути Регины, включая и детство. Я предложила ей расслабиться и вспомнить свое детство. Вскоре ее лицо стало безмятежным, и она слегка улыбнулась. Так она сидела довольно долго, пока я не вернула ее в реальность. Регина сказала, что ей вспомнился один эпизод из детства, который я и предложила ей изобразить на бумаге.

На рисунке отец Регины держит ее в возрасте четырех лет на коленях, рядом изображен (в центре рисунка) домашний цветок. Регина сказала, что у нее дома есть очень похожая фотография. Этот цветок она ищет до сих пор, чтобы купить для дома, но не может найти. Она сообщила, что отец ее очень любил… Во время рассказа она разволновалась, но переживание чувств, связанных с детством, отношениями с отцом, было ей действительно необходимо.

Четвертое и пятое занятия.

Регина сказала, что после прошлого занятия ей хотелось плакать, но она не позволяла себе этого делать. Когда я спросила ее, почему, она затруднилась ответить. На этом занятии мы работали с «картой чувств», благодаря чему удалось прояснить отношение Регины к разным эмоциональным состояниям и их выражению в той или иной форме.

На следующем занятии Регина создавала фотоколлаж на свободную тему. Во время работы она спросила, может ли она вырезать образы, которые ей не нравятся, или использовать только те, которые нравятся. Я ответила, что она может использовать любой фотоматериал и работать с разными чувствами.

В коллаже оказалось много зеленого цвета – свежий салат, рапсовое поле. На правой половине листа – женщина и мужчина бегут в спортивной форме. Снизу она подписала: «Самое чудесное – с любимым человеком дождаться светлой старости». В правом нижнем углу – фотография девочки с мамой. Девочка пальцами берет еду. Это Регину растрогало. По поводу данного изображения она сказала: «Это значит – жить, как хочется». Регине было весело. Она выглядела довольной, призналась, что нашла все, что ей нужно: здоровье, энергию, свободу, пространство. Картину назвала «Здорово, красиво, хорошо… жить!» Своим коллажем она словно напоминала себе, что такая жизнь возможна.

На этом же занятии она вспомнила один из своих снов, в котором она видит себя сидящей вместе с мужем на каменной лестнице и о чем-то не спеша разговаривающей, кажется о сыне. Она помнила ощущение в руках, опирающихся на старые, приятные на ощупь камни. Она сказала, что эти камни старые, но это приятная, хорошая старость. Сон также был ей приятен. Фотоколлаж (с его красками, светом и улыбками людей) и сон, кажется, соединились в единый образ, переживание, дали ей ощущение умиротворения и радости.

Шестое занятие.

Данное занятие было последним перед выпиской Регины и непродолжительным. Я предложила ей создать рисунок в круге, который был бы для нее своеобразным напутствием. Регина решила нарисовать мандалу, используя акварель. Изобразила цветок с желтой серединой и двенадцатью лепестками, а затем добавила большой зеленый лист. Я кратко прокомментировала ее рисунок, сказала, что в процессе совместной работы она стала смелее, смогла раскрепоститься, вспомнить о детстве и других важных моментах жизни, увидеть свою жизненную ситуацию в ином ракурсе. Она словно распустилась, как цветок.

Заключение.

Во всех вышеописанных случаях в процессе арт-терапевтических занятий эмоциональное состояние пациенток довольно быстро улучшалось, напряжение и тревога снижались. В более спокойном состоянии они могли вспоминать разные события, фантазировать, рассуждать, осмыслять сложившуюся ситуацию и строить планы на будущее. Все без исключения участницы занятий, несмотря на то, что с арт-терапией они встречались впервые и давно не рисовали, после некоторых колебаний смогли проявить себя в изобразительном творчестве и испытать чувство радости. Они смогли не только своими руками и с помощью очень простых средств создать свой символический мир, но и наполнить его своими мыслями и чувствами, которые были приняты и разделены арт-терапевтом. Пациентки смогли через творческую активность встретиться с теми аспектами своего внутреннего мира, которые до этого были скрыты, и даже подружиться с ними.

Анализ изобразительных работ пациенток позволяет заключить, что одной из наиболее значимых тем в их творчестве является тема целительного, умиротворяющего общения с природой – лесом, воздухом, водой, в особенности, с морем. Эта тема тесно связана с обретением более просторного личного пространства, которого пациенткам, по-видимому, зачастую недостает. Благодаря арт-терапевтическим занятиям и прохождению реабилитационной программы на берегу моря они смогли осознать большое значение этого для сохранения своего физического и эмоционального здоровья. Следует добавить, что сами занятия с арт-терапевтом и погружение в процесс изобразительного творчества для всех пациенток были также связаны с расширением их личного пространства и мягким обозначением его границ.

Другой важной темой в работах пациенток (Бируте и Регины) оказалась тема детства. Благодаря повторному переживанию ситуаций, связанных с детством и общением с родственниками, они смогли принять свою детскую часть души, признать свою потребность в принятии и заботе со стороны других и, прежде всего, самих себя. В значительной мере этому способствовало общение с арт-терапевтом.

В случае с Эгле важное место в работе занимала также тема сложных отношений с мужем, физического и морального насилия. Я осмелюсь предположить, что проблемные отношения с близкими, столь ярко проявившиеся в случае с Эгле, в значительной мере связаны с темой недостаточного личного пространства и неумения его самостоятельно регулировать. Поэтому весьма показательно, что в процессе арт-терапевтческой работы и занятий творчеством восприятие Эгле своих семейных отношений становилось все более сбалансированным: она словно постепенно избавлялась от эмоциональной зависимости от мужа и обретала способность к самостоятельным размышлениям и действиям.

Творчество, создание образов и историй в реабилитационный период, в котором много боли, тревог и страданий, постепенно делает мироощущение пациенток оптимистичнее и радостнее, позволяет им ощутить красоту мира и отношений с людьми, проникнуться верой в свой внутренний потенциал.

Весьма символичными являются формы мандал, созданных пациентками. Они словно говорят о том, что в каждой женщине, даже находящейся в тяжелой или, как иногда кажется, безвыходной жизненной ситуации, имеющей те или иные проблемы физического и эмоционального здоровья, скрыт чудесный цветок, источник целительной внутренней энергии. Если создать для него пространство и определенные условия (тишина, уединение, внимательный, эмпатизирующий собеседник, возможность концентрации), то он обязательно оживет, раскроет свои лепестки и наполнит жизнь радостью и светом.

Приведенные примеры работы на базе реабилитационного отделения для пациентов, страдающих психосоматическими заболеваниями, позволяют утверждать, что даже короткий курс индивидуальной арт-терапии может быть достаточно эффективен и вызывает целый ряд положительных эффектов.

Литература.

Гиндикин В. Я. Справочник: соматогенные и соматоформные психические расстройства (клиника, дифференциальная диагностика, лечение). М.: Триада-Х, 2000.

Гнездилов А. В. Путь на Голгофу. Очерки работы психотерапевта в онкологической клинике в хосписе. СПб.: Клинт, 1995.

Исаев Д. Н. Психосоматическая медицина детского возраста. СПб.: Специальная литература, 1996.

Исаев Д. Н. Психопатология детского возраста. Учебник для вузов. СПб.: Специальная литература, 2001.

Карвасарский Б. Д. (ред.). Психотерапевтическая энциклопедия. СПб.: Питер, 2000.

Кемпбелл Дж. Пути к блаженству: мифология и трансформация личности. М.: Открытый мир, 2006.

Саймонтон К., Саймонтон С. Психотерапия рака. СПб.: Питер, 1998.

Тиганов А. С. (ред.). Руководство по психиатрии. В 2 т. Т. 2. М.: Медицина.

Хаген Л. Арт-терапия и медицина // Журнал арт-терапии «Исцеляющее искусство». Т. 11. № 1. С. 41–57.

Anand S., Anand V. Art therapy with laryngectomy patients // Medical art therapy with adults / Ed. Malchiodi C. London: Jessica Kingsley Publishers, 1999. P. 63–85.

Gabriels R. Treating children with asthma. A creative approach // Medical art therapy with children / Ed. Malchiodi C. London: Jessica Kingsley Publishers, 1999. P. 95–111.

Lusebrink V. B. Imagery and visual expression in therapy. N. Y.: Plenum, 1990.

Malchiodi C. Medical art therapy with adults. London: Jessica Kingsley Publishers, 1999a.

Malchiodi C. Understanding somatic and spiritual aspects of children’s art expression // Medical art therapy with children / Ed. Malchiodi C. London: Jessica Kingsley Publishers, 1999b. P. 173–195.

Арт-терапия ВИЧ-инфицированных женщин, страдающих наркотической зависимостью. О. Богачев, А. Копытин.

Введение.

Лечение и реабилитация лиц с наркотической зависимостью является серьезной медико-социальной проблемой в силу стойкого характера психологических, биологических и социальных нарушений, связанных с потреблением наркотиков. Во многих случаях наркопотребление тесно связано с коморбидными психическими расстройствами, а также ВИЧ-инфицированностью и присоединением иных инфекционных заболеваний, таких как хронический вирусный гепатит, туберкулез и другие. Социально-психологическая адаптация наркозависимых пациентов и тех из них, кто встал на путь избавления от патологической зависимости, во многих случаях осложняется из-за неприязненного отношения к ним в обществе.

Многочисленные трудности на пути социально-психологической адаптации возникают у женщин, имеющих опыт употребления психологически активных веществ (ПАВ) и зараженных ВИЧ. По данным Федерального научно-методического центра по профилактике и борьбе со СПИДом, доля женщин среди всех ВИЧ-позитивных пациентов составляет более 40 %, при этом большинство из них находится в наиболее благоприятном репродуктивном возрасте (от 18 до 30 лет).

Многие женщины, живущие с ВИЧ, в определенный момент оказываются перед необходимостью принять решение: иметь или не иметь ребенка, сохранять или прерывать беременность. По данным Всемирной организации здравоохранения, риск передачи ВИЧ от матери ребенку при отсутствии профилактических мероприятий составляет 20–45 %. Однако в случае своевременного назначения и проведения терапии, а также при последующем отказе от грудного вскармливания этот риск снижается до менее чем 2 %.

При постановке на учет в женскую консультацию беременным ВИЧ-инфицированным женщинам не всегда оказывается психологическая и социальная помощь. Неприязненное отношение к ВИЧ-инфицированным беременным женщинам и отсутствие группы взаимопомощи и достаточной поддержки от специалистов приводят иногда к поздней постановке на учет в консультации или отказу женщин от наблюдения.

Помимо многочисленных трудностей, касающихся реализации ВИЧ-инфицированными наркозависимыми женщинами своей репродуктивной функции, их социальная адаптация затруднена из-за дополнительных препятствий для трудоустройства. Например, большинство ВИЧ-инфицированных пациентов в Ленинградской области являются безработными.

Все эти данные показывают, что социальная и психологическая реабилитация и профилактика социального исключения женщин с опытом употребления ПАВ и при этом зараженных ВИЧ требует участия разных специалистов и реализации комплексных программ лечебно-реабилитационной и профилактической направленности.

Методы арт-терапии в лечении и реабилитации наркозависимых пациентов.

Используемые на сегодняшний день в разных странах мира лечебно-реабилитационные способы в работе с наркозависимыми пациентами базируются на разных принципах и методологиях. В то же время очевидна взаимодополняемость психологических, медицинских, педагогических и социотерапевтических мероприятий для более эффективного предупреждения и лечения зависимости. С учетом стойкого характера аномальных психологических установок, характерных для потребителей ПАВ и отсутствия психотропных средств, способных оказать на такие установки существенное влияние, «наиболее перспективной представляется разработка нелекарственных (психологических) подходов» (Сиволап, 2007, с. 6).

Ряд зарубежных авторов отмечает, что в лечении и реабилитации наркозависимых пациентов методы арт-терапии обладают значительным потенциалом и даже определенными преимуществами по сравнению с иными психотерапевтическими методами.

Так, В. Фоулк и Т. Келлер (Foulke, Keller, 1976) указывают на недостаточную эффективность применения к наркозависимым пациентам некоторых традиционных форм психотерапии, в частности, тех, которые предполагают повышенную конфронтационность, связывая это с сильной уязвимостью таких пациентов в межличностных контактах и с их ригидными защитными реакциями. Методы арт-терапии позволяют осуществлять процесс лечения более мягким и щадящим образом.

Е. Адельман и Л. Кастриконе (Adelman, Castricone, 1986) подчеркивают такую особенность наркозависимых пациентов, как социальная изоляция, и в связи с этим – ценность арт-терапии в качестве средства ее преодоления, поскольку арт-терапия предоставляет участвующим в занятиях пациентам возможность использовать психологически более безопасные, по сравнению с речью, символические средства коммуникации. На основе полученного опыта символической коммуникации участники групповых занятий могут затем развивать и иные формы контакта друг с другом. Символическая коммуникация служит альтернативной формой общения в тех случаях, когда словесное общение затруднено или невозможно либо когда для него существуют выраженные психологические барьеры, что, например, характерно для пациентов с зависимостью от ПАВ.

В обзоре современных методов психотерапии зависимостей Т. Кантофер (Cantopher, 1999) отмечает ценность арт-терапии, которая позволяет преодолеть защитные механизмы в виде отрицания проблем, интеллектуализации и подавления сложных переживаний. Н. Альберт-Пулео (Albert-Puleo, 1980) и Л. Джонсон (Johnson, 1990) указывают на способность арт-терапии повышать самооценку и избавлять от ощущения собственной неполноценности лиц, отягощенных зависимостью от алкоголя и наркотиков. Н. Альберт-Пулео (Albert-Puleo, 1980) также отмечает характерные для лиц с зависимостью от ПАВ трудности в контроле над сложными эмоциями и склонность к их импульсивному отреагированию. Данный автор считает, что арт-терапия может помочь таким людям посредством символической экспрессии постепенно дистанцироваться от таких чувств и контролировать их.

Анализируя литературные источники, Р. Мур (Moore, 1983) приходит к выводу, что арт-терапия является одним из наиболее предпочтительных методов лечения наркотической зависимости. Она обеспечивает возможность преодоления характерных для таких лиц эмоциональных, когнитивных и поведенческих нарушений (одиночество, низкая самооценка, неспособность к открытому и искреннему выражению чувств, их бесконтрольное отреагирование).

Хотя в работе с лицами, страдающими зависимостью от ПАВ, применяется как индивидуальная, так и групповая арт-терапия, ряд авторов указывает на большую ценность именно групповой арт-терапии. Х. Виншип (Winship, 1999) следующим образом описывает работу динамической арт-терапевтической группы. Он обращает особое внимание на часто проявляющееся в работе группы переживание внутреннего конфликта и «поляризацию» эмоциональных процессов. Он также указывает на трудности включения лиц, проходящих лечение зависимости от ПАВ, в групповой контекст: «Потребители наркотиков, по большому счету, не хотят находиться в кругу людей, они словно «онемели» и невосприимчивы к чувствам окружающих, а потому групповая работа изначально будет затруднена» (р. 47). В то же время, этот автор подчеркивает решающую роль группы для обеспечения эмоциональной поддержки участников занятий и сокращения межличностной дистанции.

Д. Вэллер, М. Плевен и А. Гротерат (Waller, Pleven, Groterath, 1999) делятся опытом внедрения арт-терапии, психодрамы и танцедвигательной терапии в центре по лечению и реабилитации наркоманов в Италии. Примечательно, что эти авторы, представляя различные формы терапии искусством, демонстрируют возможность их сочетания в работе учреждений такого рода. Однако их публикация является пока единственной, где отражены попытки интеграции разных форм психотерапии искусством в процессе лечения и реабилитации пациентов с зависимостью от ПАВ.

Используемые варианты групповой арт-терапии с такими пациентами различаются не только по условиям проведения занятий и роли ведущего группы, но и по срокам. При этом сроки арт-терапии определяются исходя из продолжительности стационарного лечения или пребывания в специализированном реабилитационном центре. В некоторых случаях, когда речь идет о работе в амбулаторных условиях, используются более длительные формы арт-терапевтической поддержки. Описанию арт-терапевтической работы, проводимой в амбулаторных условиях с зависимыми от ПАВ пациентами, посвящена публикация Н. Спринхэм (Sprinham, 1999). Этот автор применял краткосрочный вариант групповой недирективной арт-терапии. Он отмечает, что, хотя краткосрочная арт-терапия позволяет некоторым пациентам осознать свои проблемы и продлить ремиссию, во многих случаях такая форма работы должна быть дополнена долгосрочной арт-терапией.

Примером арт-терапевтической работы, проводимой на базе стационара, специализирующегося на лечении аддиктивных расстройств, является статья К. Макклин (McClean, 1999). Она описала свою работу с пациенткой, страдающей героиновой зависимостью, и ее ребенком. При этом помещение ребенка в стационар было связано с социальными показаниями. Этот автор считает арт-терапию одной из форм глубинной психотерапевтической работы, ориентированной на раскрытие и осознание клиентом своих переживаний на основе вербальной и невербальной коммуникации с арт-терапевтом.

К сожалению, опыт лечебно-реабилитационного применения арт-терапии с наркозависимыми пациентами за рубежом пока ограничен. В зарубежных публикациях этот опыт представлен исключительно в форме описания отдельных случаев, при этом лечебно-реабилитационные эффекты арт-терапии ни разу не были подтверждены на основе применения валидных инструментов психодиагностики и статистического анализа данных. В настоящее время в нашей стране активизируется использование арт-терапии в деятельности учреждений, занимающихся лечением и реабилитацией наркопотребителей. Происходит изучение ее лечебно-реабилитационных эффектов. Опубликованные данные отечественных исследователей подтверждают достаточно высокую эффективность этого относительно нового вида психологической помощи наркозависимым пациентам (Богачев, 2007, 2008; Копытин, Богачев, 2008, 2009).

Учреждения, на базе которых проводилась арт-терапия.

Методы арт-терапии и психотерапии искусством (терапии творческим самовыражением) могут применяться в работе с наркозависимыми пациентами на базе различных государственных и негосударственных учреждений. На сегодняшний день в Санкт-Петербурге и других городах Российской Федерации имеется опыт арт-терапевтической помощи наркозависимым пациентам в условиях психиатрических учреждений (Копытин, 2002), наркологических больниц и диспансеров (Путешествие к самому себе, 2007), а также специализированных реабилитационных центров. Различные общественные организации и церковь нередко осуществляют или поддерживают деятельность клубов и групп встреч для бывших наркозавивимых пациентов, внося свой вклад в дело их реабилитации и поддержания устойчивой ремиссии.

В данной статье отражен опыт арт-терапевтической работы с ВИЧ-инфицированными женщинами с героиновой зависимостью, находящимися на разных стадиях ремиссии. Первый описанный в статье случай иллюстрирует участие пациентки в групповой интерактивной арт-терапии, проводимой на базе дневного стационара психоневрологического диспансера, куда она впервые поступила в связи с депрессивным эпизодом. Второй случай является иллюстрацией применения арт-терапии в условиях двух специализированных негосударственных учреждений, занимающихся оказанием помощи наркозависимым пациентам – загородного стационарного реабилитационного центра «Мельничный ручей» и культурно-оздоровительного клуба «Добрый мельник».

Арт-терапия в условиях дневного стационара психоневрологического диспансера.

В условиях психоневрологического диспансера использовался тематический вариант групповой интерактивной арт-терапии. Занятия проводились от трех до пяти раз в неделю и продолжались 50 минут. Они имели обычную для тематических групп структуру и включали три основных этапа: введение («разогрев»); основной этап (выбор темы, изобразительная работа и обсуждение рисунков) и завершение занятия (подведение итогов, планирование темы следующего занятия).

Основой для изобразительной работы на занятиях являлись разные темы. Характер изобразительной деятельности и используемые материалы варьировались в зависимости от индивидуальных потребностей участников группы, этапов группового процесса и связанных с ними задач. Кроме того, использовались некоторые специальные техники, предполагающие наличие определенного стимулирующего материала для изобразительной деятельности: художественно-поэтические тексты, музыка, «направленные фантазии». В ограниченном объеме применялись иные формы творческого самовыражения и психотерапевтические методы, дополняющие изобразительное творчество (ролевая игра, движение и танец, сочетание изобразительной деятельности с элементами аутогенной тренировки и релаксации).

Использование разнообразных тем и техник тематической групповой арт-терапии, а также разных изобразительных материалов и форм творческого самовыражения позволяло работать гибко, в зависимости от состава групп, индивидуальных особенностей их участников и этапа лечебно-реабилитационного процесса.

Группы были полуоткрытыми. Продолжительность участия больных с различными психическими заболеваниями в работе арт-терапевтических групп составляла от нескольких занятий до нескольких месяцев. Средний срок занятий в группе составлял полтора-два месяца. В отдельных случаях этот срок увеличивался.

Группа состояла, как правило, из 4–6 человек. Это было связано как со спецификой данного контингента больных, так и с ограниченными размерами кабинета. Задачи работы, которые уточнялись в зависимости от особенностей контингента больных и условий проведения арт-терапии, заключались в следующем.

Во-первых, в устранении или ослаблении психопатологических проявлений, связанных как с самим психическим заболеванием, так и с психологическими реакциями на заболевание или его социальные последствия. Предполагалось, что использование арт-терапии может дать положительный эффект по мере ослабления психотической симптоматики под влиянием психофармакотерапии и выхода на первый план психологических проблем и симптомов невротического уровня, в частности, в форме депрессивных реакций, сопровождающихся ощущением тревоги, уныния, скуки и апатии. Подобные реакции в той или иной степени выраженности имелись у многих больных и были связаны с личностной дезадаптацией. Для многих из них были характерны сниженная самооценка, ощущение пустоты и бессмысленности существования, негативная оценка жизненных перспектив.

Во-вторых, в достижении более высокого уровня психосоциальной адаптации больных с помощью изменения системы их отношений и развития соответствующих психологических качеств и навыков, а также более адаптивных моделей поведения. Это было возможно благодаря лучшему пониманию больными особенностей своего состояния, причин и механизмов развития болезни, совершенствованию навыков саморегуляции и эффективных вариантов копинг-поведения, формированию более адекватной, положительной самооценки, осознанию своих возможностей и жизненных целей, развитию коммуникативных навыков, творческих увлечений, совершенствованию способности к принятию самостоятельных решений, формированию устойчивой системы социально-значимых связей. Проблемы психосоциальной адаптации больных тесно связаны с реабилитационным этапом работы. Эти проблемы во многих случаях не носят специфического для тех или иных психических расстройств характера, и, следовательно, значимы для многих пациентов, независимо от конкретной формы заболевания.

Арт-терапевтические группы являлись смешанными по возрастному и половому признакам; в них входили больные с различными психическими заболеваниями. Преобладали пациенты, у которых имелись эндогенные психические заболевания: шизофрения, аффективные расстройства и психические нарушения вследствии органического поражения головного мозга. Несколько меньше было пациентов с невротическими расстройствами, связанными со стрессом, и соматоформными расстройствами, расстройствами личности, а также психическими и поведенческими расстройствами вследствие употребления психоактивных веществ.

Пример 1: Татьяна.

В момент поступления в дневной стационар психоневрологического диспансера Татьяне было 35 лет. Ее предварительный диагноз: смешанное тревожное и депрессивное расстройство. На лечении в дневном стационаре она оказалась впервые, после того, как самостоятельно обратилась к врачу с жалобами на сниженное настроение. В прошлом она в течение нескольких лет принимала героин, однако благодаря курсу стационарной реабилитации смогла справиться с зависимостью и в течение последних пяти лет воздерживалась от приема наркотика. В то же время, ее эмоциональное состояние оставалось неустойчивым, а уровень социальной адаптации – низким. Непродолжительное время состояла в браке, на момент начала лечения была разведена, детей нет, постоянной работы не имела. У нее также отмечались периоды усиления тяги к употреблению наркотиков.

Перед поступлением в дневной стационар стала особенно тягостно переживать одиночество, отсутствие семьи и постоянной работы. Татьяну беспокоили неприятные воспоминания и сновидения, связанные с приемом наркотиков.

Вскоре после поступления в дневной стационар, уточнения характера заболевания и начала медикаментозной терапии Татьяне было предложено посещать арт-терапевтическую группу. После беседы с арт-психотерапевтом она дала согласие на прохождение арт-терапии.

Поначалу вела себя пассивно и была мало заметна в группе. Фон настроения оставался пониженным, но постепенно Татьяна все больше и больше включалась в работу, с интересом выполняла различные задания и активно участвовала в обсуждениях. Установила с несколькими членами группы близкие отношения и общалась с ними в дневном стационаре после окончания занятий.

Рисунки Татьяны свидетельствуют о ее готовности работать со сложными переживаниями и высокой степени искренности в раскрытии своего внутреннего мира. В этом отношении показателен ее коллаж на тему «Я как сообщество», отражающий некоторые наиболее значимые проблемы и элементы ее системы отношений и свидетельствующий о богатстве внутреннего мира пациентки. Все это, а также способность Татьяны к анализу и осознанию своих чувств и особенностей поведения, позволило ей понять некоторые причины и механизмы возникновения у нее проблем в прошлом и настоящем.

Татьяна активно участвовала в совместной работе с другими членами группы при выполнении группового и парного рисунка, в частности, с использованием техники «Драматическая арена», причем многие ее рисунки, привнесенные в общую композицию, имели сложный характер, вызывали множество разных ассоциаций.

Незадолго до завершения работы в группе и выписки из дневного стационара Татьяна создала рисунок, отражающий ее впечатления от группового процесса. Она изобразила лабиринт, символизирующий ее «блуждания» в мире малопонятных и неприятных для нее переживаний, мыслей и воспоминаний, а также превратности судьбы и отношений с другими людьми. В левой части рисунка изображен закрытый глаз, а в правой – открытый. Комментируя свой рисунок, Татьяна сказала, что он отражает ее выход из тьмы к свету, из «замкнутого пространства», связанного с чувствами одиночества и безысходности, на свободу. Она полагала, что это стало возможно благодаря ее участию в арт-терапевтической группе.

Описывая свои впечатления от занятий, она отметила, что общение с людьми в процессе работы было для нее очень важным, и что арт-терапия позволила ей увидеть незаурядность многих людей. Она также подчеркнула, что занятия в группе способствовали развитию у нее чувства ответственности и некоторых ценных социальных навыков, а также проявлению у нее альтруистических потребностей и способности к установлению неформальных контактов с другими членами группы.

В период посещения арт-терапевтической группы Татьяна смогла найти для себя более интересную работу, а также стала волонтером в группе поддержки для бывших наркоманов. Наше общение с Татьяной в течение нескольких месяцев, возобновившееся затем спустя два года после завершения ею арт-терапевтической работы, позволило сделать вывод, что ее состояние характеризуется достаточной устойчивостью: она работала, имела довольно широкий круг общения и с надеждой смотрела в будущее.

Арт-терапия в условиях специализированных негосударственных учреждений, занимающихся оказанием помощи наркозависимым.

Организация «Возвращение» основана в 1988 г. как одна из форм негосударственной поддержки людей, вставших на путь избавления от наркотической зависимости. Организацией были созданы такие формы поддержки, как амбулаторное консультирование, краткосрочная профилактика рецидивов, долгосрочная реабилитация с медико-социальным сопровождением, психологической и духовной поддержкой бывших наркозависимых. При активном участии самих пациентов был построен стационарный реабилитационный центр «Мельничный ручей» с церковью, мастерскими и фермерским хозяйством.

Важное место в деятельности центра с самого начала его работы занимает терапия занятостью, трудотерапия (работа на ферме, обслуживание хозяйственных нужд Центра), а также следование христианским ценностям, рассматриваемым как один из факторов психологической и духовной поддержки людей, проживающих в Центре. С самого начала работы организации «Возвращение» ее деятельность осуществлялась на безвозмездной основе. Все услуги предоставлялись наркозависимым пациентам бесплатно. Для организации важную роль играет спонсорская помощь.

Начальный опыт применения методов вербальной психотерапии и консультирования на базе реабилитационного центра выявил большие проблемы с доступом к переживаниям наркозависимых пациентов. Трудности в осознании и выражении ими своих чувств в сочетании с выраженными защитами и сопротивлениями часто оказывались непреодолимым препятствием для тех форм психологической помощи, которые основаны на вербальном взаимодействии с пациентами. Это заставило нас отказаться от традиционных форм психологической помощи и искать новые пути работы с наркозависимыми пациентами. Одним из них явилась арт-терапия и методы творческой реабилитации.

Еще до знакомства с теорией и практикой арт-терапии мы опытным путем пришли к использованию некоторых форм творческой реабилитации пациентов, убедивших нас в ее перспективности. Так, организуя свободное время реабилитируемых, мы провели целый ряд культурно-досуговых мероприятий. Мы увидели многочисленные подтверждения благотворного влияния творческой активности пациентов на их самооценку и отношения друг с другом, а также их эмоциональное состояние.

Наиболее приемлемой организационной формой арт-терапии для центра, исходя из его финансовых и кадровых возможностей, а также средней продолжительности пребывания в нем пациентов (3–4 месяца), оказалась краткосрочная тематическая группа. Группы были полуоткрытыми и состояли из 15–20 человек, возраст которых колебался от 18 до 32 лет. Женщины составляли примерно 30 % от общего числа участников. Некоторые участники арт-терапевтических групп проходили курс реабилитации повторно, в связи с возобновлением приема наркотиков после возвращения в город.

В групповых занятиях обычно участвовали все клиенты реабилитационного центра, за исключением больных и дежурных. Групповые занятия, как правило, проводились два или три раза в неделю и продолжались два часа. Начинались занятия с «разогрева», переходя затем в основную фазу, связанную с раскрытием какой-либо темы в рисунке или иной творческой продукции. После этого происходило обсуждение работ, затем группа переходила к подведению итогов.

На занятиях группе предлагались такие темы и техники, которые направлены на прояснение и коррекцию отношения участников к себе и окружающим («Автопортрет», «Мои жизненные цели», «Мои друзья в прошлом и настоящем», «Линия жизни» и другие), стимуляцию внутригруппового взаимодействия и развития коммуникативных навыков (групповой и парный рисунок или фреска). Важное место в работе группы занимали также арт-терапевтические техники, которые обеспечивают релаксацию и снятие эмоционального напряжения и способствуют развитию навыков саморегуляции. Некоторые из них служили инструментом глубинно-психологической диагностики, обеспечивая доступ к неосознаваемому психическому материалу и интеграцию опыта переживания измененных состояний сознания (техника рисования мандал).

Выбор тем и техник работы определялся в зависимости от оценки потребностей группы, а также общих задач реабилитации. Кроме того, применение некоторых приемов и техник было направлено на профилактику рецидивов.

Процесс групповой арт-терапии, как правило совпадающий по срокам с курсом реабилитации, включал следующие основные этапы:

• первый этап, содержанием которого являлись первичная диагностика и ориентировка, а также адаптация к условиям реабилитационного центра, включение в группу и формирование терапевтических и групповых отношений;

• второй этап, ориентированный на нормализацию психического состояния пациентов, реконструкцию их личности и гармонизацию системы отношений;

• третий, завершающий этап, связанный с поддержкой достигнутых лечебно-реабилитационных эффектов, подготовкой к возвращению пациентов в социум.

На первом этапе работы проводились предварительные собеседования с пациентами, их подготовка к участию в групповых занятиях. Выяснялись история и механизмы формирования зависимости, формировалась мотивация к арт-терапевтической работе. Пациенты включались также в разные виды деятельности по хозяйственному обслуживанию Центра, знакомились с принципами его деятельности и «12-шаговой программой».

На этом этапе пациенты устанавливали контакты друг с другом, а затем уже, включаясь в группу, осваивали изобразительные и иные экспрессивные средства, знакомились с правилами и условиями групповой арт-терапии.

На основном этапе арт-терапевтического процесса происходило постепенное психологическое самораскрытие участников в изобразительной и иной творческой деятельности и обсуждениях, развивались и укреплялись групповые отношения и отношения с ведущим, осуществлялась проработка внутриличностных конфликтов и проблем пациентов, менялось их представление о себе и других, происходило освоение ими нового опыта и новых навыков.

На завершающем этапе группового процесса подводились итоги проделанной работы, закреплялись навыки, а также участниками группы планировались конкретные шаги по применению полученного опыта в повседневной жизни.

В соответствии с таким пониманием этапов групповой арт-терапии и процесса реабилитации в условиях стационара подбирались формы и методы работы.

По мере укрепления групповых отношений и самораскрытия участников начинали больше использоваться интерактивные техники, такие, как групповой и парный рисунок и фреска. Кроме того, нередко применялись техники драматизации, включая и такую форму работы, как перформанс. В то же время сохраняли свое значение техники, направленные на эмоциональную саморегуляцию (мандалотерапия и другие). Использование различных экспрессивных средств позволяло постепенно прояснять и корректировать жизненные цели (рисунок «Гербы», «Чего я хочу достичь на физическом, эмоциональном, интеллектуальном, духовном уровнях»), актуализировать личные и групповые ресурсы и творческий потенциал участников, корректировать их представление о себе, развивать различные жизненные навыки (коммуникация, принятие решений, саморегуляция) и копинг-поведение.

Завершение групповой работы проходило под знаком подготовки к возвращению в социум, дальнейшей актуализации ресурсов, возобновления контактов с родственниками, ориентации на возобновление работы или учебы, наведения «мостов» с городскими службами и специалистами. Нередко использовались задания нарисовать свои успехи в прошлом и настоящем, создать автопортрет, написать сценарий и создать перформансы на темы «Я вчерашний, я завтрашний», «Путь», «Возвращение», «Дорога к себе».

Арт-терапия в деятельности культурно-оздоровительного клуба «Добрый мельник».

После выписки из стационара или отъезда из реабилитационного центра, бывшие наркозависимые пациенты (наркозависимые в ремиссии) сталкиваются с многочисленными проблемами: необходимость трудоустройства, поиск жилья, восстановление социальных контактов и связей с близкими, поиск своего нового пути и смысла жизни, освоение новых ролей. Все это сопряжено с повышенной психологической нагрузкой и нередко является серьезным испытанием для наркозавивимых пациентов в ремиссии. При этом может усиливаться тяга к употреблению психоактивных веществ, что зачастую приводит к срывам.

Хотя формирование установок на достижение позитивных целей в жизни начинается в стационаре или реабилитационном центре, в период «проживания в безопасных условиях» у многих пациентов зачастую не хватает времени на приобретение четкой жизненной ориентации. Находясь в «тепличной среде» реабилитационного центра или стационара, они по-настоящему не включаются в жизненные нормативные процессы и не развивают в достаточной степени необходимые навыки.

Очевидно, что в таких условиях бывшие наркозависимые пациенты нуждаются в длительной поддержке, которая может осуществляться в разной форме и связана обычно с семьей, церковью или программами, осуществляемыми государственными учреждениями и общественными организациями. Немаловажную роль, в особенности, в случае ВИЧ-инфицирования и заболевания гепатитом, играет медицинское наблюдение и прохождение курсов высокоактивной антиретровирусной терапии (ВААРТ), тормозящей развитие ВИЧ-инфекции. В отдельных случаях, при развитии или возобновлении психогенных реакций или иных психических расстройств, бывшие наркозависимые пациенты могут получать психиатрическую и психотерапевтическую помощь, в том числе, амбулаторно, посещая специалиста или проходя курс поддерживающей терапии на базе дневного стационара психоневрологического диспансера.

Нормализация среды, в которую попадают люди, вышедшие за пределы лечебно-реабилитационного учреждения, и помощь специалистов – врачей, психологов, социальных работников, священников – очень важны для поддержания ремиссии.

Немалую роль при этом играют различные групповые формы работы, организуемые за пределами лечебно-реабилитационных учреждений, в частности, группы общения, своеобразные клубы бывших наркозависимых пациентов. Терапевтическая среда таких групп формирует и поддерживает здоровые социальные связи, решимость и веру в выздоровление, позволяет реализовать положительные качества личности и развивать навыки, необходимые для жизни в социуме. Большую ценность имеет возможность общения без наркотиков, реализация и дальнейшее развитие творческих и коммуникативных навыков.

Одной из форм такой поддержки и организации здорового досуга бывших наркозависимых пациентов является созданный в Санкт-Петербурге в феврале 2006 г. (по инициативе двух эксруководителей реабилитационного центра «Мельничный ручей» – Рыдалевской Е. Е. и Богачева О. В) культурно-оздоровительный клуб «Добрый мельник». Он рассчитан на тех бывших наркозависимых и ВИЧ-позитивных клиентов, которые находятся в ремиссии.

Первоначально данный клуб задумывался как «посадочная площадка» для людей, возвращающихся в город после прохождения курса реабилитации в приходах и монастырях РПЦ. Позднее к участию в работе клуба стали присоединяться все желающие научиться трезво, интересно и осмысленно проводить свободное время, участники других реабилитационных программ. Основными условиями для вновь прибывающих участников являлись трезвое состояние и желание развивать духовные и душевные качества своей личности на основе христианского понимания ценности каждого человека. Здесь были рады всем, независимо от их религиозной принадлежности. Приветствовалась любая благая творческая инициатива, открытие в себе позитивных способностей и возможностей духовного знания и культурного роста, ведущие к повышению качества жизни и общения. Занятия-встречи проходят один раз в неделю по воскресеньям с 16 до 19 час. Такие встречи включают групповые арт-терапевтические занятия.

Занятия проходят в доброжелательной обстановке с традиционным чаепитием. В непринужденном дружеском общении затрагиваются и решаются весьма серьезные жизненные проблемы молодых людей: осмысление себя в новом качестве, желание создать здоровую семью, найти пару при ВИЧ-заболевании, улучшить отношения с родными, найти работу, полезное для себя занятие и т. п. В клубе устраиваются совместные встречи Нового года, христианских праздников, празднования дней рождений, выезды на природу, спортивные мероприятия в теплое время года, обсуждение интересных кинофильмов, выходы в театр и многое другое – словом, все то, что может принести пользу выздоравливающему человеку. В клуб приглашаются интересные люди: те, кто занимается фольклорным пением, велосипедным паломничеством, историческими исследованиями. Цель всех мероприятий – показать наркозависимым пациентам в ремиссии на реальных примерах, что жизнь разнообразна, что ее можно наполнить радостью и сделать свободной от наркотиков.

Встречи в культурно-оздоровительном клубе «Добрый мельник» имеют следующую структуру: в течение первого часа посетители делятся своими впечатлениями за прошедшую неделю, обсуждают проблемы. Затем делается короткий перерыв на чай. После перерыва проводится арт-терапевтическое занятие на определенную тему, которая либо выбирается на основе материала дискуссии, либо предлагается ведущим исходя из терапевтических и реабилитационных задач. Используется широкий набор арт-терапевтических методов и форм творческого самовыражения с преобладанием визуально-пластической экспрессии. Довольно часто это дополняется работой с литературно-художественными текстами, элементами драматерапии и телесно-ориентированной практики, прослушиванием музыки (как правило, в сочетании с рисованием).

Группа не ограничена по срокам и имеет открытый характер. Большинство посещает клубные встречи достаточно регулярно в течение многих месяцев, а некоторые – более года. Приход в клуб новых членов начинается со знакомства: новичок рассказывает о себе, узнает о других, о правилах и регламенте работы клуба. Многие посетители клуба были ранее знакомы друг с другом по совместной реабилитации на базе одного из центров и по занятиям в арт-терапевтической группе. Поскольку группа является открытой, работа не имеет стадийного характера. Вместе с тем, благодаря наличию устойчивого «ядра» группы в лице «старожилов» клуба во время встреч преобладает теплая, доверительная атмосфера и понимание общих целей.

Пример 2: Марина.

Марине 30 лет, замужем, имеет годовалого сына и дочь десяти лет от первого брака. Старший ребенок живет отдельно с бабушкой. Воспитывалась без отца. Отношения между членами семьи сложные: Марина соперничает с матерью, пытается строить свою жизнь без ее непосредственного участия. В настоящее время не работает, находится в отпуске по уходу за ребенком. Образование незаконченное высшее, гуманитарное. Перед выходом в декретный отпуск работала в реставрационных мастерских.

Стаж употребления наркотиков – 10 лет. Неоднократно лечилась, предыдущие ремиссии были непродолжительными, последняя ремиссия продолжается уже два с половиной года.

Физически развита, имеет крупные, гармоничные формы тела. Во время наркотизации заразилась гепатитом и ВИЧ, общее время инфицирования составляет около 7 лет. Последние полтора года принимает ВААРТ. Физическое состояние стабильное, удовлетворительное. В то же время периодически наступают периоды слабости и пониженного настроения, а также повышенной раздражительности. Муж также инфицирован ВИЧ, в прошлом – наркозависимый, принимает ВААРТ. Ребенок здоров.

Марина по характеру общительна, с выраженными лидерскими чертами, при этом самокритична, склонна к депрессивным переживаниям, артистична, обидчива, склонна к контролю и перфекционизму. В отношениях с ровесниками часто является «душой компании».

Марина поступила в реабилитационный центр «Мельничный ручей» в конце 2005 г. Проходя трехмесячный курс реабилитации, регулярно участвовала в арт-терапевтических занятиях. После окончания курса реабилитации возвратившись в город, через три дня пережила клиническую смерть от передозировки наркотиков и попросилась на повторный курс. Была принята через месяц. Оказавшись на повторной реабилитации, снова участвовала в работе арт-терапевтической группы.

В процессе посещения арт-терапевтических занятий на базе реабилитационного центра «Мельничный ручей» Марина показала выраженную динамику состояния и отношения к групповой работе. В первый раз она отнеслась к предложению посещать арт-терапевтическую группу с выраженным неудовольствием, всячески пыталась пропускать групповые занятия, прикрываясь «социально значимыми» предлогами – уборкой на кухне, мытьем посуды. Отсутствие мотивации к арт-терапевтическим занятиям было в значительной мере связано с недостаточной мотивацией к прохождению курса реабилитации в целом.

Через некоторое время после начала работы в группе Марина стала активнее участвовать в занятиях по арт-терапии. Она с некоторым интересом включалась в процесс создания рисунков, но ее работы все же указывали на некоторую формальность и недоверие к терапевтическим возможностям творческой деятельности. Для нее было характерно отсутствие каких-либо целей и ориентиров на будущее, периодически переживаемое состояние безнадежности и бессмысленности жизни. Показательны такие выражения, как: «Мать все равно воспитает дочку лучше, чем я», «ВИЧ все равно не даст долго жить», «Я никто».

Ее первая мандала, созданная во время первого пребывания в реабилитационном центре, имеет «рыхлые» красные внешние границы, а центр выполнен черным цветом с добавлением красного. Изображение в целом аморфно и размыто. Показательна подпись к рисунку:

«У тебя нервяк — У меня депрессия. У тебя мороз — У меня агрессия».

Весьма красноречив ее автопортрет, также созданный во время первого пребывания в реабилитационном центре: Марина изобразила себя с опущенной головой, повернувшейся спиной к людям. На спине – черный крест. От фигуры по направлению к ларьку с вывеской «Пиво» прорисована серым цветом дорога. В верхней части рисунка также изображены многочисленные серые бутылки, жилой дом с черными окнами и производственные трубы с клубами дыма.

Настрой Марины во время повторного курса реабилитации заметно отличался от того, который был характерен для ее первого пребывания в этом учреждении. Переживание клинической смерти могло подтолкнуть Марину к более серьезному отношению к своей судьбе. Ее повторное поступление в реабилитационный центр было мотивированнее и осознаннее.

Отношение Марины к арт-терапевтическим занятиям стало серьезнее и ответственнее. Занимаясь в группе, она действительно стала работать над собой. Она сама вызвалась помочь ведущему в организации работы группы, приходила раньше других участников, чтобы подготовить необходимые материалы и помещение.

На этот раз ее эмоциональное состояние стабилизировалось быстрее, и она смогла успешно справиться с перепадами настроения. Благодаря проработке на арт-терапевтических занятиях темы ВИЧ-инфекции Марина стала более трезво и осознанно относиться к своему диагнозу и поняла, как ей жить дальше с этим заболеванием.

Она перестала убегать от своих проблем и заняла более активную позицию в их решении. Весьма показательным является ее второй автопортрет, на котором она изобразила себя в образе смеющегося клоуна, с широко открытыми глазами. Работа над автопортретом доставила ей большое удовольствие и завершилась оригинальным выступлением. Когда участникам группы было предложено озвучить свой образ, Марина спела веселую, жизнеутверждающую песенку и «выскочила» из своего автопортрета, заявив, что он стал для нее мал.

Вернувшись в город после реабилитации, она стала активно посещать клуб «Добрый мельник». Ей удалось устроиться на интересную работу. Посещая в клубе занятия арт-терапевтической группы, посвященные интимным отношениям («Моя вторая половина»), она смогла лучше осознать барьеры, мешающие ей создать семью. На одном из последующих занятий она познакомилась со своим будущим мужем. Будучи беременной, она с большим энтузиазмом работала волонтером-консультантом в областном центре СПИДа.

Созданная в этот период мандала заметно отличается от первой: она изображает лампочку желтого цвета с отчетливо видимой нитью накаливания. Свой рисунок она назвала «Свет» и сопроводила следующим текстом:

«Тишина, темнота, Я совсем одна. Натыкаюсь на углы, Выключатель не найти. Я вижу свет за столько лет, Или это самообман? НЕТ! Господи, помоги, руку свою протяни, Не оставь одну на этом нелегком пути. Ведь я так хочу жить И любовь ребенку своему дарить».

Сейчас Марина воспитывает ребенка, живет в браке. Регулярно наблюдается у врачей. Проведенное психологическое исследование указывает на выраженную положительную динамику эмоционального состояния, самовосприятия и творческой активности Марины за период ее занятий на базе реабилитационного центра «Мельничный ручей» и клуба «Добрый мельник» (1,5 года). Так, применение теста САН указывает на заметное повышение показателя самочувствия и небольшое повышение показателей активности и настроения. Применение теста на оценку тревожности (ИТТ) указывает на выраженное снижение показателей как ситуативной, так и личностной тревожности. Применение теста личностных характеристик свидетельствует о позитивном сдвиге в оценке Мариной всех пяти качеств: экстраверсии, самосознания и организованности, готовности к согласию и сотрудничеству, эмоциональной стабильности и своих личностных ресурсов.

Применение «Опросника творческих увлечений» показало, что Марина еще до начала арт-терапевтических занятий характеризовала себя как творчески увлеченного человека: она любила танцевать и слушать музыку, смотреть альбомы художественных фотографий и читать различную литературу, посещать концерты и кинотеатры. Примерно такой же уровень творческой увлеченности сохранился у нее и после курса занятий на базе культурно-оздоровительного клуба. Она также отметила, что родственники поддерживают ее творческие увлечения. Эти занятия приносят ей удовлетворение и радость, отвлекают от неприятных мыслей, способствуют лучшему пониманию себя, повышают самооценку и поддерживают жизненный тонус.

Заключение.

Несмотря на относительно небольшой опыт арт-терапевтической работы с наркозависимыми пациентами, наши наблюдения говорят о ее достаточной эффективности в решении комплекса задач, связанных с лечением и реабилитацией этих пациентов. Групповая арт-терапия обладает целым рядом преимуществ перед другими формами психологической помощи наркозависимым пациентам в ремиссии, обеспечивая не только возможность выражения различных переживаний и укрепления психологической автономности участников занятий, но и развитие разнообразных социальных навыков, что имеет решающее значение для психосоциальной адаптации и поддержания устойчивой ремиссии.

Значительную часть людей, проходящих лечение и реабилитацию на базе государственных лечебных учреждений и специализированных негосударственных центров помощи наркозавивимым пациентам, составляют женщины (по нашим наблюдениям, около 30 %). Некоторые из них ВИЧ-инфицированы, у многих имеются различные коморбидные психические расстройства: аффективные нарушения, расстройства личности, невротические, связанные со стрессом, соматоформные и иные расстройства, в связи с чем возникает необходимость в психотерапевтической и психиатрической помощи. Приведенные в статье примеры свидетельствуют о том, что, несмотря на серьезность проблемы избавления от зависимости и наличие множества факторов, осложняющих ресоциализацию потребителей ПАВ, некоторым из них удается достичь устойчивой ремиссии и достаточно высокого уровня социальной адаптации. Немаловажную роль при этом играет арт-терапия.

Литература.

Богачев О. В. Арт-терапия в реабилитации наркозависимых // Исцеляющее искусство: международный журнал арт-терапии. 2007. Т. 10. № 1. С. 48–66.

Богачев О. В. Арт-терапия в реабилитации наркозависимых // Практическая арт-терапия: лечение, реабилитация, тренинг / Под ред. А. И. Копытина. М.: Когито-Центр, 2008. С. 192–212.

Копытин А. И. Теория и практика арт-терапии. СПб.: Питер, 2002.

Копытин А. И., Богачев О. В. Арт-терапия наркоманий: лечение, реабилитация, постреабилитация. М.: Издательство Института психотерапии, 2008.

Копытин А. И., Богачев О. В. Изменение психического и социального статуса наркозависимых в ремиссии при групповой арт-терапии // Психологический журнал. 2009. Т. 30. № 1. С. 1–10.

Путешествие к самому себе. Психологическая помощь зависимым и их родственникам методами арт-терапии / Под ред. О. В. Платоновой. СПб.: Фонд «В поисках гармонии», 2007.

Сиволап Ю. П. К проблеме психопатологии аддиктивных расстройств // Журнал неврол. и психиат. 2007. Т. 107. № 11. С. 4–6.

Adelman E. and Castricone L. An expressive arts model for substance abuse group training and treatment // The Arts in Psychotherapy. 1986. V. 13 (1). P. 53–59.

Albert-Puleo N. Modern psychoanalytic art therapy and its application to drug abuse // The Arts in Psychotherapy. 1980. Vol. 7 (1). P. 43–52.

Allen P. B. Integrating art therapy into an alcohol treatment program // American Journal of Art Therapy. 1985. Vol. 24 (2). P.10–12.

Cantopher T. The philosophy of treatment of people with alcohol or drug problems and the place of the psychotherapies in their care // D. Waller and J. Mahony (Eds.). Treatment of addiction. Current issues for arts therapies. London and New York: Routledge. 1999. P. 22–45.

Foulke W. E. an d Kelle r T. W. The art exper ience in addict rehabilitation // American Journal of Art Therapy. 1976. Vol. 15 (3). P. 75–80.

Johnson L. Creative therapies in the treatment of addictions // The Arts in Psychotherapy. 1990. Vol. 17 (3). P. 299–308.

McClean C. Art Therapy as an intervention within a mother-daughter relationship // D. Waller and J. Mahony (Eds.). Treatment of addiction. Current issues for arts therapies. London and New York: Routledge. 1999. P. 167–206.

Moore R. W. Art therapy with substance abusers: a review of the literature // The Arts in Psychotherapy. 1983. Vol. 10 (2). P. 251–260.

Springham N. “All things very lovely”: art therapy in a drug and alcohol treatment program // D. Waller and J. Mahony (Eds.). Treatment of addiction. Current issues for arts therapies. London and New York: Routledge. 1999. P. 141–166.

Waller D., Pleven M. and Groterath A. Introducing new psychosocial elements into already functioning system // D. Waller and J. Mahony (Eds.). Treatment of addiction. Current issues for arts therapies. London and New York: Routledge. 1999. P. 59–105.

Winship G. Group therapy in the treatment of drug addiction // Waller D. and Mahony J. (Eds.). Treatment of addiction. Current issues for arts therapies. London and New York: Routledge. 1999. P. 45–58.

Групповая арт-терапия как инструмент психологической помощи студенткам. Е. Жукова.

Введение.

Арт-терапия представляет собой одну из наиболее динамично развивающихся форм психологической практики, ориентированную на разные группы клиентов. Таковой является, например, студенческая аудитория, которая характеризуется определенными психологическим особенностям и запросами. В настоящее время как в нашей стране, так и за рубежом, при высших учебных заведениях действуют службы психологического сопровождения студентов, оказывающие им помощь в различных кризисных ситуациях. Работа этих служб вынесена за рамки учебного процесса и реализуется в групповых и индивидуальных консультациях и тренингах. В то же время в процессе обучения студенты участвуют в разнообразных практических занятиях, в том числе, психологических тренингах, имеющих не только дидактическую, но и здоровьесберегающую направленность.

Психологическая служба вуза: цели и задачи работы.

Групповая арт-терапия проводилась нами на базе Волгоградского государственного педагогического университета и выступала инновационной формой деятельности его психологической службы. Психологическая служба была создана специально для студентов в 2005 г. В настоящее время основными направлениями ее деятельности являются:

– поддержка молодежи в сфере профессионального самоопределения и развития карьеры (включая этап выбора профессионального учебного заведения);

– адаптация первокурсников и актуализация их внутренних ресурсов, помогающих справляться со стрессовыми ситуациями в процессе обучения;

– содействие самопознанию и личностному росту студентов, повышению общей психологической культуры студентов и преподавателей;

– поддержка молодой семьи;

– сопровождение волонтерской деятельности студентов;

– профилактика юношеской наркомании;

– индивидуальное психологическое консультирование студентов.

Цель и задачи групповой арт-терапии определялись данными общими направлениями деятельности психологической службы.

Эффективность используемых форм психологического сопровождения студентов пока исследована явно недостаточно, в особенности, если речь идет о такой инновационной форме психологической практики, как арт-терапия. Чаще всего при проведении индивидуальных и групповых занятий со студентами специалисты применяют лишь отдельные элементы арт-терапевтических воздействий. Публикации о применении арт-терапии в виде целостного курса, что предполагает систематическое использование участниками занятий визуально-пластических и иных средств творческого самовыражения, на сегодняшний день отсутствуют. В то же время можно признать, что применительно к работе психологической службы высшего учебного заведения арт-терапия обладает целым рядом достоинств, а именно:

• ей свойственна «мягкость» и предоставление клиенту значительной свободы действий, возможность символического/метафорического выражения проблем и переживаний и ухода от их конкретной актуализации;

• она обеспечивает выражение как осознаваемого, так и неосознаваемого психологического материала, тем самым раскрывая глубинные, внутриличностные детерминанты психологических проблем и ресурсы участников занятий;

• на арт-терапевтических занятиях создается игровая и творческая атмосфера, что мотивирует студентов к участию в них. Арт-терапия позволяет задействовать естественную креативность и склонность к эксперименту молодых людей (Копытин, 2003).

Групповая арт-терапия имеет дополнительные преимущества в работе со студенческой аудиторией:

• она обеспечивает возможность ухода от пристального внимания специалиста и, по этой причине, более высокий уровень психологического комфорта и безопасности для молодых людей, как правило, в силу возраста характеризующихся хрупкими границами «Я»;

• в сочетании с фактором символической коммуникации дает возможность участникам занятий самостоятельно регулировать степень личностного самораскрытия, предоставляет им большую психологическую автономность;

• она обеспечивает участникам занятий взаимную психологическую поддержку, особенно важную в условиях их усиливающегося дистанцирования от семьи (Riley, 1999).

В то же время, учитывая опыт применения групповой арт-терапии в подростковой и молодежной аудитории (Копытин, 2003; Копытин, Свистовская, 2006, Riley, 1999), можно предполагать определенные особенности групповой динамики и трудности, связанные с проведением краткого курса занятий в условиях вуза. В связи с этим возникли следующие вопросы.

– Насколько возможно соблюдение нормы конфиденциальности при работе арт-терапевтических групп, состоящих из молодых людей, обучающихся на одном курсе или даже в одной группе в течение нескольких лет?

– Должна ли арт-терапевтическая группа быть однородной в возрастном и половом отношении и включать студентов, обучающихся на одном курсе?

– Какими должны быть условия группового соглашения? Какова должна быть степень открытости группы?

– С учетом более замедленной групповой динамики в подростковой и молодежной аудитории, можно ли добиться эффекта от укороченного курса арт-терапевтических занятий (7–12 встреч)?

Эти вопросы определили необходимость проведения нами специального исследования по изучению возможностей групповой интерактивной арт-терапии в работе со студентами высшего учебного заведения. Исследование проводилось в ноябре – декабре 2007 г. Представленные в статье результаты имеют предварительный характер и требуют продолжения исследования. В то же время они позволяют говорить о некоторых особенностях проведения групповой интерактивной арт-терапии в работе со студентами и о некоторых ее эффектах.

Условия и форма проведения арт-терапевтических занятий.

Занятия проводились в тренинговой комнате. Это небольшое квадратное помещение с подвижной мебелью. В первой половине дня там проводятся учебные занятия студентов факультета психологии и социальной работы. Групповая арт-терапия проводилась два раза в неделю в одни и те же дни, в одно и то же время, после учебных занятий. Продолжительность сессии составляла три часа. Постоянство времени проведения занятий и состава участников группы способствовало обеспечению психологической безопасности и давало ощущение предсказуемости ситуации.

В ходе работы использовались следующие материалы: гуашь, акварель, акриловые краски, уголь, сепия, пастель, карандаши, журналы и фольга для создания коллажей, бумага разных размеров, семейные фотографии участников.

Из разных форм групповой арт-терапии (Копытин, 2003) тематическая группа с элементами динамической была признана нами в наибольшей степени соответствующей краткосрочным условиям работы и особенностям участников. Сессии были структурированы и включали: введение с обсуждением актуального состояния участников и значимых переживаний в период между сессиями; основную часть, связанную с созданием изобразительной продукции в соответствии с предложенной темой, отражением своих чувств и мыслей; а также заключительную часть – обсуждение рисунков и подведение итогов. В некоторых случаях происходил отказ от первоначального плана занятия в пользу работы с актуальным состоянием отдельных участников и более полного использования ресурсов групповой динамики.

Состав группы и тематический план.

В настоящей статье описывается работа одной закрытой группы из восьми человек. Для занятий арт-терапией приглашались все желающие студенты университета I–V курсов. Планировался разнообразный состав группы по полу, возрасту и получаемой специальности. В итоге в группу вошли студентки одной из учебных групп второго курса по специальности «Психология». Участницы группы были знакомы друг с другом в течение полутора лет. В тренинговой работе ранее никто из них не участвовал. К изобразительной деятельности все проявляли большой интерес.

Таблица 1. Тематический план групповых арт-терапевтических занятий.

Для определения психологических особенностей и эмоционального состояния участниц группы и их отношения к себе на предварительном этапе проводилось диагностическое обследование с использованием самоактуализационного теста (САТ) в модификации Л. Гозмана, М. Кроза и М. Латинской (Алешина, Гозман, Дубовская, 1987), опросника социально-психологической адаптированности А. К. Осницкого (Осницкий, 1996), техники стимульного рисования Р. Сильвер (Сильвер, 2003) и опросника Э. Хайма по определению копинг-поведения. По окончании работы группы студентам было предложено повторно ответить на вопросы самоактуализационного теста и заполнить анкету «Что было важно в процессе групповой арт-терапии».

Описание процесса и эффектов групповой арт-терапии.

На первом занятии участницам было предложено представиться, написать свое имя на карточке и прикрепить ее на грудь. После обсуждения ожиданий участниц, правил работы в группе и проведения разогревающих упражнений было дано задание передавать карточки с именами по кругу, чтобы другие написали рядом с настоящим именем то, которое также может подойти данному человеку, для расширения его представления о нем самом. Далее обсуждались впечатления участниц: что понравилось или не понравилось, что удивило. Одна из участниц сделала открытие, что все имена, предложенные ей остальными, соответствуют именам женщин в ее семье, на которых она всеми силами старается не быть похожей и с которыми у нее конфликтные отношения.

Рисунок имени.

Участницам группы было предложено создать образ своего имени, используя различные материалы. Кто-то создал его в реалистичной манере, кто-то – в абстрактной. Одни отражали свое ощущение от имени, другие то, как имя воспринимается окружающими. В образе имени отразилось отношение участниц к себе, особенности взаимодействия с другими людьми. В ходе обсуждения работ другие могли выражать свои чувства по поводу рисунка и задавать автору вопросы.

Каракули.

На втором занятии участницы занятий брали в одну руку уголь, в другую – сепию и спонтанно проводили линии на листе формата А3 (с закрытыми или открытыми глазами), а затем с помощью красок создавали изображения, отражающие их эмоциональное состояние в данный момент. Данная техника была использована для саморегуляции, снижения страха перед рисованием и развития спонтанности.

Начиная со второго занятия напряжение и сопротивление группы росло. Участницы стали выражать отрицательные эмоции относительно поведения друг друга. Некоторые заявили о нежелании приходить на следующее занятие. Поэтому третья встреча была полностью посвящена осознанию участницами своей роли в группе и своих отношений с другими людьми.

Затем группе было предложено совместно изобразить дерево. После этого обсуждались чувства и поведение участниц в игре и то, как они соотносятся с их ролью в данной группе и в других группах, формальных и неформальных, к которым они принадлежат. Это привело к тому, что одна из участниц заявила о своей актуальной проблеме, и все оставшееся время занятия было посвящено первоначальной проработке данной проблемы с участием группы. Группой было выдвинуто и принято предложение на последующих встречах всем желающим по очереди заявлять о своей проблеме, чтобы работать над ней в пространстве группы.

На последующих занятиях в ходе обсуждения художественной продукции та или иная участница, порой преодолевая внутреннее сопротивление, заявляла о наличии личной проблемы, оказывалась в центре всеобщего внимания и глубже работала над ней. Но не все были к этому готовы – некоторые радовались тому, что у них нет видимых проблем, которые хотелось бы обсуждать в группе, хотя они с интересом приходили на занятия и включались в изобразительную деятельность с целью саморегуляции и обретения внутренней гармонии.

Коллаж на тему «Женская часть моего „Я“».

Участницам было предложено создать образ женской части своего «Я», используя журналы и фольгу. Кто-то обошелся отражением внешних атрибутов (одежда, украшения) или привычных женских ролей. В ходе обсуждения оказалось, что у многих эта часть «Я» является недостаточно осознанной и конфликтной.

Психосоматический джорнеллинг.

В состоянии расслабления участницы совершили медитативное «путешествие» по своему телу, обращая внимание на возникающие при этом ощущения и стараясь представить их в виде образов. Затем участницы переходили к отражению своих впечатлений в рисунке и проводили диалог между телом и сознанием. После этого был создан второй рисунок, отражающий желаемое состояние тела и то, что может этому способствовать. Занятие проходило в конце недели, участницы чувствовали себя уставшими, и это задание вызвало у них множество приятных эмоций. В помещении в тот день было прохладно, но участницы группы расходились с ощущением физического тепла и удовлетворения.

Фотоколлаж «Семья».

Используя свои любимые семейные фотографии, участницы создавали в виде коллажа образ своей семьи. У некоторых из них при этом актуализировались сильные переживания. В этом случае делалась расстановка семьи.

Рисуночная метафора «Жизненный путь».

За основу была взята методика И. Л. Соломина (Соломин, 2006). Участницы изображали свою жизнь в единстве прошлого, настоящего и будущего на листе формата А3, используя краски или пастель. Эта тема соотносится с актуальной для студентов проблемой самоопределения, и задание вызвало большой интерес даже у тех участниц, которые в процессе тренинговой работы предпочитали уходить от более глубокого самораскрытия.

Далее описывается процесс работы на примерах нескольких участниц и дается характеристика некоторых эффектов групповой интерактивной арт-терапии. Имена участниц группы изменены.

Пример 1: Лиля.

Лиля – успешная студентка, староста группы. В группе захотела принять участие для того, чтобы лучше узнать себя. В ходе предварительной диагностики обнаружились следующие психологические особенности, определившие показания для работы: переживание эмоционального дискомфорта, нецелостное восприятие своего жизненного пути, зависимость ценностей и поведения от воздействия извне (внешний локус контроля), низкое осознание своих потребностей и чувств, снижение самоуважения и самопринятия, неадаптивные копинг-стратегии (растерянность, самообвинение, отступление).

Лиля присоединилась к группе со второго занятия, откликнувшись на приглашение других участниц. В начале работы она высказала пожелание, чтобы в группе не затрагивались ее глубоко личные переживания. Это говорило о неготовности к самораскрытию, сопротивлении и недоверии к группе. Однако в процессе группового взаимодействия неожиданно для самой себя Лиля вышла на свою актуальную проблему, смогла о ней рассказать и первоначально проработать.

На втором занятии, создавая каракули, отражающие актуальное эмоциональное состояние, Лиля работала сепией и углем. На ее рисунке каракули занимают большую часть листа. Справа линии тоньше, более округлые, нарисованные углем, слева – жирнее, нарисованные с нажимом. Левая часть листа прорисована больше, что для левши означает открытость.

Лиля: Я ничего не чувствовала, мне было спокойно. Начала рисовать плавные линии. Когда открыла глаза, подумала: «Разве в том, что я намалевала, можно что-то увидеть?» Потом появились глаз, шляпа, волосы – образ девушки, облачка, ураган… Все такое ветреное в итоге… Похоже ли это на мое состояние? Ураганчик уже в меньшей степени, а облачка еще плывут… Ураганчик был десятибалльный, сейчас на три балла… Уголь мягче, им мне нравится делать плавные линии, а на сепию легче нажимать…

Лиля говорит о переживании сложного эмоционального состояния, накал которого сейчас снизился (образ урагана, облаков). Обращают на себя внимание ее слова о том, что для нее спокойное состояние связано с отсутствием эмоций. Возможно, это защита от неприятных эмоций.

На третьем занятии в ходе выполнения группового ролевого упражнения «Дерево» Лиля приняла неестественную, неустойчивую позу с наклоном вниз.

Лиля: Я была веточкой. Но изначально мне хотелось быть стволом. Так как эту роль заняли, я решила стать веточкой, но не такой, как все, а поломанной. На любом дереве есть такие. Либо она под тяжестью чего-то согнулась, либо ее кто-то сломал… Она и часть дерева, и уже не дерево. Я вишу на этом дереве и жду, сорвет меня ветром или нет. Именно для сломанной веточки ветер становится наиболее сильным испытанием. Пока не сорвало… Все не так, как у всех, это про меня. Еще этот образ можно рассматривать как отражение последствий некоторых событий моего недавнего прошлого. Ведущая: Можно ли сравнить образ поломанной веточки с человеком, который наблюдает со стороны за событиями в группе? Лиля: Да. Ведущая: Это характерно для тебя в других группах? Лиля: Да. Я люблю быть центром группы, но если это не получается, занимаю позицию стороннего наблюдателя.

Данное упражнение продемонстрировало отношения Лили с группой: желание быть ее центром, а если это не получается, уходить в сторону. С другой стороны, образ существа, пострадавшего от чего-то (веточка согнулась или ее кто-то сломал), уязвимого для внешних сил, указывает на психологическую неустойчивость Лили, недостаточное развитие навыков эмоциональной саморегуляции. У некоторых участниц группы выбранная Лилей роль вызвала недоумение (она всегда спокойна, благополучна), грусть и желание «прикрепить веточку обратно к стволу».

На четвертом занятии, услышав предложенную тему, Лиля засмеялась. По поводу созданного ею коллажа сказала следующее.

Лиля: Большую часть времени моя женская половина спит, поэтому в центр я поместила спящую девушку. Мне было сложно создавать этот коллаж, потому что я не знаю, какая же она, моя женская половина. Непонятная, таинственная, все время о чем-то думает. Иногда она хохотушка, как ребенок. Иногда ей хочется сесть кому-нибудь на шею, мужчине. Чаще всего полностью быть женщиной у нее не получается, проявляются мужские черты. Моя мама усиленно пытается ее разбудить, теперь к ней присоединился и папа. Но, кажется, это не совсем мое. Если она просыпается, то ведет себя, как ребенок. Ей комфортно спать. Если ей понравится бодрствовать, она не уснет… Я буду дальше думать над тем, какая она и чего хочет…

Группа начала активно поддерживать Лилю, говорить комплименты и выражать положительное отношение к тому, чтобы ее женская часть «пробудилась».

Состояние Лили в начале пятого занятия, по ее словам, было похоже «на разлитый чай»: «Кто-то задел по неосторожности полный стакан, чай и разлился…».

Лиля: Когда мы мысленно путешествовали, я не все части тела чувствовала, и то, что не чувствовала, раскрасила нейтральной охрой. В области головы у меня все было синее. В ладонях и в грудной клетке я чувствовала тепло и представляла это как сияние. В ладонях – солнечный и золотой цвета, а в груди – приятный голубой свет. Ноги как два красных ручейка. Когда поднимались вверх, мне представились зелено-синие змейки.

К моему удивлению, больше говорило тело, а сознание терпеливо слушало. Тело хочет спать, чтобы не думать. От того, что сознание слишком много думает, нехорошо становится сердцу, легким и глазам.

Первый рисунок получился слишком разноцветным. Моему телу было бы хорошо, если бы оно было бесформенным и расплывчатым, то есть расслабленным. От тепла физического и душевного, больше извне (аплодисменты в группе).

Видимо, участники группы почувствовали, что Лиля сделала еще один шаг в самопознании, работе над собой, поэтому и возникли спонтанные аплодисменты.

По описанию рисунков можно сделать вывод, что Лиле хочется думать меньше, активная мыслительная деятельность ей неприятна. Она заметила связь между мыслями и неприятными ощущениями в области сердца, легких и глаз, и хочет быть расслабленной, спокойной, «не раскрашенной». На одном из предыдущих занятий уже возникала эта тема расслабления, желания, чтобы отсутствовали эмоции и мысли (при рисовании каракулей). Видимо, их содержание для Лили неприятно.

На шестом занятии для создания фотоколлажа на тему отношений с близкими Лиля взяла лист большого размера (ватман) и заполнила его весь. Похоже, данная тема вызвала у нее интерес. Семейные фотографии представлены как лепестки желтого цветка. В центр помещены две фотографии: маленькая Лиля вместе с мамой и взрослая Лиля в вечернем платье рядом с папой. Лиля довольна своими отношениями с родителями, считает себя папиной дочкой. Кроме родных, на фотоколлаже представлена близкая подруга Лили, которую она считает почти сестрой.

После завершения занятия, снимая с коллажа фотографии, чтобы забрать их домой, Лиля испытывала грусть: ей не хотелось разрушать композицию. Видимо, семья значит для нее очень много. По ее словам, она испытывает благодарность, что у нее есть такие отношения.

Участники группы обратили внимание на фотографию, где Лиля в вечернем платье, возобновив, таким образом, обсуждение темы женской сущности лилиного «Я». На их взгляд, Лиля на этой фотографии выглядела очень женственно, что не согласовывалось с ее представлением о своей женской сущности как «спящей».

На седьмом занятии на рисунке, отражающем прошлое, настоящее и будущее, Лиля изобразила перекресток. На переднем плане – человек, нарисованный в упрощенной манере, раскрашенный синим, красным и бледно-оранжевым цветами. Над его головой – вопросительные знаки. Он ищет ответы на вопросы, но не может найти. Этот же человек, только не раскрашенный (нашедший ответы), изображен после перекрестка, то есть в будущем. Между ними стоят люди, которых автор определила как «тени прошлого». Обращает на себя внимание то, что «тени прошлого» нарисованы перед фигурой, находящейся в настоящем. Возможно, некоторые события прошлого переживаются в настоящий момент и не дают автору двигаться дальше. Персонаж направляется по дороге в сторону солнца, которое автор определила как заходящее.

Первоначально Лиля хотела ограничиться кратким обсуждением рисунка. Но в процессе рассказа актуализировались связанные с рисунком эмоции (Лиля начала плакать), и стало понятно, что она переживает трудную жизненную ситуацию. Год назад ее молодой человек совершил самоубийство. Он предупреждал, что может это сделать, но никто из близких, в том числе и Лиля, не увидел в его ситуации ничего катастрофического. Лиля испытывает чувство вины, считая, что могла предотвратить суицид. Она ищет ответ на вопрос: «Почему это произошло?», что она и отразила на своем рисунке.

Участники группы были удивлены тем, что Лиля не показывала своих переживаний в течение всего года. Они выразили растерянность, сочувствие и страх перед затронутой Лилей темой. Целью последующей работы на данном занятии стало улучшение актуального состояния Лили. Было предложено представить свое эмоциональное состояние в данный момент в виде образа и нарисовать его. Рисовать Лиля отказалась из-за усталости, но была готова описывать образ словами.

Она представила его так: чья-то серая рука держит над ней черный кувшин, из которого на ее голову льется деготь, покрывает все ее тело. Очиститься от него не удается. Он мешает ей дышать и застилает глаза. Было предложено данный образ трансформировать, например, поместить что-то между кувшином и ею. Лиля решила, что это будет еще один – белый – кувшин. Деготь по-прежнему выливается из черного кувшина, но теперь вливается в белый. Лиля отметила, что пока представляет этот белый кувшин у себя над головой, ей становится лучше, прозрачный деготь немного отлипает от тела и легче дышать.

Самым важным на этом занятии и в процессе всей работы для Лили оказалось то, что изобразительная деятельность способствовала выражению негативных, непереносимых ранее эмоций (чувства вины). В ситуации групповой арт-терапии ею был заново пережит эмоциональный опыт из реальной жизни, произошло образное, а затем и словесное отреагирование и осознание чувств, связанных со значимыми отношениями. Благодаря последовавшей работе с образами удалось оптимизировать состояние Лили.

Согласно данным повторной диагностики, в результате участия в арт-терапии Лиля стала больше опираться на себя (внутренний локус контроля), больше себя уважать, лучше понимать свои чувства и потребности. По шкалам «гибкость поведения» и «креативность» самоактуализационного теста также наблюдаются положительные изменения. По словам Лили, в процессе работы важнее всего для нее было разобраться в своей психологической проблеме, приобрести навыки самостоятельного решения проблем, узнать, как ее поведение воспринимают другие члены группы.

Пример 2: Таня.

Как студентка Таня старается справляться с учебными задачами, но это ей дается нелегко. В начале работы она выделялась в группе опущенными плечами и тихим голосом. По результатам предварительной диагностики можно было сделать вывод о переживании Таней эмоционального дискомфорта, нецелостном восприятии своего жизненного пути, зависимости ее ценностей и поведения от воздействия извне (внешний локус контроля), снижении самоуважения и самопринятия, низкой спонтанности поведения, неадаптивных копинг-стратегиях в когнитивной сфере (растерянность).

Создавая рисунок своего имени, Таня изобразила зимний пейзаж. Объяснила это тем, что родилась в Татьянин день, и имя ассоциируется у нее с зимой, снегом. Детские воспоминания тоже связаны с катанием с горок, весельем. В создании рисунка было использовано много цветов: оранжевый, зеленый, синий, красный, желтый.

На втором занятии каракули были нарисованы сепией и углем. Спонтанное рисование двумя руками однообразных линий с нажимом понравилось Тане, поскольку помогало справиться с нахлынувшими неприятными эмоциями. Увиденные в каракулях образы позволили ей выразить и осознать свое эмоциональное состояние (тревога). Эта работа помогла Тане посмотреть на свои негативные эмоции со стороны и достичь над ними контроля.

На третьем занятии, выполняя ролевое упражнение «Дерево», Таня изображала веточку и прокомментировала свое участие следующим образом.

Таня: Я была веточкой. Идея дуба была моей. Когда дерево качалось, было смешно. Мне было интересно в этой роли. Я как веточка нужна для того, чтобы дерево было сильным. Какую роль я играю в группе, не знаю.

На четвертом занятии Таня открыто заявила о своем праве быть услышанной.

Таня: Моя женская часть ощущает себя рыжей, игривой, яркой, кокетливой. Любит короткие юбки, каблуки. Я уже такая. Это больше даже женщина, чем девушка. Мне очень нравится. Многие мою таинственность расценивают как недоступность – «снежная королева». Но за ней скрывается все это буйство. Некоторые хотят видеть меня мягкой, покладистой, но я не такая, я протестую… Мне нравится то, что получилось. Жаль только, что здесь у меня хорошее настроение, а за пределами этой комнаты оно портится.

Описывая коллаж, Таня не была похожа на ту, какой она предстала на первых занятиях (с опущенными плечами, тихим голосом). Выражение ее лица соответствовало созданному образу – игривое, кокетливое. Видимо, обращение к женскому аспекту ее «Я» является для нее ресурсом. Хотя, по ее признанию, она сама не поняла, откуда все взялось и как появился такой коллаж, ведь по ее поведению не скажешь, что она так себя ощущает.

В промежутке между четвертой и пятой сессиями Таня пришла на индивидуальную консультацию, чтобы узнать результаты предварительной диагностики. Свое эмоциональное состояние она сравнила с болотом, из которого не хотелось вылезать, так как ничего привлекательного на берегу нет. Все положительные эмоции были заслонены тревогой. Свое будущее Таня тоже никак не представляла, даже не задумывалась о нем. В ходе консультации она по-другому взглянула на свою проблему, была удивлена, и ее отношение к ней изменилось.

Состояние Тани в начале пятого занятия было не таким, как раньше. Она сравнила его с приятным ощущением от мягкого шарфа.

Таня: Я снова не стала закрывать глаза во время мысленного путешествия. Когда назывались те или иные органы тела, я не видела образов, у меня сразу возникали чувства. Хорошие, светлые, яркие… Белого, голубого цвета. Легкое, морозное, прозрачное, чистое… Самое большое чувство возникло, когда дошли до сердца, чувство радости. Я уже думала, что все… Мои планы на сегодня рухнули… Но внутреннее состояние не испортилось, как бывает обычно, и я поняла, что победила. Тело заявило, что оно будет всегда жить по своим правилам и сознанию лучше принять это как данность. Сознание согласилось прислушаться к телу. Телу станет лучше, когда сознание справится с теми трудностями и страхами, которые возникли в последнее время. Оно уже на пути к этому, отчасти уже с ними справилось. Поэтому такая радость. Внести в свою жизнь яркие краски – вот что мне нужно. Для меня важную роль будут играть внутренние факторы. Если я пройду по этому длинному-длинному пути, а я уже по нему иду, независимо от того, какие неприятности происходят снаружи, внутри будет радостно. Мне сейчас очень хорошо.

Эмоциональное состояние Тани, как и на предыдущем занятии, оказалось благоприятнее, чем в самом начале работы в группе. Появилось чувство радости. Перемены, по ее словам, происходят и в реальной жизни. Ее состояние теперь меньше зависит от внешних неприятностей. С частью трудностей и страхов она справилась и продолжает работать над собой. Достигнутый на данном этапе успех приносит ей удовольствие.

Созданный Таней в ходе седьмого занятия рисунок прошлого, настоящего и будущего занял лист целиком. Он разделен по диагонали на три зоны: наибольшее пространство в центре занимает настоящее, чуть меньшее слева – прошлое, а будущему отведен маленький уголочек справа вверху. Отрезки времени отделены друг от друга границами, что свидетельствует о нецелостном восприятии своего жизненного пути и, возможно, тревоге. Прошлое прорисовано в наибольшей степени, в его зоне есть участки, закрашенные черным и коричневым. Будущее раскрашено серым цветом, и линии растушеваны.

Верх и низ изображения невозможно определить (в том числе и для самой Тани). То же самое наблюдалось и в некоторых ее предыдущих работах. Возможно, она испытывает трудности в ориентации в своем внутреннем мире. Собственно пути на рисунке нет, есть только зоны прошлого, настоящего и будущего. По словам Тани, она не видит дороги, по которой идет, куда идет и альтернативных путей.

Повторная диагностика показала, что в результате работы Тани в арт-терапевтической группе она стала больше опираться на себя (внутренний локус контроля), больше себя уважать, принимать те свои эмоциональные проявления, которые раньше ею не принимались (недовольство, протест). По шкалам «гибкость поведения», «контактность» и «креативность» самоактуализационного теста также были отмечены положительные изменения. По словам Тани, в процессе работы для нее оказалось важным понять свой внутренний мир и свои отношения, научиться не избегать сложных ситуаций, а пытаться их решать.

Заключение.

Представленная в статье работа была посвящена исследованию возможностей групповой интерактивной арт-терапии в работе со студентами вуза. Планируя использовать инновационную форму работы со студентами, мы исходили из предположения о том, что она отвечает психологическим особенностям и задачам возрастного развития студентов и обладает целым рядом преимуществ перед традиционными формами консультирования.

Опыт применения групповой интерактивной арт-терапии свидетельствует об ее эффективности в работе со студентами, так как помогает им в решении целого ряда психологических задач. Выбор краткосрочной тематической арт-терапевтической группы оказался оправданным: эта форма работы обеспечивает фокусировку на актуальных для студенческой аудитории темах. Даже при ограниченном количестве занятий удалось достичь определенных положительных эффектов, подтвержденных результатами тестирования.

В то же время полученный опыт требует расширения объемов исследования. Он также позволяет говорить о возможности организации групп с более длительным сроком работы и необходимости получения некоторыми студентами дополнительной психологической помощи для более глубокой проработки проблем.

Литература.

Алешина Ю. Е., Гозман Л. Я., Дубовская Е. М. Социально-психологические методы исследования супружеских отношений. М.: МГУ, 1987.

Копытин А. И. Руководство по групповой арт-терапии. СПб.: Речь, 2003.

Копытин А. И., Свистовская Е. Е. Арт-терапия детей и подростков. Москва: Когито-Центр, 2006.

Крайг Г., Бокум Д. Психология развития. СПб.: Питер, 2006.

Ливехуд Б. Кризисы жизни – шансы жизни: Развитие человека между детством и старостью. Калуга: Духовное познание, 1994.

Осницкий А. К. Психология самостоятельности. Методы исследования и диагностики. Москва – Нальчик: Издательский центр «Эль-Фа»,1996.

Сильвер Р. А. Техника стимульного рисования. СПб.: Семантика, 2003.

Смирнов С. Д. Педагогика и психология высшего образования: от деятельности к личности. М.: Академия, 2001.

Соломин И. Л. Современные методы психологической экспресс-диагностики и профессионального консультирования. СПб.: Речь, 2006.

Хухлаева О. В. Основы психологического консультирования и психологической коррекции. М.: Академия, 2001.

Эриксон Э. Идентичность: юность и кризис. М.: Прогресс, 1996.

Riley S. Contemporary art therapy of adolescents. London: Jessica Kingsley Publishers, 1999.

Арт-терапия в профилактике эмоционального выгорания. И. Захарова.

Введение.

Профессиональная деятельность зачастую является источником повышенного эмоционального напряжения. Оно связано с интенсивным общением с людьми, высокой ответственностью за результаты деятельности, ограниченным временем для выполнения поставленных задач и другими факторами. Негативное влияние связанного с профессиональной деятельностью повышенного эмоционального напряжения может усиливаться из-за недостаточного внимания работодателей к сохранению здоровья сотрудников, отсутствия у самих работающих умений преодолевать стресс, используя те или иные способы психологической самопомощи и активного отдыха, а также из-за наличия дополнительных негативных факторов.

В психотерапии в настоящее время все больше внимания уделяется проблеме эмоционального выгорания (Бодров, 1995; Бойко, 1999; Водопьянова, 2001; Орел, 2007; Скугаревская, 2002). Разрабатываются и внедряются методы оценки симптомов эмоционального выгорания, проводятся специальные мероприятия профилактической и коррекционной направленности, использующие различные приемы психологического воздействия.

Работа в сфере торговли недвижимостью сопряжена с повышенным уровнем стресса. Он объясняется высокой степенью ответственности за результаты деятельности, работой с большими суммами денег и важными документами, взаимодействием с людьми, которые в свою очередь также находятся в большом эмоциональном напряжении. Хотя в штате агентств, занимающихся торговлей недвижимостью, имеются психологи, их деятельность, как правило, направлена в основном на решение задач профессионального отбора, проведение тренингов продаж и формирования профессионально значимых качеств сотрудников. К сожалению, работа с проблемами эмоционального выгорания сотрудников, как правило, не ведется.

Эмоциональное выгорание.

Термин «эмоциональное выгорание» ввел американский психиатр X. Дж. Фрейденберг в 1974 г. для характеристики психологического состояния здоровых людей, находящихся в интенсивном и тесном общении с клиентами, пациентами, в эмоционально насыщенной атмосфере при оказании профессиональной помощи. Первоначально этот термин определялся как состояние изнеможения, истощения с ощущением собственной бесполезности.

Затем феномен «эмоционального выгорания» был детализирован. Б. Перлман и Е. Хартман, обобщив многие определения «выгорания», выделили три главных компонента: эмоциональное и/или физическое истощение, деперсонализация и снижение продуктивности работы. Были также выделены пять ключевых групп симптомов, характерных для синдрома эмоционального выгорания:

1. Физические симптомы (усталость, физическое утомление, снижение или увеличение веса, бессонница и т. д.).

2. Эмоциональные симптомы (недостаток эмоций, пессимизм, цинизм и черствость в работе и личной жизни, безразличие и усталость, ощущение фрустрации, раздражительность, сниженное настроение, тревога и т. п.).

3. Поведенческие симптомы (импульсивное поведение, малая физическая нагрузка, употребление табака, алкоголя, лекарств и т. д.).

4. Интеллектуальные симптомы (снижение интереса к новым теориям и идеям в работе, предпочтение стандартных подходов к работе, шаблонов, безразличие к новшествам, отказ от участия в развивающих и образовательных программах и т. д.).

5. Социальные симптомы (уменьшение активности и интереса к досугу, ограниченные социальные контакты, ощущение изоляции и т. д.).

Исследователи выделяют ряд факторов, ведущих к развитию эмоционального выгорания у менеджеров. К этим факторам относят такие личностные характеристики, как интроверсия, низкое самоуважение, определенные мотивационные особенности и другие. Х. Фрейденберг считает, что «выгоранию» способствуют также гуманность, мягкость, склонность к идеализации, фанатичность. При этом многие зарубежные исследователи отмечают, что факторы, связанные с работой и стилем организационного поведения, влияют на выгорание в большей степени, чем личностные характеристики менеджеров. Установлена связь «выгорания» с чувством собственной значимости на рабочем месте, профессиональным продвижением, автономией и уровнем контроля со стороны руководства. Значимость работы является барьером для развития «выгорания». В то же время неудовлетворенность профессиональным ростом, потребность в поддержке, недостаток автономии способствуют «выгоранию».

Отечественные исследователи (Водопьянова, 2001) выделяют три основных фактора, влияющих на эмоциональное выгорание.

Первый фактор, снижающий вероятность синдрома выгорания, образуют: ориентация на сотрудничество и компромисс, высокая мотивация саморазвития и профессионального роста, креативность в решении профессиональных задач, высокий уровень коммуникативных умений, высокая общительность в малых группах, социальная смелость, радикализм.

Второй фактор, повышающий вероятность развития эмоционального выгорания, включает заниженную самооценку, эмоциональную неустойчивость, низкую активность и неумение формировать свою команду (сплачивать коллектив), использование стратегии избегания.

Третий фактор, также способствующий развитию эмоционального выгорания, включает «размытость» личных целей и ценностей, низкий уровень управленческих умений, неадекватность самооценки, консерватизм, негибкость поведения. Личностные качества и умения, составившие второй и третий факторы, могут рассматриваться как персональные факторы риска «выгорания» для менеджеров.

К организационным факторам, способствующим развитию выгорания, относят многочасовой характер работы, не оцениваемой должным образом, имеющей трудноизмеримое содержание и требующей исключительной продуктивности; неадекватность руководства и другие. Еще один фактор, обусловливающий синдром эмоционального выгорания – это наличие психологически трудного контингента, с которым приходиться иметь дело профессионалу (тяжелые больные, конфликтные покупатели, «трудные» подростки и т. д.).

Программа арт-терапевтического тренинга по профилактике и коррекции эмоционального выгорания у специалистов в сфере недвижимости.

Стремясь реализовать возможности арт-терапии в профилактике и коррекции эмоционального выгорания у специалистов в сфере недвижимости, мы разработали специальную программу. Ее разработка была связана с тем, что при проведении с сотрудниками тренингов, направленных на развитие профессиональных навыков общения с клиентами, нами был выявлен запрос на занятия, которые могли бы способствовать снижению эмоционального напряжения и повышению профессиональной уверенности. В частных беседах нам удалось обнаружить у ряда сотрудников те или иные проявления эмоционального выгорания.

В компании проводится внутреннее обучение сотрудников: тренинги, семинары, лекции. Прежде всего они направлены на повышение профессиональных знаний в сфере недвижимости, обучение и развитие навыков коммуникативной компетентности при работе с клиентами. На наш взгляд, необходимо также с помощью обучения и тренингов оказывать поддержку специалистам, учитывая специфику их деятельности, в том числе значительную эмоциональную нагрузку.

При разработке программы мы исходили из предположения, что ее включение в процесс обучения сотрудников (менеджеров) позволит им не только сохранить здоровье, но и эффективнее работать. Мы полагали, что данную программу могут пройти все желающие и что в дальнейшем занятия по данной программе могут стать более или менее регулярными.

В связи с тем, что методы арт-терапии в работе с сотрудниками данной компании никогда ранее не применялись, мы предположили, что на начальном этапе могут возникнуть некоторые сложности. Поэтому мы решили включить в данную программу методы арт-терапии в качестве одного из элементов, дополнив ими более привычные для сотрудников формы работы на бизнес-тренингах (дискуссии, мини-лекции и т. п.). Предлагаемая программа однодневного тренинга может рассматриваться как подготовительный этап для дальнейшего планирования и проведения специальных коррекционных и профилактических мероприятий для сотрудников агентства по недвижимости с использованием методов арт-терапии. Нам представляется важным, что участникам тренинга дается возможность не только узнать о способах снижения эмоционального напряжения, но и непосредственно выполнить ряд практических заданий и получить реальный опыт работы с собственным эмоциональным состоянием.

Содержанием программы являются: исследование причин и проявлений эмоционального напряжения; определение сотрудниками своей вовлеченности в стресс, форм его проявления и выхода из стресса; поиск способов снижения эмоционального напряжения; овладение практическими упражнениями, направленными на снижение эмоционального напряжения.

Тренинг имеет следующую структуру:

• приветствие;

• обозначение правил работы в группе и целей тренинга;

• оценка ожиданий участников тренинга;

• информация на тему «Стресс» с последующей практической работой (создание участниками тренинга рисунков по кругу «Создадим стресс», обсуждение ассоциаций и личного опыта, связанных с понятием «стресс»);

• дискуссия на тему «Плюсы и минусы стресса»;

• создание рисунков на тему «Образ эмоционального напряжения» и их обсуждение;

• дискуссия на тему «Что предшествует состоянию эмоционального напряжения?», создание и обсуждение рисунков на эту тему;

• сравнение первого и второго индивидуальных рисунков;

• обсуждение причин эмоционального напряжения на работе, составление списка ситуаций, которые вызывают длительные отрицательные или положительные эмоции;

• создание и обсуждение рисунков, связанных с переживанием эмоционального и физического комфорта, их сравнение с созданными на предыдущих этапах тренинга;

• создание одного или нескольких рисунков, отражающих переход от состояния эмоционального напряжения к состоянию покоя и комфорта;

• мини-лекция на тему «Что позволяет снижать эмоциональное напряжение?»;

• обсуждение в группе различных способов снижения эмоционального напряжения (аутотренинг, дыхательные упражнения, занятия любимыми видами досуга, изменение отношения к ситуации, использование разных средств для выражения эмоций, релаксация и другие);

• просмотр слайд-шоу с картинами природы и музыкальным сопровождением;

• обсуждение возможностей снижения эмоционального напряжения через творческую активность;

• подведение итогов тренинга.

Описание процесса работы на тренинге.

Тренинговая программа проводилась со специалистами по недвижимости непосредственно в агентстве. В агентстве существует отдел персонала и учебный центр, сотрудником которого является автор статьи.

В тренинге приняли участие пять специалистов: Елена, 46 лет, опыт работы – шесть лет; Марина, 35 лет, опыт работы – пять лет; Ирина, 41 год, опыт работы – восемь лет; Алина, 51 год, опыт работы – пять лет; Нина, 54 года, опыт работы – три года. Тренинг проводился в течение одного дня в учебном классе. В ходе работы использовались арт-терапевтические техники, а также диагностические методики.

Результаты диагностики и анализ полученных данных.

Для определения эмоциональных особенностей и психического состояния участников тренинга, а также их отношения к своей профессиональной деятельности на предварительном этапе тренинга использовались следующие диагностические методики: «Диагностика эмоционального выгорания» В. В. Бойко и методика «Самочувствие – Активность – Настроение» (САН). По окончании тренинга участницы еще раз выполняли методику САН.

Методика В. В. Бойко предоставляет возможность достаточно полно увидеть картину синдрома эмоционального выгорания. Данный синдром оценивается по 12 шкалам (симптомам), которые группируются в соответствии с тремя фазами эмоционального выгорания. Для каждого симптома определяется сумма баллов в соответствии с ключом методики. Можно говорить о сложившемся симптоме, если сумма баллов от 16 и выше (максимально возможное значение 30 баллов).

Также можно определить степень сформированности той или иной фазы, суммируя показатели по симптомам данной фазы. Соответственно, можно говорить о сформированности фазы при сумме баллов от 61 и выше (максимальное значение – 120 баллов). Диагностические данные, полученные при использовании методики В. В. Бойко в группе участников тренинга, представлены в таблице 1.

Таблица 1. Результаты оценки симптомов эмоционального выгорания по методике В. В. Бойко.

Для участников тренинга характерно следующее. У Елены и Алины результаты диагностики показали высокую степень сформированности синдрома эмоционального выгорания. У Ирины и Нины синдром не сформирован, при этом присутствуют отдельные симптомы эмоционального выгорания. У Марины синдром находится в стадии формирования.

Можно отметить некоторые общие для всех участников особенности, связанные с разными фазами развития синдрома. В результате анализа проявлений, характерных для фазы «Напряжение», можно заключить, что все участники осознают, что в их профессиональной деятельности имеется большое количество психотравмирующих факторов. При этом для всех характерны низкие результаты по шкалам «Неудовлетворенность собой» и «Загнанность в клетку». Это может говорить с одной стороны о том, что, несмотря на серьезные психотравмирующие факторы, участники в целом довольны своей деятельностью и готовы как-то влиять на ситуацию на работе, хотя, с другой стороны, это, возможно, связано с желанием дать социально-одобряемый ответ.

Исходя из наблюдений за нашими участниками в других тренинговых программах, личного общения с ними, можно сказать, что для них действительно характерно положительное отношение к своей деятельности, у них нет желания поменять профессию. При этом они в полной мере осознают всю силу давления факторов, связанных с работой. Возможно, положительное отношение к профессии в целом можно отнести к ресурсу, который позволяет им быть успешными в работе и преодолевать сложные ситуации.

В результате анализа проявлений, характерных для фазы «Резистенция», можно заключить, что для всех участников характерны низкие показатели по симптому «Эмоционально-нравственная дезориентация». Достаточно выражен симптом «Избирательное эмоциональное реагирование». У Елены отмечен максимальный показатель по симптому «Экономия эмоций». По результатам участников видно, что есть тенденция к уменьшению эмоциональной вовлеченности в выполняемую работу.

На основании анализа проявлений, характерных для фазы «Истощение», можно сделать вывод, что у двух участников, Ирины и Нины, фаза истощения не сформирована. У других участников эта фаза достаточно сформирована. Для Марины и Алины характерна выраженность симптома «Личностная депривация». Психовегетативные и психосоматические нарушения, спровоцированные профессиональной деятельностью, отметила у себя Елена.

Таким образом, данный тест показал, что все участники испытывают влияние ряда факторов, вызывающих эмоциональное напряжение и приводящих к формированию синдрома эмоционального выгорания.

Что касается результатов применения методики САН, которая позволяет провести экспресс-диагностику текущего эмоционального и физического состояния, то три участника тренинга обозначили свое настроение в начале работы как удовлетворительное (дав соответствующие балльные оценки), а один участник определил свою степень активности также как удовлетворительную. В то же время у всех участников преобладали оценки самочувствия, активности и настроения, соответствующие уровню «хорошие».

В результате сравнения показателей САН в начале и в конце тренинга можно заключить, что по параметру «Настроение» у всех участников произошли положительные изменения. Повышение уровня активности отмечено у двух человек. После проведения тренинга не было отмечено изменений в отрицательную сторону по данным параметрам.

По окончании тренинга участники заполняли анкеты обратной связи. Анализ ответов показал достаточно высокую степень удовлетворенности тренингом. Участники отметили улучшение общего состояния, получение поддержки, стабилизацию эмоционального фона, получение знаний, связанных с мерами снижения напряжения. Они также выразили желание продолжить подобные занятия с применением методов арт-терапии.

Описание процесса работы.

После процедуры приветствия, принятия правил групповой работы и краткого ознакомления с задачами данной программы было предложено разогревающее упражнение с дальнейшим погружением в тему «Стресс и эмоциональное напряжение».

Участники активно включились в обсуждение, что еще раз подтвердило предположение об актуальности проведения подобного тренинга. Далее были предложены средства для изобразительной деятельности (листы бумаги формата А4, акварель, гуашь, восковые мелки, цветные и простые карандаши, уголь, кисточки) для того, чтобы участники передали на рисунке состояние напряжения.

Далее процесс работы на тренинге будет показан на примере одной из участниц по имени Елена. В данный момент она является не только специалистом, но и руководителем группы сотрудников. Соответственно, уровень нагрузки у Елены велик, так как она работает не только с клиентами, но и с сотрудниками, в том числе и с вновь принятыми, что подразумевает большой объем работы по их обучению, адаптации, помощи и контролю. Елена с интересом пришла на занятия, ранее неоднократно высказывала пожелание о том, чтобы такие тренинги проводились. Считает, что у нее очень высокий уровень эмоционального напряжения, отмечает, что в последнее время сложно расслабиться. Для Елены характерны такие черты, как ответственность, высокая работоспособность и эмоциональность, желание помочь людям разрешить их проблемные ситуации.

Результаты диагностики свидетельствуют, что у Елены в высокой степени сформирован синдром эмоционального выгорания. Большинство симптомов имеют высокий уровень сформированности. Наиболее ярко проявились следующие симптомы: переживание психотравмирующих обстоятельств, психосоматические и психовегетативные нарушения, неадекватное избирательное эмоциональное реагирование, расширение сферы экономии эмоций, редукция профессиональной деятельности, эмоциональный дефицит, тревога и депрессия.

После объяснения первого задания, связанного с созданием рисунка, Елена стала работать угольным карандашом. Последовавшее затем обсуждение рисунков вызвало живой интерес всех участников: они очень внимательно слушали друг друга и по мере того, как высказывались члены группы, находили общие моменты в рисунках, выделяя то, что свойственно состоянию эмоционального напряжения.

Елена о своем рисунке сказала следующее: «Это тяжелое состояние; в нем нет свободы, что-то давит, сковывает и ограничивает, и с этим сложно что-либо сделать. Потому что все тяжело как-то – ничего не видишь, не чувствуешь, как стена… Это пик, самый сложный момент, а что дальше и как – очень сложно понять и представить».

Работа Елены вызвала активный отклик у участников, возможно, в связи с тем, что ее работа была наиболее жесткой по линиям, цвету, манере.

В ходе обсуждения участники пришли к идее, что напряжению предшествует другой этап. Тогда было предложено нарисовать то, что предшествует сильному эмоциональному напряжению. Участники быстрее включились в это задание, использованная цветовая гамма стала шире, а пространство листа – несколько больше.

Комментируя свой рисунок, Елена сказала: «Все начинается из чего-то и разрастается, увеличивается, чем дальше, тем больше становится. Если бы лист не закончился, я бы еще больше и сильнее нарисовала. Важно вовремя остановиться».

После обсуждения рисунков, изображавших начало эмоционального напряжения и его развитие, было предложено нарисовать образ эмоционального и физического комфорта. Участники группы с удовольствием откликнулись на это задание и выполняли его более продолжительное время, чем предыдущие.

Елена во время обсуждения сказала о своей работе следующее: «Хорошо было рисовать этот образ. Приятно краски расплывались, и то, что было ярким, стало расплывчатым, мягким, обтекаемым. Рисунок уже немножко подсох и стал каким-то бесцветным. Когда рисовала, был другой… Мне это состояние понравилось, я его сохранила, и неважно, что осталось на рисунке… Слушайте, как в жизни… Гениально!.. Важно найти внутри это состояние, и не так будет важно, что происходит вокруг, к нему, наверное, можно будет вернуться быстрее…».

Создав позднее рисунок, отражающий переход от состояния напряжения к состоянию комфорта и расслабления, Елена следующим образом его прокомментировала: «Напряжение мягко выйти должно, иначе пришлось бы долго рисовать исчезновение черного… Это зеркало. Что оно отражает, то мы и видим. Здесь важно как бы перевернуть, переключить что-то внутри. Либо у себя найти что-то положительное, либо вокруг, и тогда можно будет расслабиться».

Работа с образами и их обсуждение дали возможность всем участникам группы посмотреть на проблему эмоционального выгорания несколько шире. Эта работа подвела их к самостоятельным выводам, к осознанию того, каким образом нужно реагировать на свое эмоциональное напряжение.

Благодаря использованию изобразительных техник и обсуждению рисунков, участники продемонстрировали возросшую активность и эмоциональную вовлеченность в процесс работы. Если сначала они несколько скептически отнеслись к первому заданию, связанному с созданием рисунка, то к концу арт-терапевтической части тренинга они выполняли эти задания с удовольствием.

Положительным эффектом использования данных методов явилось следующее:

• благодаря созданию и обсуждению рисунков участники тренинга смогли глубже понять суть эмоционального напряжения, его причины и динамику, а также возможности для его снижения;

• благодаря изобразительной работе им удалось в реальном времени пережить и изменить текущее состояние напряженности и озабоченности рабочими проблемами;

• создание рисунков помогло участникам в какой-то мере усвоить навыки самостоятельной работы с состоянием напряжения, которые могут активно использоваться ими в дальнейшем.

Заключение.

На основе проделанной работы можно сделать следующие выводы:

1. Сотрудники крупной компании, занимающейся торговлей недвижимостью, действительно имеют различные проявления синдрома эмоционального выгорания на разных этапах его формирования. Многие из них осознают необходимость получения помощи, связанной с профилактикой и преодолением негативных эффектов своего состояния.

2. Программа по профилактике и коррекции синдрома эмоционального выгорания с применением методов арт-терапии может проводиться в рамках внутреннего обучения сотрудников крупной компании, дополняя различные формы работы с ними, ориентированные на развитие профессионально значимых качеств.

3. Методы арт-терапии, даже при их использовании в рамках однодневного тренинга, действуют эффективно и оказывают положительное влияние на эмоциональном, познавательном и поведенческом уровнях. Так, изобразительные приемы позволяют отреагировать состояние напряжения и иные негативные эмоции и трансформировать их в состояние эмоционального и физического комфорта. Они также помогают участникам тренинга глубже осознать причинные факторы и механизмы эмоционального выгорания и его преодоления, а также овладеть навыками работы с собственными состояниями, используя разные виды творческой активности.

4. Положительные эффекты однодневного тренинга и обратная связь от его участников позволяют говорить о целесообразности разработки и внедрения более пролонгированных программ аналогичной направленности, предполагающих систематическое использование методов арт-терапии.

Литература.

Бодров В. А. Психологический стресс: развитие учения и современное состояние проблемы. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 1995.

Бойко В. В. Синдром эмоционального выгорания в профессиональном общении. СПб., 1999.

Водопьянова Н. Е. Синдром «выгорания» в профессиях «человек – человек» // Практикум по психологии менеджмента и профессиональной деятельности / Под. ред. Г. С. Никифорова и др. СПб., 2001.

Орел В. Е. Феномен «выгорания» в зарубежной психологии: эмпирические исследования. Журнал практической психологии и психоанализа. Сентябрь, 2007. С. 12–24.

Скугаревская М. М. Синдром эмоционального выгорания // Медицинские новости. 2002. № 7. С. 14–21.

Создание талисманов в процессе арт-терапевтической работы с женщинами. А. Копытин, Б. Корт.

В данной статье мы постараемся показать, какую роль играют «талисманы» или «талисманоподобные объекты» в процессе арт-терапевтической работы с женщинами. «Талисманоподобные объекты» рассматриваются нами как особого рода художественная продукция, играющая важную роль в сохранении эмоционального равновесия и регулировании поведения людей, находящихся в различных жизненных ситуациях, в состоянии здоровья и болезни. При этом мы полагаем, что использование «талисманов» или «талисманоподобных объектов» в арт-терапии тесно связано с некоторыми биологическими и психологическими особенностями женщин. Это не означает, что подобные объекты не создаются и не используются мужчинами. Однако имеющийся у нас опыт арт-терапевтической работы свидетельствует о том, что использование таких объектов в большей степени характерно для женщин, причем формы создаваемых ими «талисманоподобных объектов» и способы взаимодействия с ними имеют ряд закономерных отличий от соответствующих форм и способов, типичных для мужчин.

Изобразительная продукция как «талисман» с точки зрения психоаналитической теории и культурной антропологии.

Для многих культур характерно создание и использование различных «помогающих» объектов – талисманов, амулетов или оберегов. Можно привести немало примеров того, как создаваемые и используемые в процессе религиозных или светских ритуалов объекты наделяются особым значением, и люди верят, что эти объекты способны обеспечить им защиту, успех или исцеление. Нередко использование талисманов связано с магическим мышлением и религиозными представлениями. В сказках, мифах и преданиях нередко присутствуют различные волшебные объекты, способные наделять героев особыми способностями или защищать их.

Вручение человеку или изготовление им самим особого объекта – как в прошлом, так и в настоящее время – нередко являются признаком или предпосылкой достижения взрослого, зрелого состояния, обретения мудрости или определенного социального положения. Получение или создание таких объектов иногда может рассматриваться как своеобразный ритуал инициации. Любой переход на новый, более высокий уровень развития или приобщение к новым ролям также связан с использованием объектов, чем-то напоминающих талисманы: обручальные кольца, награды и иные знаки отличия. Сходство с талисманами имеют и многие предметы, которыми пользуются женщины (парфюм, губная помада, украшения и т. п.).

Некоторые арт-терапевты обратили внимание на создаваемые клиентами художественные образы, имеющие сходство с талисманами. Сотворяя такие образы, клиенты в одних случаях ассоциируют их с болезненными переживаниями или с тем, что несет угрозу. В других случаях художественный образ наделяется положительным содержанием и ассоциируется с внутренними или внешними ресурсами. Взаимодействие с такими образами оказывает на клиента стабилизирующее воздействие. В некоторых случаях создаваемые в процессе арт-терапии изображения такого рода свидетельствуют о сохраняющейся психологической уязвимости клиента и его потребности иметь защиту и поддержку.

Понятие талисмана применительно к изобразительной продукции, создаваемой в процессе арт-терапевтических занятий, было впервые использовано английским аналитическим арт-психотерапевтом Джой Шаверен в работе «Образ откровения» (Schaverien, 1992). Она описывает две разновидности переносных феноменов в арт-терапии. Одна из них связана с переносом на арт-терапевта, другая – на изобразительную продукцию. Д. Шаверен считает, что изобразительная продукция может играть роль «козла отпущения», когда клиент охвачен неприятными мыслями и чувствами. Он может воспринимать связь между создаваемой им изобразительной продукцией и этими неприятными переживаниями. Желая подавить их, он может попытаться уничтожить или спрятать свою продукцию или доверить ее арт-терапевту как тому человеку, который способен контролировать и укрощать угрожающие клиенту силы. По мере того, как клиент постепенно перерабатывает неприемлемые или неприятные качества и переживания, его отношение к изобразительной продукции становится нейтральным.

В процессе арт-терапии клиент может в определенный момент создать такой образ, который выражает его ощущение здоровья и силы. Это может произойти спустя определенное время после начала психотерапевтического процесса, когда клиент приходит к более позитивному восприятию себя и своих возможностей. Во всех этих случаях образ, выражающий переживание клиентом физического и психического благополучия, возросших сил и возможностей, начинает играть роль своеобразного талисмана, помогающего его автору поверить в себя.

Для обозначения такой изобразительной продукции больше подходит название «талисманоподобный объект», чем талисман, поскольку оно, как правило, не связано с религиозными или магическими представлениями, а отражает спонтанно проявляющееся избирательное отношение клиента к некоторым своим работам и его психологические установки. В отличие от талисманов, создаваемых на основе системы магических или религиозных представлений, создаваемые в ходе арт-терапии талисманоподобные объекты выступают символическим выражением различных качеств личности клиента, его потребностей и жизненных целей.

Талисманоподобные объекты имеют определенное сходство с так называемыми «переходными объектами» и «переходными феноменами», описанными Д. Винникоттом (Winnicott, 1988). Этот автор связывает «переходные объекты» и «переходные феномены» с детским опытом, когда у ребенка в процессе первичного психологического отделения от матери формируется психологическая привязанность к некоторым предметам (игрушкам, бутылочке и т. д.). Его отношения с этими предметами являются аффективно окрашенными. «Переходные объекты» и «переходные феномены», по мнению Д. Винникотта, отражают развитие символического мышления и тесную взаимосвязь между так называемыми первичными и вторичными психическими процессами.

Хотя «переходные объекты» и «переходные феномены» больше характерны для детей и свидетельствуют о незрелости мыслительных процессов, они также могут проявляться на более поздних стадиях психического развития, при определенных психических состояниях, в особенности состояниях, связанных с игровой деятельностью и творческой активностью.

Так, М. Милнер (Milner, 1989) пишет о том, что изобразительное творчество взрослого человека предполагает актуализацию состояний, связанных с ранним детством. Эти состояния характеризуются ослаблением контроля сознания и вторичных психических процессов, что позволяет взрослому человеку проявить большую степень свободы и творческого начала.

Известный культурный антрополог Е. Диссанайк (Dissanayke, 1992a, 1992b, 1995) подчеркивает свойственную людям разных эпох фундаментальную потребность к «созданию чего-то особенного» на основе выделения определенных объектов внешней среды. В эволюционном отношении желание «создавать что-то особенное» связано с двумя важными свойствами человека. Первое характерно также для иных видов животных и заключается в использовании определенных форм защитного поведения, связанных с выявлением в окружающей среде тех объектов, которые в чем-то являются исключительными, отличаются от других.

Второе свойство характерно исключительно для людей. Оно состоит в способности проявлять такие реакции на внутреннюю или внешнюю ситуацию, которые выходят за рамки реакций бегства и борьбы. Эти дополнительные реакции связаны с приданием значимым объектам особого статуса, что предполагает их эстетизацию и использование в ритуалах (Dissanayke, 1995).

«Создание чего-то особенного» связано с привлечением внимания к тому, что является для людей особенно важным. Это ярко проявляется в ритуальных практиках. В доисторические времена ритуалы играли важную роль в объединении представителей племени и передаче культурных ценностей и информации. Они также служили преодолению тревоги, возникавшей в неопределенных жизненных ситуациях. Те члены сообщества, которые принимали активное участие в ритуалах, как правило, лучше выживали. Искусство было и остается важной составляющей любых ритуалов, в том числе, тех, которые характерны для современной культуры (Dissanayke, 1992а), а также ритуального поведения, проявляющегося у клиентов в процессе арт-терапии и связанного с их особым отношением к определенной творческой продукции.

Варианты «талисманоподобных объектов», создаваемых в процессе арт-терапии.

В некоторых случаях талисманоподобные объекты создаются участниками арт-терапевтических занятий спонтанно. В то же время иногда бывает оправдано предложить клиенту создать нечто наподобие талисмана, поскольку это может способствовать символическому выражению и осознанию его ресурсов и усилению веры в свои возможности. Поскольку понятие талисмана у многих людей ассоциируется с магическими и религиозными представлениями, необходимо либо воздержаться от использования этого понятия, либо пояснить, что клиент может создать нечто наподобие талисмана, но его работа не будет связана с копированием каких-либо известных ему образцов. Она будет отражать его собственные представления о внутренних или внешних ресурсах – различных факторах, обеспечивающих психологическую стабилизацию и поддержку. Возможно, что созданный им художественный объект будет выступать символическим отражением его устремлений, своеобразной моделью того состояния, которое он хотел бы сохранить или достичь.

Основные отличия создаваемых в процессе арт-терапевтических занятий талисманоподобных объектов от иных форм изобразительной продукции заключаются в следующем:

• в использовании преимущественно символических средств визуальной экспрессии;

• в наличии широкого набора изобразительных, пластических материалов, из которых клиент может выбрать то, что захочет; при этом многие материалы – такие, например, как ткань, нити, дерево, природные объекты, фурнитура и другие – не являются традиционными для арт-терапевтической практики;

• в преимущественно декоративно-прикладном характере создаваемого объекта, который связан с возможностью его использования для ношения на теле, размещения в интерьере, исполнения личного ритуала (во время арт-терапевтических занятий или за их рамками).

В некоторых случаях талисманоподобными объектами могут выступать личные предметы клиента: семейные реликвии, подарки, найденные природные объекты и объекты иного рода, наделяемые особым значением и ассоциирующиеся с дорогими сердцу людьми, местами и событиями. Иногда никакая дополнительная художественная работа с такими предметами не производится, и они используются в готовом виде, например, для обсуждения опыта клиента или в сочетании с аффирмациями. Иногда клиент создает для такого объекта определенное художественное оформление, дополняет его другим объектом (создает ансамбль) либо преобразовывает его. Даже если клиент не создает ничего своими руками, а использует объект в готовом виде, выбор объекта, его включение в определенный смысловой контекст (фрейминг) либо переобозначивание смысловой нагрузки объекта (рефрейминг) подчеркивает творческий характер процесса и раскрывают внутренний мир клиента. Несмотря на внешнее сходство практики создания талисманоподобных объектов с декоративно-прикладным искусством, она имеет иную направленность – не столько художественно-эстетическую, сколько психотерапевтическую.

Клиент может осознавать или не осознавать то, какой личный или трансперсональный смысл имеет объект и отдельные его детали в процессе его выбора или создания. Нередко понимание такого смысла приходит через некоторое время после того, как талисманоподобный объект уже выбран или создан. В то же время немаловажное значение имеет интенционирование процесса выбора или создания такого объекта, то есть понимание клиентом того, зачем он это делает, актуализация и мысленное представление того, чего он хочет достичь (в состоянии, отношениях, качестве жизни и т. д.). Нередко в общении с клиентом необходимо подчеркнуть, что выбор и создание талисманоподобного объекта могут осуществляться интуитивно – важно доверять сердцу и тому, что «руки сами делают».

Многие талисманоподобные объекты и процесс их создания имеют большое сходство с теми видами прикладной деятельности, которые связаны с бытом и характерны для женщин (рукоделие, подбор аксессуаров для одежды, художественное оформление интерьера, приготовление блюд). Несмотря на то, что эти виды деятельности, как правило, имеют иную направленность и их психологический смысл женщинами не осознается, они служат важной основой для вовлечения женщин в арт-терапевтический процесс, связанный с созданием и использованием талисманоподобных объектов.

Очевидно, что многие виды прикладной деятельности, характерные как для женщин, так и для мужчин, связаны с проявлением такого фундаментального психологического механизма, как проекция, заключающегося в перенесении на внешние материалы и объекты различных содержаний внутреннего мира. В то же время различия в видах деятельности и ее результатах во многих случаях связаны с полом как социально-психологическим конструктом, формируемым на основе биологических, половых признаков в определенном культурно-историческом контексте. Потому практика создания талисманоподобных объектов, затрагивая физическую, эмоциональную, познавательную и поведенческую сферы, может служить актуализации, выражению и осознанию многих гендерноспецифических характеристик.

Создание талисманоподобных объектов имеет свою ценность как на начальном, так и на завершающем этапе арт-терапии. На начальном этапе, в процессе установления психотерапевтических отношений, клиенту может быть предложено создать сосуд, коробку или ларец, в которые он затем сможет помещать те объекты или продукцию, которые окажутся ценными для него, либо то, что он хотел бы сохранить в тайне – нечто хрупкое, ассоциирующееся с его слабостями или травмированными частями его «Я». Такие объекты могут служить символическим контейнером, помогающим клиенту психологически защитить себя в последующей работе.

Клиент может время от времени открывать такой контейнер и извлекать из него те предметы, которые он готов обсуждать в ходе занятия. Кроме того, по мере приближения к окончанию арт-терапии, на этапе терминации клиент может самостоятельно либо по предложению арт-терапевта создать такой художественный объект, который будет служить символом здоровья, сделанных в ходе арт-терапии открытий либо напоминать о том, что еще необходимо сделать.

На основе наблюдений, сделанных в процессе индивидуальной и групповой арт-терапевтической работы с женщинами, нами выделены следующие разновидности талисманоподобных объектов:

1. Циркулярные, или сферические объекты. Данный вариант талисманоподобных объектов, как правило, служит защите (контейнированию) проявляющихся в клиенте новых качеств, которые еще недостаточно развиты. Он может быть представлен различными сосудами или чашами – как открытыми, так и закрытыми. В последнем случае сосуд выступает символом трансформации, перемешивания и соединения различных внутренних качеств и появления из них чего-то нового. Такие образы могут ассоциироваться с процессом приготовления пищи, эликсира или настоя. В чашу также могут помещаться жидкость, сыпучие материалы, продукты или объекты, нередко наделяемые определенным смыслом. Определенное сходство с сосудом имеет образ гнезда, защищающего птенцов до того момента, когда они подрастут и окрепнут.

2. Яйца, семена представляют собой миниатюрные контейнеры, содержащие зачатки жизни. Создавая в ходе арт-терапии образы яйца или семени, клиенты могут помещать в их внутреннее пространство то, что служит символическим посланием себе или напутствием на будущее. Иногда семена и яйца используются в готовом виде, иногда они создаются из природных материалов, например, из глины. Создание талисманоподобных объектов в форме яиц или семян больше характерно для клиентов, которые начинают ощущать в себе зарождение новых качеств или проявление некой скрытой энергии, однако еще не готовы проявить эти качества и энергию открыто. Им, как правило, требуется время для того, чтобы это новое содержание смогло в них созреть и раскрыться.

Рис. 1. Пример талисманоподобного объекта в форме сосуда.

Автор рисунка – женщина 42 лет. Объект представляет собой раскрашенную специальными красками банку, в которую автор поместила вылепленную из белого пластилина женскую фигуру. Работа отражает представление о том состоянии творческого вдохновения, когда «открывается способность видеть вокруг себя прекрасное». Женщина сказала, что хотела бы чаще переживать такое состояние и научиться им управлять.

3. Коробки, квадратные и прямоугольные объекты. Такие объекты можно представить как результат преобразования круга или сферы, выступающих в качестве первичных форм. Эти преобразования предполагают определенные усилия и целенаправленную, сознательную обработку. Коробки, квадратные и прямоугольные объекты могут использоваться либо с крышками, либо без них. Наличие крышки или дверцы подчеркивает то, что внутреннее пространство погружено во мрак и что в нем может что-то скрываться. Во многих сказках и мифах описывается процесс помещения объектов внутрь таких форм. Коробка может также представлять собой музыкальную шкатулку и предполагать наличие ключа для ее открывания. Коробки крупного размера могут рассматриваться как жилища, тюремные камеры, печи и т. д., в которых может находиться персонаж, входящий туда добровольно или помещаемый по принуждению.

Рис. 2. Пример талисманоподобного объекта в форме коробки.

Автор – молодая женщина 25 лет. В процессе изготовления коробки представляла, как она помещает в нее негативный опыт прошлого, вызывающий у нее состояние тревоги и подавленности. Первоначально она собиралась покрыть внешние стенки коробки черным цветом, но в процессе раскрашивания решила изобразить на черном фоне звезды и иные небесные объекты. В конце работы она призналась, что ее восприятие прошлого изменилось – стало сбалансированнее, даже появилось ощущение, что это опыт представляет определенную ценность.

4. Куклы, человеческие фигуры. Человеческую фигуру может изображать сочетание вертикальной и горизонтальной линий либо круга и вертикальной линии. Иногда кукла символизирует сущность ее автора либо то начало в нем, которое должно быть впоследствии раскрыто. Клиент может создать для себя «исцеляющую куклу», выступающую в качестве метафоры тех качеств, которые ему необходимо культивировать для того, чтобы стать здоровым и гармоничным. Стилизованным изображением человеческой фигуры может выступать рисунок в виде восходящих или нисходящих треугольников, подчеркивающих гендерные различия. Нередко куклы и миниатюрные человеческие фигуры связаны с представлением о ребенке («внутреннем ребенке») и становятся объектом защиты и заботы.

Рис. 3. Пример талисманоподобного объекта в виде куклы.

5. Одежда и украшения (аксессуары). Могут быть изготовлены или выбраны не только отдельные аксессуары (такие как пояс, ожерелье или браслет), но и более крупные предметы – платья, головные уборы и другие. В последнем случае требуется больше времени, специальных материалов и оборудования. В то же время такие предметы могут частично изготавливаться и дома. Во многих случаях изготовление и ношение таких предметов связано с переживанием психологической трансформации, раскрытием новых ролей и качеств личности. Эти предметы разнообразны и включают следующие категории.

• Головной убор. Во многих историях корона, шляпа или диадема на голове героя или героини подчеркивают их особый статус, права или роль. Следует также учесть, что головной убор может символизировать приоритет духовного или разумного начала и значимость авторитета. Соответственно, создание головного убора служит знаком самоутверждения и принятия духовной миссии или лидерской позиции. Создавая и примеряя головной убор, клиент может ощутить себя в роли ответственного, наделенного особыми полномочиями человека, а также почувствовать, что значит быть на виду, и заявить о своих взглядах и ценностях. Примером может служить случай, когда молодая женщина хорватского происхождения в ходе арт-терапии создала для себя «невидимую корону принцессы», символизирующую богатое культурное наследие клиентки и помогающую ей почувствовать уверенность в своих творческих возможностях, которые активно проявлялись у нее в детстве.

• Пояс. Этот элемент одежды «соединяет» верхнюю и нижнюю половины тела и может символизировать защиту его целостности. К поясу могут прикрепляться различные важные предметы, которыми человек может в случае необходимости быстро воспользоваться, такие как ключи, нож, фляжка и т. д. В качестве примера можно привести клиентку, которая изготовила для себя в ходе арт-терапии пояс для того, чтобы «соединить» верхнюю и нижнюю половины тела. Она ощущала их недостаточно связанными друг с другом. Пояс также делал ее женскую фигуру выразительнее и привлекал внимание ее самой и других к тазу и бедрам. Это ее несколько пугало и смущало и, в то же время, возбуждало. Надевая пояс во время занятий в группе, она имела возможность глубже почувствовать связанное с этим эмоциональное напряжение и лучше разобраться в причинах своего противоречивого отношения к сексуальности. Во многих случаях пояс символизирует не только сексуальность, но и детородную функцию женщины, а также преемственность опыта и связь поколений, выступает метафорой жизненного пути, различных циклических процессов, связанных с внутренними или внешними изменениями.

• Браслет, ожерелье. Смысловая нагрузка данных предметов отчасти напоминает ту, которая свойственна поясу и включает циклические процессы изменений, защиту физической и психологической целостности, интеграцию (единство из множества), сохранение межличностной связи. В то же время расположение браслета на запястье, а ожерелья – на шее означает дополнительную смысловую нагрузку этих предметов. Например, ожерелье подчеркивает связь головы и туловища, акцентирует внимание на плечах и груди, на области сердца. Браслет же, располагаясь на руке, нередко ассоциируется с деятельностью, межличностными контактами, связью с внешней реальностью, передачей и восприятием энергии.

Рис. 4. Пример талисманоподобного объекта в виде ожерелья.

• Сапоги, туфли. Этот элемент одежды может подчеркивать то, как человек двигается по своему жизненному пути, насколько он связан с землей, способен ли отрываться от нее и благодаря этому стремительнее перемещаться. Туфли или сапоги на ногах женщины служат своеобразным «пьедесталом», подчеркивают ее сексуальность и решительность. Помимо эротической нагрузки, женская обувь нередко связана с агрессивностью и активностью. Женская обувь, как и одежда, часто отражает гендерные стереотипы, сексизм, восприятие женщины в качестве объекта сексуальной эксплуатации и в то же время символизирует ее стремление стать равной мужчине или даже «выше» его. Человек может почувствовать себя увереннее и решиться на что-то новое, «ступить на незнакомую территорию», приобретя или изготовив новую обувь.

6. Животные. Изображения животных часто символизируют связь с природными, животными качествами человека, инстинктами. Они могут подчеркивать качества ловкости, стремительности, силы, свободолюбия и способности к выживанию. Огромное разнообразие животных определяет многообразие смысловой нагрузки их изображений, используемых в качестве талисманоподобных объектов. В некоторых случаях такими объектами могут являться отдельные элементы тела животного, например, перо птицы, шерсть млекопитающего и т. д. В качестве примера использования талисманоподобного объекта такого рода можно привести случай, когда участница тренинга создала для себя длинный, волочащийся по полу тяжелый хвост. Она сказала, что хвост помогает ей лучше почувствовать связь с землей. Ей доставляло большое удовольствие двигаться с этим хвостом. Благодаря ему она почувствовала себя устойчивее, увереннее и менее «ветреной». Другим примером талисмана в виде животного могут служить изображения «красной птицы», созданные одной из участниц арт-терапевтической группы. В течение нескольких недель она увлеченно работала над созданием целой серии таких изображений (рисунков, скульптур) и много фантазировала, представляя себя «красной птицей». Эта птица служила для клиентки символом «огненного, творческого начала» и женственности. В процессе создания изображений она чувствовала, как ее наполняют энергия и сила. Образ «красной птицы» впервые представился ей, когда она читала сказку.

Рис. 5. Примеры талисманоподобных объектов в виде рыб.

Автор – женщина 36 лет. Ассоциировала созданный объект с собой, разными частями «Я», которые, хотя и порой конфликтуют друг с другом, представляют собой части единого целого. Одна половина тела рыбы имеет более темную раскраску, символизируя те качества, которых клиентка боится или стесняется показать окружающим. Другая, более светлая часть символизирует те грани ее «Я», которые позитивнее воспринимаются и поддерживаются окружающими.

Рис. 6. Пример талисманоподобного объекта в виде головы северного зверя.

Автор – женщина 43 лет. Ассоциировала объект с несколькими годами жизни в Заполярье. Несмотря на тяжелые климатические условия, она полюбила этот край и свой опыт жизни на севере считает важным ресурсом. При изготовлении арт-объекта она использовала шерсть северного оленя.

Следующие талисманоподобные объекты также встречаются в арт-терапевтической работе с женщинами, но гораздо реже:

• Мечи, сабли. Как правило, подчеркивают силу, мужество, достоинство, способность к проникновению и самозащите.

• Кольца. Их дарение или обмен могут символизировать выражение верности, надежности в отношениях. Кольцо также может подчеркивать идентичность его носителя или его исключительность.

• Парики. Могут символизировать преображение, мимикрию или защиту.

• Ключи. Связаны с открыванием и закрыванием замков, обеспечивая доступ в жилище, хранилище, сундук и т. д., могут символизировать защиту, наличие у их хозяина возможности проникновения в какое-либо пространство, в том числе тайное. Обладание ключом означает контроль, власть, возможность выбора. Ключи могут также ассоциироваться с доступом к внутренним ресурсам (жизненной энергии, источникам вдохновения), проникновением в душу другого человека.

• Клубки, нить. Могут ассоциироваться с развитием, разворачиванием, сворачиванием, дорогой (жизненным путем). Если клубок раскручивается по мере движения, нить обеспечивает возможность возвращения. Нить может использоваться с разными целями, в том числе для спутывания, связывания (соединения) и т. д. Сеть может означать поддержку, взаимосвязь, основу (матрицу) мироздания, спутывание, захват, поглощение. Нередко она ассоциируется с разными проявлениями женского начала – как созидательными, связанными с зачатием и деторождением, так и разрушительными.

• Зеркало отражает реальное или ложное «Я», означает возможность увидеть в себе ранее невидимое (скрытый потенциал, определенные психические качества), а также возможность заглянуть в будущее. Зеркало может символизировать способность к ясновидению (прорицанию), наблюдению за тем, что находится на значительном удалении. Оно также может ассоциироваться с рефлексией, познавательными способностями.

• Двери. В мифах, сказках нередко связаны с доступом в какое-либо иное пространство (сакральное, волшебное, подземелье). Открывая двери, герой или героиня встречаются с чем-то необычным или удивительным или вынуждены испытать себя, встретиться с препятствием. Открывание двери может также символизировать переход в новую фазу развития, из одной сферы бытия в другую. Множество дверей может ассоциироваться с выбором, многообразием путей развития.

Пример создания талисманоподобных объектов в индивидуальной краткосрочной арт-психотерапии.

Клиентка 39 лет (Ольга, имя изменено). Обратилась к арт-психотерапевту с жалобами на чувство тревоги, угнетенность, растерянность, неуверенность в будущем. Такое состояние возникло и постепенно усиливалось на фоне происходящих последние два года изменений в ее жизни – она оставила прежнюю работу технолога, получила психологическое образование, стала изучать психотерапию, поступив на пятилетнюю программу очно-заочного обучения психоанализу. Особенно же интенсивными эти переживания стали в последнее время в связи с попытками начать частную практику, проводя психологические консультации. Ольге кажется, что она работает неправильно, но обратиться за супервизией в ее городе ей якобы не к кому.

Ее муж – предприниматель – скептически относится к новой профессии супруги, хотя материально ее поддерживает (арендовал небольшое помещение для того, чтобы она могла заниматься частной практикой). Ольга считает, что муж неискренен, что в глубине души он ее осуждает. Его материальная поддержка ее угнетает и унижает, ей хотелось бы стать от него независимее. Доходы же от частной практики пока не позволяют ей самой оплачивать аренду кабинета. У Ольги двое несовершеннолетних детей.

Она также жалуется на чувство одиночества, поскольку прежние профессиональные связи прервались, да и желания общаться с коллегами по прежней работе у нее нет, а новые связи еще не сложились.

Была достигнута договоренность о проведении нескольких арт-терапевтических консультаций. В ходе первой встречи, после ознакомления с ситуацией и историей жизни клиентки и уточнения запроса, арт-психотерапевт решил воспользоваться нарративным подходом, а именно кельтским преданием о «Лососе знания», в качестве символической основы для исследования и организации опыта клиентки. Он обратил внимание на то, что Ольга переживает «переходное состояние», своего рода инициацию, пытаясь найти себя в новой профессии. Выбирая текст, он также учитывал, что в ходе беседы в качестве значимого мотива освоения новой профессии Ольга называла потребность в духовном и творческом развитии.

После прочтения предания о «Лососе знания» арт-психотерапевт попросил Ольгу сказать о том, какое впечатление на нее произвел рассказ, какие образы и элементы повествования ей лучше запомнились, и видит ли она какие-либо параллели между преданием и своей жизненной ситуацией. Затем Ольге было предложено создать рисунок, отталкиваясь от образов текста. Было подчеркнуто, что рисунок должен по возможности быть не столько иллюстрацией предания, сколько свободным выражением вызванных им чувств и ассоциаций.

В результате получился рисунок из трех частей (рисунки 7, 8, 9). Создавая его, Ольга начала рисовать в левой части листа, затем создала центральный образ и перешла на правую часть. Она сказала, что рисовала спонтанно, интуитивно, стараясь не думать о том, что означают образы, просто пыталась «выплеснуть» свои переживания. Наблюдая за процессом рисования, арт-психотерапевт заметил, что Ольга пользуется гуашью, почти не разбавляя ее водой, нанося ее на бумагу кру пной кистью плотным слоем (что могло быть одним из признаков интенсивности переживаемых Ольгой чувств и ее потребности дать им выход). Обычному листу бумаги Ольга предпочла длинный отрезок обоев.

Рис. 7. Левая часть рисунка Ольги.

Рис 8. Средняя часть рисунка Ольги.

Рис. 9. Правая часть рисунка Ольги.

Закончив рисовать, Ольга сказала, что чувствует некоторый спад эмоционального напряжения, хотя в процессе рисования переживание сложной жизненной ситуации было очень острым: она испытывала душевную боль и одиночество. Комментируя левую часть рисунка (рисунок 7), она сказала, что голубой элемент с красной «сердцевиной» и с поднимающимся вверх «побегом», по-видимому, изображает ее саму, подчеркивает ее «инакость» и одиночество. Соседствующие с голубым элементом изображения зеленого цвета – это окружающие ее люди, которые занимаются своими делами. Они не понимают и не разделяют ее интересы.

По признанию Ольги, только средняя часть рисунка (рисунок 8) так или иначе связана с образами повествования. Центральная голубая точка изображает ее саму – беспомощную и одинокую. Высоко над ней бледно-розовой краской она изобразила «Лосося знания» – это те духовные ценности и профессиональные устремления, которым она хотела бы следовать, хотя иногда ей кажется, что они – не более чем иллюзия. Порой она сомневается в верности своего выбора. Более жирные точки фиолетового цвета справа и слева от центра символически изображают двух человек, которых она рассматривает в качестве своей основной опоры в данный момент жизни. Одна из них символизирует арт-психотерапевта, другая – ее преподавателя на курсах психотерапии. Оба они чем-то напоминают Ольге мудреца Финегаса.

В правой части рисунка Ольга сначала нарисовала круг бледно-голубого цвета (рисунок 9). Она ассоциировала его со своими новыми интересами. Постепенно этот элемент оказался почти полностью закрытым яркими восходящими линиями, чем-то напоминающими языки пламени. Она рисовала их импульсивно, словно давая выход своей душевной боли. По поводу этой части рисунка она сказала, что интенсивные краски, покрывающие голубой круг, – это «проза жизни», различные препятствия, заставляющие ее усомниться в своей новой профессии и подлинности новых интересов и ценностей. Оставшееся время консультации было посвящено обсуждению разных факторов внешней поддержки клиентки и перспектив ее профессиональной самореализации.

Придя на следующую консультацию, Ольга призналась, что с момента завершения прежней встречи она чувствует себя спокойнее. Она сказала, что мысленно возвращалась к созданному рисунку и повествованию, и что рисунок, по видимому, не вполне достоверно, слишком эмоционально отражает ее жизненную ситуацию. Так, центральная часть рисунка, на которой значительное пространство ничем не заполнено и может говорить о ее пребывании в «пустоте» и одиночестве, отражает, скорее, ее утрированное восприятие реальности. Она сказала, что «Лосось знания» – ее новые интересы и профессиональные устремления – это не что-то призрачное, а то, что имеет реальные основания.

В качестве продолжения работы с опорой на мифопоэтические метафоры арт-терапевт предложил Ольге выбрать одну или несколько карт из набора «Мифологический Таро» (Sharman-Burke, Greene, 1986). Он пояснил, что карты Таро в данном случае не будут использоваться в их традиционном назначении, а станут не более чем стимульным материалом, помогающим разобраться в переживаниях и представлениях Ольги. Он попросил ее при выборе карт обращать внимание на детали изображения, внешний облик персонажей, их настроение. Ольга должна была выбрать такую карту, которая в наибольшей степени соответствовала бы ее настроению.

Ольга выбрала две карты. На одной из них изображен юноша Орест. Он сидит на сухой, растрескавшейся земле, находясь в состоянии глубокой концентрации. Перед ним в виде звезды располагаются четыре меча. За его спиной видны горы с заснеженными вершинами; над головой – голубое, безмятежное небо с единичными облаками.

На другой карте изображена Деметра, гуляющая по цветущему лугу. На заднем плане – зеленые, залитые солнцем холмы, полноводная река. На голове богини – корона в виде дома. Она одета в длинное, свободно струящееся платье. В левой руке – несколько зрелых колосьев.

По поводу первой карты Ольга сказала, что она передает ее нынешнее состояние, наполненное глубокими раздумьями о своей дальнейшей судьбе. Лежащие перед героем четыре меча, возможно, символизируют новые профессиональные навыки и знания, которыми ей предстоит воспользоваться. Вторая карта, по мнению Ольги, скорее, выражает ее прежние роли – матери, жены, человека, больше посвящающего себя дому и семье. Ольга сказала, что желает сохранить семейные узы, но вынуждена уделять больше времени своей карьере.

Арт-терапевт заострил внимание Ольги на значимых деталях изображений на картах. При обсуждении первой карты он, в частности, обратил ее внимание на молодой возраст персонажа (его можно связать с тем, что Ольга чувствует себя еще в роли ученика или новичка в выбранной ею профессии), его пол (по-видимому, новые роли Ольги требуют развития волевых качеств, силы характера). Арт-терапевт также обратил внимание на то, что расположенные за спиной Ореста горы могут говорить о том, что он преодолел нелегкий путь и нашел место для уединения и отдыха. На его лице – выражение спокойствия и решимости. Арт-терапевт дополнительно прокомментировал символическое значение мечей, и Ольга согласилась с тем, что в ее ситуации они могут означать возможность защиты, завоевание нового жизненного пространства, достоинство, самодостаточность, способность к размышлениям.

Арт-терапевт спросил Ольгу, в каких отношениях друг с другом могут находиться изображенные на картах персонажи. Они выражают совершенно различные состояния и психологические качества, связанные с разными историями. Ольга долго думала и сказала, что персонажам, возможно, предстоит встретиться, и, хотя каждый из них решает свои задачи, они могут дополнять друг друга.

Затем арт-терапевт предложил Ольге, используя некоторые элементы изображений на картах и дополняя их новыми, создать для себя эскиз талисмана – предмета, который мог бы символизировать устремления и цели Ольги, а также то, что может ее поддерживать в жизни. Он предложил ей по возможности представить на эскизе характеристики обоих персонажей как выражающие значимые грани ее собственного «Я».

Арт-терапевт дал краткое психологическое пояснение феномену талисмана. Он привел в качестве примера некоторые образцы талисманов, создаваемых представителями разных культур. Он также предложил Ольге привести собственные примеры известных ей талисманов, используемых людьми в разных жизненных ситуациях.

При создании эскиза своего талисмана Ольга использовала карандаши. Работала спокойно, прорисовывая мелкие детали. Выбор материалов и стиль работы на этот раз явно контрастировали с тем, как Ольга работала на первом занятии. Она нарисовала нежно-голубой флаг, развивающийся на древке (рисунок 10). Голубой цвет флага с изображенными на голубом фоне белыми облаками Ольга ассоциировала с обеими картами – состоянием покоя и духовного возвышения. На флаге видно изображение красного цветка и карандаша. Стебель цветка обвивается вокруг карандаша. Ольга пояснила, что флаг выражает ее решимость идти дальше по пути личной и профессиональной самореализации. Карандаш – это то, во что трансформировались мечи с первой карты, символ силы, настойчивости, целеустремленности, познавательной активности, без чего невозможно достичь успеха в карьере. Цветок же напоминает Ольге об образе Деметры, о том, что она не хотела бы терять, несмотря на необходимость отдавать больше сил и времени карьере.

Рис. 10. Эскиз талисмана.

Она сказала, что для нее было важно использовать карандаши – это позволяло ей прорисовывать детали, чувствовать, что она сама может контролировать ситуацию. Ее состояние в процессе рисования было умиротворенным. Поза и выражение лица говорили о концентрации и самодостаточности. В конце занятия арт-терапевт попросил Ольгу к следующей встрече обдумать, из каких материалов она хотела бы создать талисман, и принести их в случае необходимости.

На следующее занятие Ольга принесла шелк бледно-голубого цвета и некоторые другие материалы (ленты, тесьму, обрезки ткани), необходимые для создания талисмана. Она изготовила флаг длиною более метра, пришила к нему изготовленный из желтой ткани и красного перышка цветок и прикрепила карандаш. Стебель цветка был изготовлен из зеленой ленточки и обвивал карандаш (рисунок 11).

Рис. 11. Изготовленный Ольгой флаг-талисман.

Во время создания флага она была преисполнена достоинства и уверенности. Она прокомментировала, что переход от эскиза к созданию флага был для нее важен. У нее появилось больше уверенности в собственных силах и в том, что она сможет рано или поздно реализовать себя в новой профессии. Она также отметила, что шитье – в основном женское занятие. Кроме того, по своей первой профессии Ольга – технолог швейного производства. Создание флага позволило ей почувствовать себя «укорененной» в своих прежних ролях и ощутить связь между прошлым, настоящим и будущим. Закончив создание флага, она гордо прошла с ним по кабинету и сфотографировалась. Она заявила, что хотела бы взять это изделие с собой домой и, возможно, иногда брать его в руки.

Оставшееся время было посвящено обсуждению некоторых проявившихся на занятиях личностных особенностей Ольги, которые могли бы помочь ей реализовать свои профессиональные планы. Было также уделено внимание более детальному разбору шагов, необходимых для успешной профессиональной деятельности. И наконец, были подведены некоторые итоги занятий.

В результате проведения трех арт-терапевтических консультаций были очевидны положительные эффекты работы. Ольга отметила заметное улучшение эмоционального фона, появление чувства уверенности в своих силах и повышение оценки своих возможностей и личностных качеств. Для нее стали понятнее перспективы будущего и конкретные действия, связанные с реализацией своих планов.

Заключение.

Талисманы, или «помогающие объекты», тесно связаны с некоторыми фундаментальными человеческими проявлениями, имеющими отношение к адаптации. Большой интерес представляют гендерные особенности создания и использования талисманов и талисманоподобных объектов. Многие объекты такого рода и процесс их создания имеют большое сходство с теми видами прикладной деятельности, которые характерны для женщин. Несмотря на то, что в повседневной практике эти виды деятельности, как правило, имеют иную направленность, и их психологический смысл женщинами не осознается, они служат важной основой для вовлечения женщин в арт-терапевтический процесс и решения психологических задач.

Представленные в статье разные виды талисманоподобных объектов и варианты проведения арт-терапевтических занятий позволяют лучше понять как общие психотерапевтические закономерности, так и гендерно-специфические особенности работы с такими объектами.

Литература.

Dissanayake E. Art for life’s sake // Art Therapy: Journal of the American Art Therapy Association. 1992а. 9, 4. P. 169–175.

Dissanayake E. Homo Aestheticus: where art comes from and why. N. Y.: Free Press, 1992b.

Dissanayake E. Chimera, spandrel, or adaptation: conceptualizing art in human evolution // Human Nature. 1995. 6, 2. P. 99–117.

Milner M. The suppressed madness of sane men. London: Tavistock, 1989.

Schaverien J. The scapegoat and the talisman: transference in art therapy // Images of art therapy / Ed. T. Dalley. London & New York: Tavistock & Routledge, 1987.

Schaverien J. The revealing image. Analytical art psychotherapy in theory and practice. London & New York: Tavistock & Routledge, 1992.

Sharman-Burke J. & Greene L. The Mythic Tarot. A new approach to the Tarot Cards. London: Reader, 1986.

Winnicott D. Playing and reality. Harmondsworth: Penguin, 1988.

Использование фотографий в процессе индивидуальной арт-терапии молодой женщины. А. Лебедев.

Введение.

Фототерапия подразумевает применение фотографии с целью лечения, психокоррекции, реабилитации или развития личности и относится к числу новых и перспективных направлений современной психотерапии. В появившихся в последние годы русскоязычных изданиях (Копытин, 2003, 2006) разные формы работы с фотографией рассматриваются в контексте арт-терапии. Анализируя основные практические аспекты использования фотографии в арт-терапии и вербальной психотерапии, А. И. Копытин, с одной стороны, выражает убеждение в том, что «фотография может стать составной частью весьма эффективной здоровьесберегающей «технологии» для многих клиентских групп» (Копытин, 2006, с. 5), и, с другой, выражает сожаление по поводу неоправданно редкого (судя по незначительному количеству публикаций) применению фотографии представителями помогающих профессий. Расценивая данную ситуацию как парадоксальную, он призывает специалистов к более широкому и активному использованию богатого и разнопланового потенциала фотографии в качестве лечебно-коррекционного и развивающего средства. Результаты проведенного российско-британского исследования (Копытин, Платтс, 2007) также указывают на недостаточно активное использование фотографии арт-терапевтами, хотя многие из них признают ее богатые терапевтические возможности.

Представленный ниже материал содержит описание опыта использования личных фотографий на примере одного случая из практики индивидуальной работы с молодой женщиной.

Характеристика клиентки.

Клиентка по имени Аня обратилась за психологической помощью с запросом, направленным преимущественно на личностное развитие, решение некоторых психологических проблем и избавление от эмоционального дискомфорта, связанного с ними. Возраст Ани – 32 года, образование высшее, второй раз замужем, имеет маленькую дочь, работает по специальности. Внешне Аня производит впечатление приятного и общительного человека, интересной собеседницы с широким кругозором и разнообразными увлечениями. Временами она проявляет склонность к колебаниям настроения, повышенной тревожности и неустойчивой, несколько заниженной оценке своих личностно-психологических качеств и физических данных.

Основной проблемой она считает неуверенность в себе, приводящую к неоправданной «нервозности» и эмоциональному перенапряжению «в работе, личной жизни, в принятии решений». Избавление от этих дискомфортных ощущений, улучшение навыков самоорганизации, достижение большей «уравновешенности, стрессоустойчивости», уверенности в себе как в «специалисте, женщине, матери», а также уверенности в общении с другими людьми Аня сформулировала в качестве основных пожеланий (запроса) для психотерапии.

Психотерапевтическая работа была ориентирована на достижение позитивных личностных изменений, исследование и коррекцию системы значимых отношений и, в первую очередь, отношения к себе, укрепление чувства «Я», повышение уровня самоприятия и самооценки, а также на оптимизацию психического состояния. Важным ее аспектом было также исследование и коррекция телесного образа «Я». Наряду с традиционными вербальными и трансовыми формами психотерапевтической работы с клиенткой использовались разнообразные арт-терапевтические техники, в том числе, обсуждение личных фотографий.

Краткое обоснование психотерапевтического применения фотографии.

Предполагалось, что использование фотографии в качестве психотерапевтического инструмента может помочь в решении нескольких задач. Во-первых, чтобы получить дополнительную диагностическую информацию о состоянии и системе значимых отношений клиентки – отношению к окружающим и к себе, в том числе, к собственному телу как важному показателю отношения к собственной личности (телесный образ «Я»).

Во-вторых, фотографии могли бы помочь клиентке сформулировать психотерапевтический запрос, прояснить проблемы и цели (что хотелось бы изменить, что не нравится и чего бы хотелось достичь). Поэтому было интересно найти принимаемый клиенткой фотографический образ себя самой как возможный прототип или модель для планируемой в последующем техники «Идеальный образ «Я» из арсенала когнитивно-поведенческого подхода.

В-третьих, применение фотографии могло служить выявлению и актуализации внутренних ресурсов клиентки для укрепления позитивного образа «Я и психологической самоподдержки путем накопления «зафиксированных» на снимках свидетельств собственной успешности и результативности. Это также могло служить оптимизации психического состояния, привлечению образного материала для визуализации, используемого в качестве «пусковых» стимулов, пробуждающих позитивные чувства для скрытого подкрепления конструируемого желательного образа «Я».

Помимо этих задач, связанных с применением фотографий, интересно было исследовать любые феномены, возникающие при работе клиентки с фотографиями, с целью оценки перспектив и возможностей их использования в психотерапевтической практике, поскольку это был наш первый опыт обращения к данной технике.

Непосредственная работа с фотографией продолжалась на протяжении четырех сессий. Началась она со второго сеанса, то есть почти сразу после начала психотерапевтической работы с Аней, и распределилась на три этапа. В соответствии с ними клиентке давались задания.

На первом этапе ей предлагалось просмотреть домашний архив фотографий со своим участием, выбрать из них те, которые вызывали бы у нее заметный психологический отклик (положительно и отрицательно окрашенные ассоциации и чувства) и принести их для обсуждения. Психотерапевт предполагал использовать техники, направленные на исследование особенностей восприятия Аней самой себя (образа «Я»). При этом акцент должен был делаться на исследовании эмоциональной реакции Ани на образ собственного тела в контексте различных внешних ситуаций.

На втором этапе планировалось отобрать несколько (5–6) наиболее значимых в эмоционально-психологическом плане снимков (которые чем-то очень нравятся или не нравятся), найти им названия для вербального обозначения и самостоятельно в свободной форме составить текстовое описание связанных с ними чувств и ассоциаций для последующего обсуждения. Таким образом, нами были использованы элементы визуально-нарративного подхода на основе фотографии.

На третьем этапе нужно было из всех фотографий отобрать одну или две, наиболее удачно отражающие те черты, которые можно было бы использовать в качестве образца, прототипа или модели желаемого образа «Я». В последующем планировалось использовать эти фотографии в сочетании с техникой «Идеальный образ «Я»» для предполагаемой идентификации с желаемыми качествами в процессе визуализации и при использовании других методик.

Описание процесса работы.

Первое занятие с использованием фотографий.

Выполняя первое задание, Аня принесла из дома около двадцати фотографий, которые разделила на две группы (по критерию «нравятся – не нравятся») и поделилась впечатлениями от работы по их отбору. Практически все время сеанса (два с половиной часа) ушло на обсуждение принесенных фотографий и связанных с ними ассоциаций. Все фотографии попадали во временной интервал взрослой жизни клиентки начиная с юности и до настоящего времени.

Аня начала обсуждение с более приятных и интересных для себя снимков. Большая часть из одиннадцати понравившихся фотографий отражала те аспекты социального взаимодействия, в которых клиентка проявляла себя естественно и спонтанно, без оглядки на мнение и оценку окружающих. Такие качества, как раскрепощенность и непринужденность в самопрезентации имели для нее первостепенную значимость, что она сразу попыталась отметить и увязать с формулировкой психотерапевтического запроса. Описывая свои чувства и ассоциации, связанные с этими фотографиями, она часто употребляла такие выражения, как «преодолела барьер», «было неважно, как на меня посмотрят другие люди», «позволила себе быть самой собой, не пытаясь понравиться окружающим», «нет рисовки, наигранности, зажатости, контроля», «искренна в проявлении своих чувств».

Несколько снимков отражали позитивную оценку физического образа «Я» в различных ситуациях, что проявлялось в таких выражениях, как «ощущала свою физическую привлекательность», «хорошая физическая форма», «стройная фигура», «чувственное выражение лица».

Еще несколько фотографий ассоциировались с положительным душевным настроем и приятными эмоциональными переживаниями в достаточно широком диапазоне их проявлений. «Гармоничная, отрешенная уравновешенность, нирвана, растворенность в душе, полное слияние с природой…» – вот ассоциации, вызванные одной фотографией, и, наоборот, «ощущение полной включенности, настрой на волну, легкая откликаемость на происходящее здесь и сейчас» – ассоциации, связанные с другой фотографией. «Беззаботное веселье, расслабленность, бесшабашность» на отдыхе и «возвышенные, торжественные чувства с радостью и напряженной взволнованностью одновременно» на важном семейном празднике – ассоциации, связанные еще с двумя фотографиями.

Среди пяти отвергаемых фотографий три отражали неприятное эмоциональное состояние или его внешнее проявление, для характеристики которого Аня использовала такие выражения, как «неуверенная, затурканная, зажатая, неестественная, убогое выражение лица, напряжение на лице, опущены уголки рта, усталость…». Две фотографии отражали негативное восприятие своего физического облика – «необъятные размеры, долговязая, ввалившиеся глаза…».

Следует отметить, что Аня достаточно глубоко вовлеклась в процесс работы над фотографиями и с сожалением завершала сеанс, хотя, как сообщила при следующем визите, внутренняя работа продолжалась еще длительное время.

Второе занятие с использованием фотографий.

Непосредственно на сеансе эмоциональное состояние Ани не было постоянным и существенно менялось по ходу работы. При этом ассоциации клиентки часто не ограничивались ситуациями, запечатленными на снимках («там и тогда»), но соотносились с более актуальными потребностями и переживаниями («здесь и сейчас»), а иногда расширялись до уровня важных обобщений и выводов относительно собственной личности и характерных паттернов поведения в различных ситуациях социального взаимодействия. Другими словами, обсуждение личных фотографий активизировало процессы самораскрытия и самопознания различных аспектов внутреннего мира и системы значимых отношений.

Эта работа способствовала также определенному изменению отношения Ани к себе, переоценке отдельных эпизодов своего жизненного опыта и восприятию самой себя в более позитивном ключе. В частности, это проявлялось в том, что после обсуждения некоторых, первоначально отвергаемых фотографий, Аня начинала находить в них новый смысл и даже ощущать их определенную притягательность для себя. Эмоциональное состояние Ани на сеансе, как сказано выше, характеризовалось заметными колебаниями, что достаточно отчетливо отражалось на ее невербальном поведении.

Временами, особенно в начале работы, ощущалось появление некоторой напряженности, встревоженности, потребности в эмоциональной поддержке со стороны психотерапевта, как будто клиентка совершала определенное внутреннее усилие для продолжения обсуждения. Примечательно, что данные явления на начальном этапе обсуждения отмечались вне зависимости от характера фотографий – принимаемых или отвергаемых. К моменту окончания сеанса общее эмоциональное состояние Ани существенно улучшилось. Такой эффект объясняется не только активацией позитивных чувств, связанных с ресурсными фотографиями. Создавалось впечатление, что в процессе обсуждения личных переживаний у нее росло ощущение их значимости и ценности для нее самой, уважение к ним как к носителям индивидуальности, своего уникального внутреннего мира. В ее словах и невербальном поведении появился искренний интерес к происходящим изменениям, а также к дальнейшей работе.

Кроме того, опосредуемое фотографиями самораскрытие сопровождалось у нее чувством преодоления определенных внутренних преград, психологической «зажатости» и появлением ощущения раскрепощенности и эмоционального подъема. Это было отчетливо заметно по изменению общей атмосферы взаимодействия, росту доверительности, сближению и спонтанности в проявлении чувств.

Третье занятие с использованием фотографий.

На следующий сеанс, выполняя домашнее задание в рамках визуально-нарративного подхода, Аня принесла несколько отобранных снимков и свое описание вызванных ими чувств и ассоциаций. Значительная часть времени этого сеанса, также как и предыдущего, была посвящена обсуждению принесенных материалов. Ниже представлен текст описания, сделанного Аней дома самостоятельно. (На первом сеансе с клиенткой обсуждались некоторые главы книги Ф. Ницше «Так говорил Заратустра», из которой взяты образы дракона, льва и ребенка, используемые в описании).

Мой фотографический образ. «Передо мной – веер фотографий, отобранных как наиболее удачные. Держу в руке ручку и чувствую в душе какое-то сопротивление. Откуда-то из глубины поднимается неприятное, тревожное чувство, как на сессии, когда я начинала говорить о себе по фотографиям. Где-то в районе живота. Живот – жизнь… Может, я чувствую интуитивно угрозу моему мнимому благополучию? Если что-то сейчас всколыхнется, вдруг мне будет плохо? Опять возник образ серого здания (Почему серого? Эмоциональная отстраненность?), из которого вытащили кирпич, а заполнить пустоту забыли. В любом случае, это тревога. Глаза блуждают по фотографиям в надежде зацепиться за что-то, поймать „мысль за хвост“. Это удачное выражение у меня всегда ассоциируется с одноклассником, от которого я впервые его услышала. Какой я была тогда, в тот период непонятных отношений с ним и его другом? Что это было – дружба? Скорее игра. Ищу в фотографиях образ, наиболее соответствующий себе тогдашней. Пожалуй, это „Подсолнухи“. Игра или наигранность? Это я стою у стены, увитой плющом. Удивительно, здесь есть кусочек райского сада, каменной стены… Может, это то каменное здание, которое я охраняю, чтобы не выпал кирпичик? Тонкие запястья, чувственные губы, опора на левую (женскую) ногу. Проглядывает женственность, чувственность, моя женская природа, которую я и сейчас не до конца приняла в себе, а тогда, в тот жизненный отрезок, и подавно! Может быть, поэтому я чувствовала тогда, да и сейчас, просто глядя на эти фотографии, напряжение. Удержать чувства, чтобы они не накрыли меня с головой. Как же тогда мой контроль? Голова, мой разум теряют свою главенствующую роль! И что? Я не удержусь в рамках! И что? Не будет контроля… Все! Круг замкнулся. Теперь я ясно поняла, что это мое сопротивление! Но чему? Столкновение моих ценностей, моей природной сущности и пуританского воспитания? Я вспоминаю, что короткие юбки, яркие помады я начала носить только по настоянию первого мужа. Мне всегда внушалась невозможность одновременного сочетания личной жизни и активной роли в социуме. „Это помешает учебе!!! Семейная жизнь помешает работе… Ты не закончишь институт… Ты не сможешь стать хорошим специалистом…“. В воображении возник золотой дракон – „Я должен“. Ищу этот образ на фотографии. Это „Гвоздики“. Нет и намека на чувства – „Я должен“. Но зрачки широкие, они выдают чувства. Беленькая водолазка, часы на руке. Я хорошая, скромная девочка. Ни намека… Мама может быть довольна. Сразу взгляд цепляет еще две фотографии – „Встреча выпускников“ и „Новая прическа“. Институт я все-таки закончила, мама может быть довольна… Спокойная поза, нет рисовки, черная одежда. И нет напряжения. Я просто стою. Я доказала… И теперь я сама чувствую удовлетворение. А прическа? Мама всегда говорила, что мои волосы выглядят неухоженными. „Зачем ты их красишь, зачем стрижешь? Зачем подстригла челку? В тебе нет лоска, нужно быть солидной…“. Здесь (на фотографии) мама может быть довольна. А я все равно стригусь и крашусь, доказывая ей свою самостоятельность, протестуя против ее давления, которое, хоть и в меньшей степени, но ощущается мной и сейчас. И сразу глаза устремляются на фотографию „В танце“. Да, я бесшабашная, веселая, стриженная, крашенная, несолидная. Да, я такая. Это протест? Как глупо всю жизнь доказывать что-то матери. Ведь я могу быть собой – любимой и любящей, нежной и чувствительной („Я в халате с дочкой на кухне“) – и не стесняться этого, не бояться, что это заденет мать. Да, это я, спокойная и уверенная, самодостаточная и сильная. Да, это я. И я себе нравлюсь. Хотела закончить на образе сильном, но осталась одна фотография, к которой я испытываю самые нежные, самые трепетные чувства. Я „Желтый цыпленок“. Наивный, пушистый, ранимый. Как пластилин (!?). Лепи, что хочешь. Пользуйся! Нет!!! Не хочу!!! И все-таки, мне дорог этот образ, полный надежд, ожиданий. Вспомнились слова психолога: „Ты, как Ассоль, ждешь чуда“. Хочется быть сильной, уверенной в себе, как на фотографии „На кухне“. Но цыпленок – это моя душа. Почему-то слезы просто льются потоком. Почему? Неоправданные надежды? Наивность? А может, это открытость миру, вечный поиск, развитие. Да, так мне больше нравится!».

Общая атмосфера этого сеанса, качество психотерапевтического контакта существенно изменились: выросла доверительность и открытость в проявлении чувств, причем, связанных не только с ситуациями, запечатленными на фотографиях, но и с недавними, актуальными для клиентки. Создавалось впечатление, что прошлый сеанс, почти целиком посвященный работе с личными фотографиями, оказал очень серьезное позитивное влияние на развитие психотерапевтических отношений. Знаменательно, что при подведении итогов сеанса Аня сама озвучила происходящий с ней важный процесс, который на предыдущем сеансе обозначился как тенденция. Она отметила новое для себя чувство уважения и доверия к своим переживаниям, признание их ценности и значимости, что можно рассматривать как рост самоуважения и самопринятия в целом.

Четвертое занятие с использованием фотографий.

Заключительный этап работы предусматривал выбор одной или двух фотографий, наиболее удачно выражающих внутренние и внешние качества, подходящие для желаемого образа «Я». Ане рекомендовалось не ограничиваться рамками уже просмотренных фотографий. К выбранным снимкам предлагалось также создать описание своих чувств и ассоциаций в свободной форме. Ниже представлен текст этого описания. По своему желанию Аня разбила его на две части – внутреннее состояние и внешние проявления.

Внутреннее состояние. «Образ на кухне мне нравится внутренней силой, спокойствием, уверенностью. Я чувствую силу этого образа, его завершенность, зрелость. В нем все – и женственность, и доброта, и материнские чувства (принятие, понимание, абсолютная любовь), и в тоже время – ум, самостоятельность, роль в социуме и возможность какой-то своей, интересной и увлекательной жизни. Это не женщина, а алмаз, мечта, сказка. Она соединила в себе то, что вечно меня волновало! В ней есть гармония. Образ сильный, зрелый. Для нее не будет трагедии, если ее хрустальная мечта разобьется. В противовес этому образу – образ „цыпленка“, нежного, ранимого, наивного. Но почему он мне нравится? Образ настолько хрупкий, зависимый. Если ее семейная жизнь рухнет, это будет сильным ударом. Мне нравится образ открытостью, готовностью к изменениям, интересом к жизни. Странно, но если по Ницше, то этот образ – „ребенок“ – способен к созиданию. А первый образ – „лев“. Хотя первый образ зрелый, сильный, гармоничный. В общем, я запуталась, хотя обе фотографии мне нравятся». Внешние проявления. «Мне нравится фотография морского заката. В себе мне нравится все: мягкая улыбка, естественность, тонкие руки, тонкие запястья, плоский живот, стройные ноги и тонкие щиколотки… И красивый загар. После последней сессии я шла домой и перебирала мысленно фотографии в надежде найти в них образ себя, нарисованный в полуобнаженном виде. Практически сразу нашла себя сидящей на капоте автомобиля. Образ озорной, игривый, легкий, но не хватало капризности. Ее я нашла в другой фотографии, кстати, тоже морской. Из-за чего-то незначительного была перебранка, и я обиделась. Я нравлюсь себе естественным, нежным овалом лица, красивым носом, опущенными уголками рта. Я красиво обижаюсь, черт побери! Нет, это не капризность, а обида и чуть-чуть капризности. И наконец я нашла фотографию, на которой я себе нравлюсь полностью. Лицо красивое, веселое, интеллектуальное. Стройная фигура. И удивительное море. Что-то новое, волнующее, бурлящее, интересное, красивое…».

На этом сеансе отмеченные ранее позитивные тенденции в развитии и углублении психотерапевтических отношений, доверительного контакта, степени самораскрытия Ани, а также осознания Аней различных аспектов своего внутреннего мира получили дальнейшее развитие. Непосредственной работе над фотографиями и их описанию было уделено меньше времени, чем раньше, в первую очередь из-за значительно возросшей вербальной активности клиентки. По-видимому, это было отражением появившейся у нее потребности охватить как можно больше волнующих тем и вопросов. Почти сразу после начала сеанса Аня стала оживленно и откровенно делиться текущими актуальными переживаниями, связанными с проблемами, истоки которых просматривались в особенностях ее отношения к окружающему и в первую очередь к себе самой. Постепенное осознание этого факта сопровождалось появлением признаков определенного беспокойства, взволнованности, напряженности и даже некоторой растерянности. Однако после обсуждения и обращения к ресурсным фотографиям работа стала протекать продуктивнее, динамичнее и эмоционально насыщеннее. После обсуждения ее чувств и ассоциаций, связанных с удачным фотографическим образом «Я», эта же тема продолжилась в арт-терапевтической работе с использованием уже более традиционных художественных материалов и техник.

Обсуждение.

В дальнейшей психотерапевтической работе с Аней непосредственно к фотографиям обращаться не приходилось. Как было сказано выше, использовались различные техники и приемы, в том числе, связанные с изобразительной деятельностью. Это привело к достаточно ощутимому психотерапевтическому эффекту в плане личностного развития и качества социальной адаптации. Работа с личными фотографиями в сочетании с повествовательным (визуально-нарративным) подходом наряду с другими техниками, несомненно, внесла свой весомый вклад в достижение общего психотерапевтического результата.

Ниже представлены некоторые предположения относительно механизмов и путей реализации психотерапевтического воздействия данной формы фототерапии, а также реальных и потенциальных возможностей ее использования в практике.

Во-первых, исследование и обсуждение личных фотографий и связанных с ними чувств и ассоциаций обеспечивало быстрый и прямой выход на значимые переживания, что облегчало и ускоряло процесс самораскрытия клиентки. Это благоприятствовало повышению степени психологического доверия к психотерапевту, качества и глубины психотерапевтического контакта, скорости установления и развития психотерапевтических отношений.

Работа с личными фотографиями оказывала благотворное и разнонаправленное влияние на эмоциональную сферу клиентки, способствуя либо облегчению выражения чувств (катарсический эффект), либо их модификации (ресурсные фото). Вследствие высокой эмоциональной насыщенности и личной значимости некоторых фотографий можно отметить также их отвлекающее либо стимулирующее воздействие на эмоциональную сферу. Это положительно влияло на психическое состояние, что можно рассматривать и как самоцель, и как важную предпосылку для дальнейшей успешной психотерапевтической работы.

Личные фотографии помогли замотивировать клиентку для дальнейшей работы.

Выражение и обсуждение с психотерапевтом важных личных переживаний способствовали расширению сферы самосознания, представлений о собственной личности, прояснению системы значимых отношений, а также повышению значимости и ценности этих переживаний в глазах самой клиентки и, следовательно, росту самопринятия и самооценки.

Повышению самооценки может содействовать также целенаправленный подбор ресурсных ситуаций, запечатленных на фотографиях (вариант техники «Банк ресурсных состояний»), повторный просмотр которых связан с оживлением в памяти позитивных чувств (ситуации успеха, достижения, преодоления, признания и т. д.). Как известно, повышению самооценки благоприятствуют психотерапевтические мероприятия, направленные на переживание успеха, как в реальных условиях, так и в воображении, а также сами по себе положительные эмоции.

Опосредуемый фотографиями процесс обсуждения, проработки отвергаемых проявлений собственной личности (в различных аспектах: социальном, психологическом, телесном) с использованием специальных техник, например рефрейминга, может приводить к снижению эмоциональной значимости негативных переживаний и/или изменению отношения к ним, что предполагает достижение большей целостности личности.

Личные фотографии в определенной степени можно рассматривать как инструмент диагностики особенностей «Я» – концепции. Так, например, отношение к собственной внешности на фотографии может характеризовать степень самопринятия собственной личности в целом. Улучшение отношения к собственной внешности на фотографии в процессе психотерапевтической работы можно рассматривать как определенный критерий ее эффективности.

Активизируя процесс самоисследования и облегчая самовыражение, личные фотографии могут способствовать прояснению психотерапевтического запроса, определению целей и задач работы, а также мишеней психотерапевтического воздействия.

Ресурсные проявления различных аспектов собственной личности – социально-психологических, телесных – можно использовать в качестве визуальной модели для последующего применения в других техниках, например трансовых, с целью идентификации с желаемым образом «Я».

Позитивные переживания, ассоциированные с ресурсными фотографиями, можно использовать в качестве подкрепляющего стимула (скрытого подкрепления) при применении когнитивно-поведенческих техник, направленных, например, на моделирование эмоционального состояния, коррекцию образа «Я». Применение эклектической модели психотерапии позволяет использовать одни и те же личные фотографии в рамках различных подходов, например, психодинамического и/или когнитивно-поведенческого.

Если соотнести наши рабочие наблюдения и обобщения с перечисленными А. И. Копытиным психологическими функциями фотографии (Копытин, 2003, 2006), то можно отметить, что данный вариант использования фотографий в той или иной степени продемонстрировал реализацию почти всех этих функций. Коммуникативная функция фотографий проявилась как в межличностном, так и во внутриличностном аспектах. Нарративный подход способствовал облегчению и повышению качества передачи чувств и представлений. Фокусирующая/актуализирующая и тесно связанная с ней объективизирующая функции проявились в данной работе в наибольшей степени. Это вполне объяснимо, учитывая, что реализация именно этих функций фотографии являлась основной побудительной причиной обращения к данной технике. Опосредованное фотоснимками оживление воспоминаний, объективизация чувств и личностных проявлений клиентки, отражающихся в ее внешнем облике и поступках, а также их повторное переживание с последующим обсуждением использовалось для прояснения системы значимых отношений, особенностей психосоциогенеза проблем, расширения и укрепления ресурсной сферы личности клиентки и ее самоидентификации.

Близко к ним находится смыслообразующая функция фотографии, связанная с осознанием клиенткой причин появления у нее внутриличностных проблем, сложностей в межличностных отношениях, а также особенностей своего развития и потребностей. Данная функция наглядно проявилась как в текстовом описании на основе личных фотографий, так и в обсуждениях.

К проявлениям экспрессивно-катарсической функции фотографии можно отнести хорошо заметные изменения невербального поведения в процессе обсуждения фотографий с психотерапевтом, а также описанную клиенткой, неожиданную для нее самой, выраженную эмоциональную реакцию в виде «потока слез» при работе над нарративом. (Необходимо отметить, что такое проявление эмоций не является для нее характерным).

В несколько меньшей степени в данной работе проявилась функция отражения динамики внешних и внутренних изменений, деконструирующая функция, а также тесно связанные с ними функции рефрейминга и реорганизации.

Первая из них заключалась в возможности увидеть и осознать изменения и метаморфозы, произошедшие с клиенткой на протяжении жизни, от подросткового возраста до зрелости, связанные с профессиональной, гендерной и телесной идентификацией, что также достаточно наглядно продемонстрировано в нарративе. Еще один аспект этой функции – возможность увидеть изменения, связанные с самим процессом психотерапии. Представляется, что изменение отношения к своим изображениям в позитивном ключе до и после проведенной работы служит наглядным свидетельством повышения уровня самоприятия и является определенным критерием ее общей эффективности.

Примером реализации деконструирующей функции, функции рефрейминга и реорганизации служит осознание клиенткой того факта, что смысл, который она приписывает многим своим поступкам и переживаниям, во многом обусловлен доминирующим и контролирующим влиянием матери и не является единственно возможным. Другим примером можно считать описание ею своего неоднозначного отношения к образу себя самой в виде «цыпленка», когда в значимых для себя качествах этого образа она в конечном итоге увидела не слабость и уязвимость, а источник «внутреннего развития, открытость миру». Клиентка вложила в них новый, более конструктивный и оптимистичный смысл.

Если рассмотреть проведенную работу с учетом трех основных психотерапевтических факторов, обеспечивающих лечебно-коррекционное, здоровьесберегающее воздействие арт-терапии, выделенных А. И. Копытиным (Копытин, 2001, 2002), в том числе, в работе с фотографией (Копытин, 2006), то можно отметить, что все они – фактор художественной экспрессии, фактор психотерапевтических отношений, фактор интерпретации и вербальной обратной связи – внесли определенный вклад в достижение психотерапевтического результата.

Фактор художественной экспрессии, связанный с выражением чувств, потребностей и мыслей клиентки через обсуждение готовых личных фотографий, в значительной степени предопределялся рассмотренными выше психологическими функциями. Обосновать эффект данного способа использования фотографий можно с позиций различных психотерапевтических направлений. В данной работе, эклектичной по своей структуре, использовались техники, характерные для различных подходов, в частности, связанные с отвлечением от неприятных переживаний, акцентированием ресурсных аспектов личности и развитием более адаптивных моделей реагирования или с выражением и осознанием ранее не осознаваемых или плохо осознаваемых чувств и потребностей клиентки.

Фактор психотерапевтических отношений также имел большое значение в данной работе. Хочется отметить катализирующее влияние самих личных фотографий на скорость и качество установления психотерапевтических отношений. Фактор интерпретации и вербальной обратной связи, реализуемый через обсуждение, имел целью оказание помощи клиентке в понимании своего внутреннего мира – чувств, потребностей, внутренних конфликтов, ресурсов. Можно выделить два процесса, посредством которых данный фактор мог осуществлять психотерапевтическую функцию. С одной стороны, личные фотографии, облегчая процесс самораскрытия клиентки (активизация, стимуляция, конкретизация биографического материала, ослабление психологических защит), обеспечивали создание необходимых условий для более качественной его реализации, выполняя, таким образом, важную подготовительную роль. С другой стороны, визуальный материал, предоставляемый фотографиями, обеспечивал возможность проективно-символической коммуникации, использования специальных техник обратной связи (например, проясняющих, раскрывающих, трансформирующих), направленных на смыслообразование, прояснение отношений, достижение инсайта, то есть осуществление его основной, собственно психотерапевтической функции.

Осознание клиенткой различных аспектов своего внутреннего мира происходило и в самостоятельной работе над фотографиями, вне рамок непосредственного общения с психотерапевтом. Применение визуально-нарративного подхода в этом случае повышало эффективность данного процесса за счет активизации способности клиентки к ведению «внутреннего диалога».

Хочется также отметить такую привлекательную особенность работы на материале готовых фотографий, как простота, скорость получения информации для психологической работы в сочетании с богатством ее психотерапевтических возможностей.

Представленный случай показывает психотерапевтическую эффективность и оправданность использования личных фотографий в процессе индивидуальной арт-терапии.

Литература.

Копытин А. И. Системная арт-терапия. СПб.: Питер, 2001.

Копытин А. И. Теория и практика арт-терапии. СПб.: Питер, 2002.

Копытин А. И. Тренинг по фототерапии. СПб.: Речь, 2003.

Копытин А. И. Применение фотографии в психотерапии // Фототерапия: применение фотографии в психологической практике / Под ред. А. И. Копытина. Москва: Когито-Центр, 2006. С. 9–68.

Копытин А. И., Платтс Дж. Применение фотографии в качестве средства творческого самовыражения и арт-терапевтической работы британскими и российскими специалистами // Исцеляющее искусство: международный журнал арт-терапии. 2007. Т. 10. № 3. С. 42–61.

Фотография как инструмент арт-психотерапевтической работы с женщинами. А. Копытин.

В этой главе я постараюсь показать богатые возможности фотографии в качестве инструмента психотерапевтической и арт-терапевтической работы с женщинами, опираясь как на свой собственный опыт, так и на опыт моих коллег – зарубежных и отечественных специалистов, применяющих фотографию в психологической практике. При этом я также буду делать ссылки на творчество некоторых современных фотохудожников, исследующих темы гендера средствами фотоискусства.

Определение фототерапии, фото-арт-терапии и терапевтической фотографии.

В настоящее время в зарубежной и отечественной литературе все чаще используются такие понятия, как фототерапия и терапевтическая фотография, а также разрабатываются методы, связанные с применением фотографии в контексте арт-терапии (фото-арттерапии). Фототерапия связана с лечебно-коррекционным применением фотографии в контексте психотерапевтических отношений. Клиент, например, может приносить на встречи с психотерапевтом свои фотографии с целью их обсуждения либо создавать фотографии в ходе занятий, что помогает ему выразить свои чувства и представления. При этом, однако, фотография служит лишь инструментом психологического исследования, а психотерапевтические отношения выступают необходимым условием и решающим фактором психологических изменений.

В отличие от фототерапии, терапевтическая фотография не предполагает построения психотерапевтических отношений. Сам процесс создания фотографий – процесс творческого самовыражения – рассматривается как основной фактор психологической гармонизации и развития.

Использование готовых фотографий и фотосъемки в контексте арт-терапии (фото-арт-терапии) во многом напоминает фототерапию и также предполагает формирование психотерапевтических отношений, однако, в отличие от фототерапии, большее значение придается творческой работе, связанной с созданием и преобразованием визуальных образов – с использованием как различных фототехник, так и изобразительных материалов.

Роль фотографии в работе с проблемами гендера.

По своей природе фотография социальна: она связана с контактами между людьми и обменом опытом. Ее можно рассматривать как инструмент социализации и формирования идентичности, включения в различные человеческие сообщества и социальные институты с характерной для них системой отношений. Она может также служить средством овладения разными социальными ролями и создания новых ролей. Все это обусловливает богатые возможности фотографии для решения разных социальных задач, а также задач психотерапии, особенно в тех случаях, когда речь идет о социально обусловленных проблемах психического здоровья, в частности, проблемах гендера.

Поэтому далеко не случайно, что фотография активно используется некоторыми современными художниками (Барбарой Крюгер, Синди Шерман, Нан Голдин) в качестве инструмента критического анализа полоролевой идентичности женщины, а культурологи, социологи и психологи-феминистки зачастую используют фотопрезентации в своих исследованиях природы и динамики гендера в современном обществе.

Во многих случаях фотография связана с отражением внешнего облика человека. Она позволяет сохранить во времени ощущения тела и опыт его покоя и движения, а также сформировать и изменить представление о теле. Это позволяет использовать ее в качестве инструмента исследования телесного образа «Я», в том числе, в контексте работы с проблемами гендера.

В современном искусстве фотография иногда используется как инструмент провокации различных эмоциональных реакций и представлений, связанных с гендерной проблематикой, в том числе проблемами эксплуатации женского тела и сексуального насилия. Провокативные стратегии, используемые современными фотохудожниками, нередко служат катализатором обсуждения «запретных тем», касающихся гендерных отношений.

Подобные стратегии исследования гендерной проблематики используются, в частности, известной фотохудожницей Синди Шерман. В цикле ее фоторабот «Disasters» («Катастрофы») в изобилии представлены разный мусор и выделения человеческого тела (кровь, рвотные массы, гной, фекалии и т. д.), вызывающие у зрителя чувства тошноты, отвращения и страха, словно он оказался свидетелем чего-то ужасного и необратимого.

Обсуждая творчество Синди Шерман, Р. Беттертон (Betterton, 1996) утверждает, что образы ее фоторабот ассоциируются в западной культуре с «ужасными» вещами. Все они связаны с нарушением социальных запретов и, прежде всего, с нарушением границ человеческого тела. Используя средства фотографии и различные объекты, Шерман экспериментирует с собственным телом и телами других людей, создавая подчас чудовищные конструкции из живого и неживого, кукольного и человеческого.

Рис. 1. Синди Шерман, без названия (2000 г.), серия цветных фотоавтопортретов.

Ее образы отражают «сконструированность» тела женщины в условиях доминирования мужского дискурса и медийной диктатуры. По выражению арт-терапевта, феминистки Фабр-Левин (см. статью М. Фабр-Левин в данном сборнике), женское тело является «зеркалом угнетения». Тело выступает также «вместилищем» различных переживаний, которые могут ощущаться в виде психосоматических нарушений. По выражению Р. Беттертон (Betterton, 1996), в творчестве Синди Шерман «внутренности женского организма выносятся наружу, демонстрируя то, что не может не вызывать отвращения и тошноты».

Создавая серийные фотографии, отражающие эксперименты с образами собственного тела, Шерман словно пытается «найти себя», определить свой аутентичный телесный и психологический образ, но всякий раз этот процесс оказывается незавершенным, стимулируя автора к новым экспериментам.

Арт-терапевт Ф. Элдридж (2000) пишет, что современное искусство обращается к некоторым темам, которые разрабатываются участниками арт-терапевтического процесса (например, тема насилия). По мнению этого автора, клиенты, участвующие в арт-терапии, и современные художники нередко касаются «запретных» тем, делая их более открытыми для всеобщего обсуждения: «Очевидно, что многие „запретные“ темы, такие как секс, насилие, голод, смерть, утраты и многие другие, очень сложно обсуждать, пользуясь лишь совами. „Цивилизованное“ общество предпочитает ничего не слышать обо всем этом. Для того, чтобы обсуждать эти темы, необходим иной язык, и искусство предоставляет его, позволяя трансформировать сложные переживания… Творчество современных художников позволяет сфокусировать внимание общества на ранее „запретных плодах“ цивилизации… То, что многие годы держалось в тайне, выходит на свет божий. Благодаря этому „теневая“ сторона нашей жизни становится более зримой и понятной» (там же, с. 52).

В своей статье «Проблемы идентичности: деконструирование гендера в арт-терапии» другой британский арт-терапевт С. Хоган (Хоган, 2001) проводит глубокий анализ характерных для современной культуры форм гендерной репрезентации, привлекая в качестве иллюстративного материала работы современных фотохудожниц, в частности, Барбары Крюгер, а также образы женщин в средствах массовой информации и рекламе.

Современные фототерапевтические и фото-арт-терапевтические методы, используемые в гендерно-ориентированной практике.

Основой для классификации фототерапевтических (фото-арттерапевтических) методов, используемых в гендерно-ориентированной практике, могут служить три уровня действия, определенные Р. Бартес применительно к фотографии и соотносимые с ролями фотографа, зрителя и модели (объекта съемки) (Barthes, 1982). Методы фототерапии (фото-арт-терапии), связанные преимущественно с ролью фотографа, предполагают выбор и фотографирование объектов. При этом выбор и фотографирование объектов служат отражению и развитию субъектности фотографа (оператора) – укреплению его идентичности, способности к самостоятельным решениям и осуществлению контроля над внешней средой (людьми и предметами). Применительно в такой форме фототерапии нередко используется термин «активная фототерапия».

Восприятие готовых фотографий, способствующее рефлексии клиентом своего опыта и созданию повествований, связано с ролью зрителя. Методы фототерапии (фото-арт-терапии), предполагающие пребывание клиента в этой роли, связаны не только с различными техниками обсуждения снимков и обратной связи с участием психотерапевта, но и такими специальными методами, как нарративный (визуально-нарративный), а также метод с использованием так называемых ассоциативных фотографических карт.

Наконец, пребывание клиента в роли модели или объекта съемки связано с созданием фотопортретов и фотоавтопортретов, использованием в процессе съемки элементов моделирования различных ситуаций и ролевой игры с участием клиента. Очевидно, что большинство методов фототерапии (фото-арт-терапии) затрагивают сразу несколько ролей или предполагают переход клиента из одной роли в другую, что способствует повышению эффективности терапевтического процесса.

Фототерапевтические методы.

Описанию различных фототерапевтических методов посвящена работа Дж. Вейсер – «Техники фототерапии: исследование тайн личных фотографий и семейных альбомов» (Weiser, 1993). Некоторые разработанные ею методы неоднократно использовались с работе с проблемами гендера. В книге представлены пять вариантов лечебного применения фотографии: работа с фотографией как стимульным материалом для исследования проекций клиента; создание клиентами фотоавтопортретов; работа с фотопортретами, созданными с помощью близких клиенту людей; работа с иными фотографическими образами, созданными клиентом, а также работа с семейными альбомами и иными биографическими фотоматериалами.

Дж. Вейсер подчеркивает, что фотографии должны рассматриваться скорее в качестве «конструктов» реальности, нежели ее объективных свидетельств, поскольку они создаются путем выбора объектов съемки, времени и места и предполагают формирование «рамки» вокруг фрагмента «целостной картины» реальности. Фотографические образы не являются носителями только «реального содержания», поскольку камера не только фиксирует реальность, но и обеспечивает ее культурную, этническую, социальную и гендерную «фильтрацию».

Метод работы с семейным альбомом описан в работе Л. Берман (Berman, 1993). Семейный альбом является ценным источником информации об истории жизни клиента, его семье, отношениях между ее членами, явлениях, формирующих личность клиента. В отличие от отдельных фотографий, семейный альбом позволяет проследить характерные для клиента модели поведения и их изменение во времени. Обсуждая ценность семейных альбомов для психотерапии, Л. Берман дает рекомендации, на что следует обращать внимание при знакомстве с фотодокументами клиента. Семейный альбом делает наглядными отношения эмоциональной близости и, напротив, отчуждения между членами семьи. Нередко в процессе совместного просмотра клиентом и психотерапевтом фотографий из семейного альбома оживляются воспоминания о разных моментах семейной истории клиента.

Большое значение работа с семейным альбомом имеет для понимания семейных факторов, участвующих в формировании гендерных ролей и ожиданий клиента в процессе его социализации. Процесс семейной социализации хорошо отражается, например, в том, каким снимкам отдается предпочтение при создании семейного альбома и как он организуется: «Каким критериям должны соответствовать люди и что они должны делать для того, чтобы их фотографии были включены в семейный альбом? Эти критерии часто идентичны тем, которые позволяют быть принятым и любимым в семье» (Weiser, 1993, p. 115).

Терапевтический потенциал семейных фотографий и фотоальбомов раскрывается при использовании методов семейной психотерапии (Berman, 1993, Entin, 1982, Krauss, 1980, Spence, 1986, Zilbach, 1986), в частности, семейной системной психотерапии. Ценность применения фотографии в работе с семьями заключается в возможности сделать явными те или иные нарушения в семейной системе и, тем самым, обеспечить фокусировку членов семьи на определенной проблеме в процессе психотерапии. Нередко это ведет также к изменению представлений членов семьи о том, в чем заключается проблема.

Поскольку фотографии семейного альбома, как правило, тщательно выбираются, и некоторые аспекты жизни семьи из него выпадают, у зрителя может сформироваться ложное представление о семье. В селективности семейных фотографий может проявляться стремление членов семьи представить себя в наилучшем свете. Искажение и сокрытие реальности посредством семейных мифов, конечно же, не означает, что фотографии семьи отражают исключительно ее мифологическую составляющую. Они отражают и здоровые семейные отношения, и модели поведения, то есть то, что членам семьи следует сохранять и развивать.

Очень важно, что использование фотографии в семейной психотерапии позволяет членам семьи осознать преемственность семейной истории и внутреннюю связь с теми родственниками, которые либо умерли, либо находятся вдалеке. При этом нередко оживляются воспоминания, повторно переживаются и осознаются те чувства, которые связаны с прошлыми и текущими отношениями и ситуациями, что может сопровождаться катарсическим эффектом.

Помимо знакомства с фотографиями из семейного альбома, психотерапевты могут использовать иные формы работы с семьями на основе техник фототерапии. Так, Дж. Зилбах (Zilbach, 1986) использовала технику под названием «симулятивная фотография». Членам семьи предлагается воспроизвести перед фотокамерой некоторые характерные для них ситуации, что обеспечивает лучшую фокусировку на чувствах и отношениях, в особенности в тех случаях, когда члены семьи затрудняются в их словесном описании.

Корбен (Corbin, цит по Wadeson et al., 1989) помогает членам семьи осознать свои проблемы, предлагая им сначала по отдельности сфотографироваться в ходе сессии, расположившись любым приемлемым для них образом перед камерой. Затем члены семьи должны вырезать свои изображения из фотографий и поместить их на общий лист бумаги или доску. При этом они могут добавлять фон и любые дополнительные элементы, используя краски, мелки и иные материалы. Психотерапевт наблюдает за взаимодействием членов семьи в ходе их работы. В качестве дополнительного задания он может предложить членам семьи, используя те же фотографические образы и изобразительные средства, создать коллаж, передающий то, какими они хотели бы видеть свои отношения.

Интересным и эффективным является сочетание фототерапевтических техник с методами семейной психотерапии и психодрамой. В некоторых случаях членам семьи предлагают, используя в качестве основы какую-либо семейную фотографию, разыграть ту ситуацию, которую она изображает. При этом они иногда меняют привычный для них способ взаимодействия и приводят ситуацию к новому завершению. В других случаях семейные фотографии могут использоваться в качестве стимульного материала для сочинения историй.

Л. Берман (Berman, 1993) активно применяет фотографию в супружеской психотерапии. Она пытается с помощью мгновенной фотографии запечатлеть те моменты взаимодействия супругов в ходе сессий, которые передают характерные для них патологические поведенческие паттерны: «Неразрывная связь между психикой и телом позволяет психотерапевту, наблюдая за физическими, визуальными проявлениями партнеров, распознать их состояние… Он выделяет определенные моменты психотерапии, когда типичные для партнеров паттерны взаимодействия проявляются особенно ярко и создают драматический образ, в точности передавая суть проблемы. Партнеры бессознательно создают своего рода „живые скульптуры“ тех проблем, которые характеризуют их супружеские отношения. Если в это время их сфотографировать, это может дать хороший терапевтический эффект. Если пара в самом начале психотерапии дает согласие на фотографирование некоторых моментов терапевтического процесса, то фотографии отразят некоторые из таких моментов. Если бы не фотографирование, психотерапевту надо было бы использовать все свои вербальные способности, чтобы описать тот образ, который он увидел – своего рода воображаемую фотографию» (p. 129).

Если у клиента или семьи нет семейного альбома, как это делает Д. Краусс (Krauss, 1980), можно предложить им создать некое подобие такового. Например, возможно создание снимков, имитирующих определенные ситуации прошлого и настоящего.

Примером соединения фотографии с феминистской психотерапией и социальной теорией является метод реконструирующей фотографии, разработанный британской фотохудожницей и психологом Р. Мартин совместно с Дж. Спенс (Мартин, 2006; Spence, 1986). Характеризуя особенности созданного ими метода, Р. Мартин пишет: «Отталкиваясь от нашего личного материала и реального контекста нашей жизни – времени, места и культуры – мы попытались рассмотреть, как социальное конструирование нашей идентичности преломляется в драме повседневности. Исследуя свои чувства боли и стыда, те модели гендерного поведения, которые были усвоены в результате общения с нашими матерями, историю своей сексуальности, наши отношения с дискурсами медицины, образования, права и различными средствами массовой информации, мы пытались сделать зримыми связи между личным, социальным и политическим» (Мартин, 2006, с. 205).

Суть метода реконструирующей фотографии заключается в том, чтобы воссоздать те моменты прошлого клиента, которые оказываются «заблокированными» в силу действия запретов культуры, например, «неписанных законов» гендерной репрезентации, что ярко проявляется, например, в том, какие фотографии клиенты включают в свои семейные альбомы. «Сознавая, что наша жизнь запечатлена на фотографиях далеко не полностью, – пишет Р. Мартин, – мы попытались реконструировать прошлые события и создать такие образы, которые отражают множество наших идентичностей. Данный метод основан на понятии фотографического дискурса… понимании связи между образами и контекстом их создания, а также представлениях о сознательной и бессознательной идентичностях» (с. 204).

На практике метод реконструирующей фотографии реализуется как последовательность следующих действий клиента:

• просмотр фотографий из семейного альбома или других значимых фотографий;

• выбор фотографий, напоминающих о психотравмирующем событии, связанном с прошлым;

• сосредоточение на чувствах, связанных с восприятием этих фотографий;

• воспроизведение (моделирование) ситуаций, запечатленных на старых фотографиях, на новых снимках;

• развитие прошлой ситуации путем моделированием ее нового завершения, также предполагающее создание новых фотографий;

• рефлексия и анализ совместно с психотерапевтом всего процесса работы с фотографией, включая выбор снимков, моделирование и развитие ситуации.

Примечательно, что Р. Мартин и Дж. Спенс неоднократно использовали фотографию для работы с собственными гендерными проблемами, а также выставляли свои фотографии для активизации социальных дискуссий, касающихся гендерных отношений. Фотографии этих авторов подчас наполнены глубокой иронией и самоиронией (рисунок 2), и в то же время в них немало поэзии и проникновенности (рисунок 3).

Метод реконструирующей фотографии получил широкое распространение в Европе. Он, в частности, активно используется финскими фототерапевтами (рисунок 4).

Рис. 2. Одна из ранних фотографий, созданных Джо Спенс.

Рис. 3. Фотоавтопортрет Р. Мартин.

Рис. 4. Пример использования метода реконструирующей фотографии финским фототерапевтом Улла Халкола.

Иногда под методом реконструирующей фотографии имеют в виду создание повествований (нарративов) при работе с психической травмой (Р. Ноймайер). Данный вариант работы направлен на актуализацию и проработку травматичного опыта прошлого, связанного со смертью близкого человека. Фотография используется в рамках этого метода как вспомогательное средство, стимулирующее процесс воспоминания и создание повествований. Методические принципы, связанные с этим вариантом работы, включают:

• помощь пережившему психическую травму человеку в обретении смысла жизни и (в случае, когда психическая травма связана с переживанием утраты) понимании значения смерти близкого;

• ориентирование клиента на поиск духовных нитей, продолжающих связывать его с покойным, формирование перспективы на будущее;

• внимание к переживанию клиентом горя и другим чувствам, вызванным потерей;

• содействие в объединении отрывочных воспоминаний клиента в единое целое, их осмыслении и «переформулировании» истории его жизни;

• помощь клиенту в определении своего места в новой жизненной ситуации по отношению к окружающим;

• использование повествовательных приемов.

Данный метод имеет определенное сходство с методом экспозиционной фототерапии, используемым с целью нейтрализации травматичного опыта. Это становится возможным благодаря конфронтации клиента с неприятными воспоминаниями в безопасной обстановке психотерапевтического сеанса путем предъявления ему фотографий, связанных с подобными воспоминаниями.

Следует также остановиться на таком социопедагогическом методе, как восстанавливающая фотография, предложенном финским фотографом Мииной Саволайнен. Этот метод в настоящее время используется в педагогике, социальной работе, психотерапии, организационной психологии, а также для укрепления семейных отношений. Суть метода заключается в том, чтобы, используя готовые фотографии клиента и процесс его фотографирования, побудить его к изучению и осознанию своей жизни, различных ролей, семейных отношений и взглядов на жизнь. Специалист помогает клиенту понять себя и объединить бессвязные воспоминания в единое целое, улучшить взаимоотношения с окружающими, принять и осознать свою внутреннюю силу.

Рис. 5. Примеры фотографий, созданных на основе метода восстанавливающей фотографии Миины Саволайнен. В качестве моделей и соавторов фоторабот выступают воспитанницы детских домов, девушки в возрасте 16–17 лет.

Метод восстанавливающей фотографии основывается на равенстве фотографа и фотографируемого (клиента). Они выступают в качестве партнеров при подготовке к фотографированию и проведения съемки. Власть и контроль над ситуацией с позиции фотографа ослабевают благодаря творческому взаимодействию и диалогу. Важной задачей фотографа и фотографируемого является подчеркивание индивидуальности фотографируемого, его неповторимой харизмы.

По мнению Миины Саволайнен, фотограф должен сначала сам пройти весь процесс фотографирования – быть моделью, изучить и осмыслить свой портрет и старые фотографии. Проходя этот процесс, он на собственном опыте может осознать те потребности и чувства, которые затем ему предстоит увидеть и принять в фотографируемых.

Широкий диапазон возможностей для работы с различными психологическими проблемами, в том числе, проблемами гендера, имеют ассоциативные фотографические карты. Такими картами могут выступать разные фотографические образы, предоставляемые клиенту на выбор с целью исследования его чувств и представлений. Некоторые специалисты создают свои наборы карт. Так, финский фототерапевт Улла Халкола создала авторский набор фотографических образов, назвав их «спектрокартами». Набор состоит из 75 фотографий, которые можно использовать как индивидуально, так и в группе.

Рис. 6. Образцы спектрокарт.

Рис. 7. Использование спектрокарт при выполнении работы на темы «Жизненный путь» и «Мир моих интересов и увлечений».

Как утверждает Улла Халкола, «ассоциативные спектрокарты захватывают воображение, вызывают различные чувства и воспоминания и создают непринужденную обстановку для интерактивной деятельности. Карты настраивают на разговор. Из них можно создавать различные серии по своему усмотрению, и, основываясь на них, рассказывать истории или обсуждать различные вопросы. Спектрокарты входят в группу ассоциативных и символических карт, подобных картам Таро и Чинг, но отличаются тем, что значение отдельных карт не фиксируется, а толкуется свободно. Ассоциативные карты не имеют строгих правил применения; поощряется их творческое использование, обеспечивающее в ходе психотерапии рассмотрение различных жизненных ситуаций с новых точек зрения» (из личной переписки).

Спектрокарты были использованы мной в арт-терапевтических занятиях с женскими группами. Нередко карты выступают материалом для создания повествований в картинках: участницы занятий, выбирая несколько карт на основе ассоциаций с разными этапами развития какой-либо реальной или воображаемой ситуации, затем организуют их в пространстве. Способ расположения карт, как правило, линейный, хотя возможны иные способы визуальной организации фотоматериала, например, расположение карт по кругу или по спирали, что может в какой-то степени соответствовать представлению о развитии или повторяемости событий. В качестве примера использования спектрокарт в деятельности арт-терапевтической женской группы можно привести работы, созданные на такие темы как «Жизненный путь» и «Мир моих интересов и увлечений».

Фото-арт-терапевтические методы.

Приведенные примеры использования спектрокарт могут быть также отнесены к такой форме творческой работы, как фотоколлаж и фотоассамбляж, которые являются весьма популярными в практике фото-арт-терапии. Это, в частности, подтверждено результатами международного исследования, проведенного российскими и британскими арт-терапевтами (Копытин, Платтс, 2009).

Для создания фотоколлажей используются как личные фотографии участников занятий, так и разнообразная полиграфическая продукция (иллюстрированные фотографиями журналы, газеты, наборы и альбомы художественной фотографии и т. п.). Использование личных фотографий или их копий может, с одной стороны, актуализировать чувства и представления, связанные с восприятием клиентом самого себя, и, с другой стороны, дать ему богатые возможности для эксперимента с разными ролями и образами «Я». Если при создании фотоколлажей используются образы, взятые из полиграфической продукции, то, идентифицируясь с ними, клиент переносит на них свои чувства и потребности, что способствует самораскрытию и выражению актуального для него психологического материала.

Работая в технике фотоколлажа, люди могут за относительно ограниченное время (20–40 минут) создавать ассоциативно насыщенные, комплексные образы. Во многих случаях фотоколлаж является своего рода «визуальным размышлением» автора о жизни, отражает его картину мира, отношение к себе и другим людям, культуре, различным социальным институтам, природе, своему прошлому, настоящему и будущему.

Коллаж также нередко включает определенную повествовательную основу, отражающую тот или иной актуальный или скрытый «жизненный сценарий» автора, процесс зарождения и развития определенных отношений либо формирования и разрешения проблемной ситуации.

Очень ценным свойством фотоколлажа является то, что, допуская и стимулируя визуальные преобразования и создание самых разных комбинаций изобразительных элементов, он вызывает у многих людей чувство свободы, способность преодолевать сложившиеся стереотипы и преобразовывать реальность. Во многих случаях при создании фотоколлажа повышается активность воображения, образ приобретает фантастический, сказочный, мистический характер. Примером этого может служить фотоколлаж (см. рисунок 8), созданный участницей арт-терапевтической программы, проводимой в Шотландии на базе известного центра духовного и экологического развития («Финдхорн-фонд»). Фотоколлаж отражает духовные поиски, потребность в творческой самореализации и гармонии с окружающим миром, о чем свидетельствуют такие подписи, как «вдохновение», «естественный язык творчества», «встреча с красотой, энергией, жизнью», «погружение вглубь, взаимодействие с художественными, творческими, хаотичными процессами во имя целостности». Он также указывает на потребность автора в постижении духовной культуры прошлого. На это указывают такие подписи, как «встреча с древними божествами», «священное путешествие». Фотоколлаж включает образы, связанные с движением как вверх (сфера духовного, виртуального), так и вглубь (сфера бессознательного, природного, доисторического), отражая стремление автора в объединении различных аспектов личного и трансперсонального опыта.

Рис. 8. Фотоколлаж, созданный одной из участниц арт-терапевтической программы (Шотландия) и отражающий ее духовные поиски.

Важным аспектом работы в технике фотоколлажа является также исследование отношения участников занятий к образам «массовой культуры» и того, каким образом они влияют на гендерные ожидания и роли. Кроме того, фотоколлаж зачастую позволяет изучать отношение к различным культурным феноменам и явлениям социальной жизни. Используя, например, издания, отражающие современную «культуру потребления» и «мир гламура», участники занятий могут осознать проявления маркетингового манипулирования и фетишизации объектов, а также социальные стереотипы и подмену аутентичных отношений искусственными, «сконструированными» отношениями. Эти эффекты фотоколлажа проявляются, однако, лишь при соответствующем построении процесса обсуждения образов с учетом состава аудитории и ее запросов.

Примером сложного, противоречивого отношения к современной массовой культуре может служить фотоколлаж одной из участниц арт-терапевтической группы (42 года). Образы, ассоциирующиеся с этой культурой (многочисленные автомобили, одежда на вешалке, загородный дом, женщина в шортах), она расположила на правой половине листа, а образы, ассоциирующиеся с более близкой ей «классической» культурой (голова лошади, женщина в платье начала ХХ в., ансамбль камерной музыки и другое), – на левой его половине. Примечательно, что один из образов, представленных на этой половине, а именно, изображение женщины, является старой черно-белой фотографией. Переживание внутреннего конфликта автор фотоколлажа спроецировала на центральный образ женщины, изображенной в напряженной, искусственной позе. При создании и обсуждении фотоколлажа его автор смогла выразить свои сложные чувства, а также осознала особенности своего мировосприятия и ценности, пережила катарсис.

Рис. 9. Фотоколлаж участницы арт-терапевтической группы (42 года), отражающий ее противоречивое отношение к современной массовой культуре.

Примечательно, что в процессе арт-терапевтических занятий автор этого коллажа настолько увлеклась фотографией, что в дальнейшем стала регулярно заниматься художественном съемкой и овладела многими ее техниками. Кроме того, у нее проявился глубокий интерес к работам современных фотохудожников, искусству постмодерна. Можно говорить о том, что процесс творческой самореализации, активизировавшийся у нее благодаря участию в арт-терапевтической программе, привел к разрешению внутреннего конфликта и гармонизации отношений с внешним миром.

Еще одним примером фотоколлажа, отражающего отношение автора к современной массовой культуре и ее ценностям, является работа женщины 32 лет. В центре фотоколлажа – фотография Пэрис Хиллтон в нижнем белье. Вокруг нее расположены многочисленные мужские и женские образы. Представляя свою работу, автор сказала, что выбирала фотографии из журнала неосознанно, однако в определенный момент поняла, что фотоколлаж отражает ее озабоченность вопросами гендерных отношений. В том числе ее волновало, насколько привлекательной для окружающих является в современной культуре женщина старше 30 лет; насколько важны для успеха в обществе внешние данные, молодое, сексуально привлекательное тело. Как стало известно при обсуждении фотоколлажа, его автор недавно вышла замуж и планирует завести ребенка. В то же время она продолжает учиться, получая второе высшее образование, и участвует в разных социальных проектах в качестве менеджера. Она призналась, что недовольна собственной внешностью, которая якобы не соответствует медийным эталонам, что вызывает у нее тревогу и неуверенность.

Обсуждение данной работы постепенно перешло в групповую дискуссию о роли и месте женщины в современной культуре. Участницы группы делились личным опытом. Были проявлены чувства иронии и самоиронии, тревоги и страха, а также раздражения и протеста.

Большое сходство с фотоколлажем имеет ассамбляж с использованием фотографий. Ассамбляжи представляют собой расположенную на определенной плоскости, например, на листе бумаги, группу предметов. Некоторые из таких предметов являются личными вещами клиента или участников группы, другие же могут быть найдены ими на улице или являться частью оснащения арт-терапевтического кабинета. Наряду с этими предметами участники арт-терапевтических занятий могут использовать фотографические образы.

Одно из существенных преимуществ ассамбляжа заключается в том, что большинство предметов и образов используется в готовом виде. Создание авторской продукции возможно главным образом за счет отбора и расстановки объектов и готовых образов, а также наделения их определенным, подчас совершенно новым смыслом, аналогично тому, как это происходит при создании фотоколлажа. В некоторых случаях предметы и фотографии могут использоваться в сочетании с графикой, живописью и лепкой. Так, например, участники занятий могут создать рисунок, играющий роль своеобразного «подноса», на котором затем располагаются различные предметы и фотографии. Процесс создания композиций такого рода, как и работа в технике фотоколлажа, может протекать как индивидуально, так в парах и группах.

Использование предметов в сочетании с фотографиями обеспечивает возможность их перемещения в пределах композиции, что позволяет находить для них новые значения. Масштабы композиций определяются размерами предметов и фотографий. Одним из достоинств ассамбляжа является возможность размещения в определенной среде (инсталлирование) с целью ее художественно-эстетического наполнения, определенного психологического воздействия на находящихся в ней людей, а также нового понимания смысловой нагрузки и функций предметов и образов – как составляющих эту среду, так и входящих в состав ассамбляжа.

Ассамбляжи с использованием фотографий могут иметь тематическую основу. В своей арт-терапевтической работе я, например, иногда предлагаю участникам занятий создать ассамбляжи, отражающие их представление о себе и своих ролях, разнообразных ресурсах и системе отношений. Примерами тематического ассамбляжа с использованием фотографий служит работа одной из участниц арт-терапевтической группы. Она создала ассамбляж, включающий несколько личных (карта памяти, серебряный браслет, фигурка ангела, талисман, созданный ею на одном из предыдущих занятий) и природных (привезенная из туристической поездки веточка верблюжьей колючки, кусок янтаря, минералы) объектов, а также дорогую ей фотографию из семейного альбома с изображением ее родителей в молодости. В центре ассамбляжа располагается черно-белая копия художественной работы с изображением рыбы в пруду.

Психотерапевтический потенциал фотосъемки.

Занятия фототерапией (фото-арт-терапией) и терапевтической фотографией могут включать съемку клиентом (участниками группы) различных объектов и ситуаций. Фотосъемка обладает значительным потенциалом в работе с проблемами гендера. Она может производиться ими как в ходе занятий, так и между ними – в качестве своеобразного «домашнего задания». Для поиска и фотографирования объектов, реализации определенного творческого проекта, связанного с созданием фотографий, может предоставляться разное время. В одних случаях это может быть, например, всего 30–60 минут. За это время участники могут вести съемку непосредственно в кабинете или здании, где проводится занятие, а также перемещаться по прилегающему к нему пространству. В других случаях для реализации творческого проекта, связанного со съемкой, может предоставляться несколько дней или даже недель.

Иногда съемка имеет свободный характер, то есть участники занятий выбирают и фотографируют все, что покажется им интересным, и лишь позднее определяют тематику фотографий. Нередко участники занятий заранее выбирают ту или иную тему из предлагаемых ведущим либо формулируют собственную тему исходя из актуальных для себя потребностей и запросов.

Предлагаемые ведущим темы для фотосъемки можно разделить на две большие группы. Одна группа включает темы, связанные с психотерапевтическим запросом и проблемами клиента или группы. Эти темы, как правило, ориентированы на исследование того или иного аспекта системы отношений участников занятий или затрагивают их биографический опыт («Моя семья», «Мои женские роли», «Мир моих интересов и увлечений» и т. д.). В то же время деятельность участников занятий достаточно эффективна и в том случае, если они работают «в обход» биографического материала, поскольку это обеспечивает большую психологическую безопасность и возможность самораскрытия. Это связано отчасти с «проективной» природой фотографии, поскольку, выбирая для съемки тот или иной объект или ситуацию, человек неосознанно «переносит» на них свои потребности и переживания. Работа «в обход» психологической проблематики и биографического материала участников занятий, как правило, основана на использовании «открытых», метафорических или общих тем.

При проведении натурной съемки участники группы могут иногда работать вместе на ту или иную тему, создав пары или микрогруппы. В некоторых случаях, когда ставятся лечебно-реабилитационная и развивающая цели, очень полезно проводить съемку в определенной среде, которая связана с внешними ресурсами. Так, например, съемка на природе сама по себе способна обеспечить сенсорную стимуляцию, вызвать положительные эмоции и эстетические переживания.

Съемка может производиться и в такой среде, которая связана с проблемами участников занятий. Такая съемка может быть чревата социальной конфронтацией и переживанием сложных чувств, что в определенных случаях также весьма полезно, так как помогает клиенту осознать природу социальных, в частности, гендерных отношений.

Психотерапевтический и социопедагогический потенциал натурной съемки был уже отчасти проиллюстрирован на примере работы финского фотографа Миины Саволайнен, хотя девушки и женщины, с которыми она работает, как правило, выступают в роли фотографируемых.

Натурная съемка стимулирует сенсорные процессы, эмоции и мыслительную деятельность. Она часто приводит к переживанию яркости и чувственного богатства мира, катарсиса и глубокого удовлетворения, а также осмыслению жизни, обогащению культурного и эстетического опыта участников занятий. Такая работа сопровождается активизацией взаимодействия со средой – различными природными объектами, людьми, культурными феноменами, позволяет изменить старые и освоить новые модели поведения, характеризующиеся большей открытостью к контактам, инициативой и ответственностью.

Интересным примером использования натурной съемки на основе гендерно-ориентированного подхода является представленная Е. Ашастиной (Ашастина, 2006) работа с образом дома. В ходе работы с клиенткой ей было предложено фотографировать различные предметы в своей квартире, чтобы, прояснив через обсуждение фотографий ее отношение к этим предметам и своему дому в целом, дать ей затем возможность «реорганизовать» внутреннее пространство своего жилища. По мнению автора статьи, проведенная клиенткой работа с образом дома, основанная на стороннем, эстетическом взгляде на обычную среду своего обитания, помогла ей выйти из позиции жертвы и начать действовать активнее, чувствуя себя творцом своей Вселенной.

Заключение.

Представленный обзор различных методов, связанных с использованием фотографии, демонстрирует ее значительный потенциал в работе с проблемами гендера. Фотография как никакой другой экспрессивный инструмент тесно связана с повседневной жизнью и общением людей, современной медийной средой и искусством. Она в немалой степени формирует представления людей о том, что значит быть женщиной или мужчиной, а также о полоролевых отношениях.

Фотография является не столько «зеркалом» реальности, сколько инструментом «конструирования» и отражения ментальности, поэтому может быть использована в качестве ценного источника знания о человеке как продукте и творце культуры и социальных отношений. Заключая в себе (согласно Рональду Бартесу) триединство позиций оператора (фотографирующего), зрителя и объекта (фотографируемого), она позволяет увидеть диалектическую природу существования человека и подчеркивает противоречия, обусловленные биологическими, психологическими и социальными особенностями мужчин и женщин.

Как и многие иные явления культуры и цивилизации, фотография, с одной стороны, регулирует и поддерживает сложившуюся в умах и обществе систему гендерных отношений и, с другой стороны, является инструментом, используя который, эту систему можно трансформировать. Применительно к практической психологии и психотерапии ее позитивная трансформирующая роль очевидна.

Литература.

Ашастина Е. Р. Работа с образом дома: фотография в психотерапии женщин // Фототерапия. Использование фотографии в психологической практике / Под ред. А. И. Копытина. М.: Когито-Центр, 2006. С. 132–161.

Копытин А. И., Платтс Дж. Руководство по фототерапии. М.: Когито-Центр, 2009.

Мартин Р. Наблюдение и рефлексия: отреагирование воспоминаний и представление будущего посредством фотографии // Фототерапия. Использование фотографии в психологической практике / Под ред. А. И. Копытина. М.: Когито-Центр, 2006. С. 80–99.

Хоган С. Проблемы идентичности: деконструирование гендера в арт-терапии // Хрестоматия: арт-терапия / Под ред. А. И. Копытина. СПб.: Питер, 2001. С. 26–39.

Элдридж Ф. Шоколад или говно: эстетика и культурная нищета в арт-терапевтической работе с детьми // Исцеляющее искусство: журнал арт-терапии. 2000. Т. 3. № 3. С. 35–52.

Barthes R. Camera Lucida. Reflections on photography. N. Y.: Hill and Wang, 1981.

Berman L. Beyond the smile. The therapeutic use of the photographs. London: Routledge, 1993.

Betterton R. An intimate distance: women, artists, and the body. London: Routledge, 1996.

Entin A. Family icons: photographs in family psychotherapy // The newer therapies. A sourcebook / Eds. L. E. Abt and I. R. Stuart. N. Y.: Van Nostrand Reinhold, 1992.

Krauss D. A. A summary of characteristics of photographs which make them useful in counseling and therapy // Camera Lucida. 1980. 1 (2). P. 7–11.

Krauss D. A. and Fryrear J. L. Phototherapy in mental health. Springfield, Il.: Charles C. Thomas, 1983.

Spence J. Putting myself in the picture. London: Camden Press, 1986.

Wadeson H., Durkin J. and Perach D. (Eds) Advances in art therapy. N. Y.: Wiley, 1989.

Weiser J. Phototherapeutic techniques: exploring the secrets of personal snapshots and family albums. San Francisco: Jossey-Bass, 1993.

Zilbach J. J. Young children in family therapy. N. Y.: Brunner/Mazel, 1986.

Психологическое самоисследование на стыке теории искусства и арт-терапии. В. Мусвик.

«Я бы хотел, чтобы мне сказали: „Давайте работать с нами“, а не слышать, как порою случается: „Вы мешаете нам работать“». Это слова из интервью одного из основоположников постмодернистской гуманитарной мысли Мишеля Фуко (Фуко, 2008). В нем Фуко, на собственном опыте столкнувшийся с французской системой лечения и профилактики душевных болезней, предпринял попытку объясниться с «заинтересованными лицами» по поводу исследования их профессиональной области. Называя свои предыдущие работы по этой теме (книги «История безумия в классическую эпоху», «Рождение клиники» и «Ненормальные») «фрагментами автобиографии» и утверждая, что они «всегда касались его личных проблем, относящихся к безумию, тюрьме, сексуальности», Фуко отметил: некоторые восприняли их как «своего рода выбор в пользу безумцев и против психиатров», но они «глубоко заблуждались» (с. 206–207).

Контакт между терапевтом-практиком и гуманитарием-теоретиком, к сожалению, чаще всего ограничивается подобным «обменом любезностями». Со времен Вильгельма Дильтея, назвавшего психологию основой всех «наук о духе» (Дильтей, 1996, 2000), филологи, искусствоведы, философы относились ко всему с приставкой «пси» со смешанными чувствами сильного интереса и крайнего недоверия. Методология гуманитарных наук вроде бы говорит о необходимости контакта с психологией; на деле же последняя выведена за пределы привычных рамок гуманитарного знания. Обращение к области психотерапии чаще всего сводится к достаточно вульгарно понятому психоанализу и паре «знаковых» имен (Фрейд, Юнг, Лакан). Достижения многих направлений психотерапии последних 30–50 лет (включая арт-терапию) попросту игнорируются.

Это тем более удивительно, что весь ХХ в. гуманитарии бьются над проблемой учета личного, человеческого аспекта опыта исследователя. Но даже так называемые «интуитивистские» гуманитарные стратегии (Перлов, 2007a, 2007б) чаще всего не решают этого вопроса. Несмотря на развитие новых направлений, к примеру, так называемого «life history research», использующих «личные истории», в том числе самого ученого, как источник знаний и напрямую ставящих проблематику саморепрезентации, идентичности, памяти и т. п., они так и остаются на кромке культурных исследований. Мы, современные гуманитарии, по большей части не умеем работать с иррациональным, а то и попросту беспомощно ужасаемся его наличию в себе (Gannon, 2006; King, 2000). Так возникает что-то вроде невроза современного гуманитарного знания, которое отражает и деконструирует некоторые «негармоничные» особенности современной культуры, но практически не учитывает ее «полезные», ресурсные части. К тому же, в отличие от психотерапевта, постоянно занимающегося самоисследованием (в том числе с помощью супервизий) и время от времени проходящего курсы личной терапии, исследователь-гуманитарий вовсе не обязан заниматься рефлексией личных или культурных основ собственной позиции. Кроме того, как считают некоторые авторы, в постмодернистской критике ему предписывается точка зрения «маргинальной жертвы» (Eshelman, 2002). Все это похоже на то, как если бы «непроработанный» терапевт ограничился анализом, разъял бы на части внутренний мир клиента, а потом сказал ему: «Что делать с вами дальше, я не знаю, и поэтому умываю руки».

Практическая терапия могла бы научить гуманитариев некоторым приемам работы со сферой «личного», а также более оптимистичному взгляду на область иррационального. Но и внутри самой психологии спор между личным и объективно-безличным иногда принимает крайние формы[3], а учет внутренней жизни терапевта в работе с клиентом, его постоянный и осознанный контакт с самим собой – достаточно трудная задача.

В свою очередь психологи чаще всего получают доступ к методикам и инструментам гуманитарной науки (в том числе связывающим области теории и практики) в довольно отрывочном виде. Не является исключением и область гендерной психологии. Так, с одной стороны, некоторые идеи феминистских, марксистских исследователей усвоены здесь достаточно глубоко, с другой, представления о целостности взгляда гуманитарной теории на культуру как на систему исторических, социальных, властных и иных напряжений не возникает (Hogan, 1997, 2003; Малкина-Пых, 2006; и др.).

Некоторой бессистемностью с этой точки зрения страдает и область арт-терапии – особенно при контакте с современной гуманитарной «критической теорией», чаще всего исследующей изображение как текст, нарратив, знак и находящейся в постоянном конфликте с традиционными теориями искусства и идеями «чистой визуальности». Исследователь-гуманитарий, даже поддерживая одну из конфликтующих сторон, чаще всего представляет историческую подоплеку спора и видит свое место в происходящей полемике и на профессиональном поле. Психолог же, «подключаясь» к критической теории на более поздних этапах ее становления и пользуясь уже наработанными методиками (зачастую просто «модными» в тот или иной момент), вынужденно упускает из виду важные части спектра, например более ранние теории гуманитарной науки.

Цель данной статьи – попытаться связать между собой арт-терапию, мой личный опыт и теоретические, исторические размышления ученого-гуманитария. При этом речь идет не просто о «человеческом» измерении моей жизни, но об анализе неясных и неявных ощущений, возникавших у меня во время работы с художественными объектами и редко находивших выражение в научных текстах. Произведения традиционного искусства, новые визуальные медиа и тексты оказывали колоссальное, но неосознанное влияние на мою жизнь. Степень и глубину этого влияния я начала понимать только при работе над этой статьей. Более того, закончив ее, я обнаружила ряд новых путей исследования – они не были очевидны, пока я не осмыслила собственный эмоциональный отклик и не вернулась снова к «теории».

Значительная часть данного самоисследования связана с попытками понять специфически «женское» в моем опыте. Это стало неожиданностью, ведь исследователь и профессионал в современной культуре – существо довольно бесполое. Для изучения данной темы есть ряд специально отведенных мест, к примеру, феминистские университетские штудии или глянцевые журналы; в иных же областях упоминать о своей «женской сущности» не принято. Тем не менее, эта часть моего «Я», как оказалось, неотделима от определения темы исследования или выбора методов анализа материала. Эта статья стала для меня уникальной возможностью увидеть новый пласт собственного опыта и рассмотреть разные периоды формирования моей собственной – женской, семейной, родовой, культурной, человеческой – идентичности, синтезировав их в рамках единого и связного дискурса, текста «с картинками».

Вектор пути.

Для понимания логики статьи необходимо предварить ее информацией фактического характера. Здесь важны две параллельные линии.

Во-первых, это факты профессиональной биографии. По образованию я филолог, окончила МГУ, здесь же защищала диссертацию, но большую ее часть писала в искусствоведческом междисциплинарном институте Варбурга (Лондонский университет), сотрудники которого занимаются проблемами преемственности между «классической традицией» и современностью. Вернувшись в Москву, я неожиданно для себя на время практически оставила науку и полностью ушла в «культурную» журналистику (ИД «Коммерсант»). Я публиковала в газете «Коммерсант-daily» рецензии на фотовыставки, ездила на фестивали, стала признанным «фотографичеким критиком». Увлечение журналистикой частично объяснялось и тем, что я осознала недостаточность университетского опыта, необходимость его «размыкания» в общественную жизнь. Я также начала писать статьи и колонки на «женские темы» в различные издания. При этом я продолжала активно преподавать в университетах (МГУ, ЕГУ), постепенно возвращаясь к научным публикациям.

Мои первые контакты с психологами и, в частности, арт-терапевтами, состоялись около трех лет назад. В тот момент редакции приложения к журналу Cosmopolitan («Магия Cosmo») нужен был человек, который бы умел «хорошо писать» о своем личном опыте (в том числе посещения тренингов), но не имел бы при этом практического представления о психологии. Благодаря этой работе я заинтересовалась работой ведущих российских терапевтов; вместе мы придумали ряд совместных проектов, которые постепенно начинают воплощаться в реальность.

Во-вторых, это факты моей собственной жизни. Я начала свой путь к взрослению в подавленном состоянии. Среди причин этого – череда смертей в семье, которая произошла, когда мне было 11–16 лет. В 17–18 лет у меня начались приступы паники. Внятной диагностики и профессиональной помощи я в тот момент по ряду причин не получила – возможность личной терапевтической работы я открыла для себя совсем недавно, на достаточно развитом этапе моей осознанности, как финальный штрих к уже проделанной внутренней работе. В юности я носила одежду в серых и черных тонах, ощущала себя неженственной. Вся моя дальнейшая жизнь была «прокладыванием» более гармоничного пути и переоткрытием собственного «женского начала», установлением связи с моей интуицией и бессознательным. Качество моей жизни начало улучшаться в том числе и потому, что я была в постоянном контакте с произведениями искусства и сама создавала разнообразные творческие продукты как ученый-исследователь, арт-критик, журналист, писатель, клиентка психологов и их коллега, пришедшая из другой сферы.

Венера под покрывалом.

В данном разделе на конкретном примере я рассматриваю три целостных «системы» работы с личным опытом: миф в не вполне обычном для психолога преломлении; иной, не привычный для современной культуры тип контакта с нарративами и зрительными образами; историческую науку как активный инструмент и «оболочку» работы с личным опытом.

Начну с того переломного момента, когда я впервые осознала: «я несчастна». Диссертацию в 1997–2000 гг. я писала по «Аркадии» Филипа Сидни, английскому роману эпохи Возрождения (конец ХVI в.). Часть работы была посвящена ренессансным образам на стыке слова и изображения: эмблемам, импрезам, «говорящим картинам» (так называемым «экфразам»). Последние – это словесное описание произведения искусства, реального или воображаемого: при помощи текста оно пытается создать иллюзию изображения. Одна из таких «говорящих картин» по неясным для меня самой причинам привлекла мое особое внимание. Это было описание женщины по имени Филоклея, горюющей из-за расставания с родителями и возлюбленным. Девушка сравнивалась с Венерой, плачущей об убитом Адонисе (Мусвик, 2003).

Поиски литературных и визуальных источников для статьи привели меня на несколько месяцев в Вашингтон, в фолджеровскую Шекспировскую библиотеку. Работа шла успешно, но, делая ее, я чувствовала странную подавленность. Наконец, мой труд достиг кульминации – в одной из старинных книг я нашла привычное для Ренессанса изображение Меланхолии – печальной женщины со склоненной головой под покрывалом (см.: Cartari, 1556; в венецианском издании 1571 г. описание горюющей Венеры сопровождается иллюстрацией). Именно в момент этой находки я вдруг поняла важную вещь: печаль является основным фоном моего существования, но оно не равно этой печали. Я впервые приняла осознанное решение, касавшееся моей душевной и эмоциональной жизни: до этого я лишь «претерпевала невзгоды», теперь же я захотела рассеять накопившийся негативный «заряд», прийти к лучшему пониманию себя и научиться навыкам более гармоничного и менее травмирующего общения со значимыми для меня людьми. Статью я, по неясным для меня причинам (ведь была проделана огромная работа!) решила не публиковать.

Размышляя о причинах, приведших меня к этому случайно-терапевтическому опыту и, пожалуй, главному инсайту моей жизни, я прихожу к выводу о важности сразу нескольких моментов. Во-первых, это роль метафоры и мифа в их античной «телесности», во-вторых, образа на стыке слова и изображения, в-третьих, «синтетического» мироощущения позднего Ренессанса с его идеей о Великой цепи бытия (ср. также понятие базового доверия как непрерывности бытия у Д. Винникота: Davis, Wallbridge, 1981).

О мифе как цепочке звеньев, ритуале передачи энергии коллективного бессознательного и символического знания, а также о последствиях современного его прерывания и разрушения в психологической литературе написано немало. Греческие боги как «перешедшие в область сознания архетипы» (Бедненко, 2004), позволяющие контролировать приходящие из бессознательного импульсы, также неоднократно рассматривались психологами (Робертсон, 1997; Bolen, 1984, 1990; Moore, Gillette, 1990). В этом смысле удивившая меня точность соответствия ренессансного олицетворения Меланхолии современным объяснениям причин и последствий невроза или депрессии (скрытое «под покровом»[4]), подавленное желание или либидо, неспособность к близости и т. п.) не так уж поразительна (о ренессансных и более ранних трактовках образа Меланхолии см. Klibansky R. et al., 1964; Lyons, 1971; Engle, 1995; о ренессансных психологических теориях см. Green, 1994; Harvey, 1975). Однако в известной мне психологической литературе речь шла все же о словах: античный миф был превращен в язык, его метафоры, эпитеты и сравнения стали словесной иллюстрацией терапевтических концепций. В моем же случае речь шла не об отвлеченных понятиях, а о воспроизведении конкретно-чувственной, синкретической модели контакта с собственным бессознательным. Думаю, за несколько предшествующих этому опыту лет исследовательской работы я так глубоко вникла не просто в сюжеты, но в саму логику мышления, структуру осознанных и неосознанных использований мифологического материала античности и Возрождения, что в определенный момент воспроизвела сам метод. Слово оказалось переплетенным со стихией визуального опыта, который в свою очередь был не иллюстрацией, но самим телом мифа.

В литературоведении есть ряд исследований о «стихии конкретности» слова в античной мифологии. Так, О. Фрейденберг показала: в современном мире абстрактное мышление противопоставляется сенсорному восприятию, но в Древней Греции «вылущенные, чистые понятия» вовсе не наследовали «отмершим чувственным образам» (человек изначально мыслил конкретикой, сквозь «не-я», в слитности с окружающим миром). Последние постепенно и плавно изменяли свою функцию, вырастая и врастая в рождающуюся логику (Фрейденберг, 1998, с. 233–235). Метафоры же были как бы переходным, промежуточным звеном между телом и разумом, конкретикой и абстракцией, единичностью и всеобщностью. Так что все кажущиеся нам «поэтическими» или «сказочными» античные сюжеты о богах и героях имели непрерывную связь с миром телесным, физическим, практическим и повседневным. Этот синкретизм остался в языке и мышлении не осколками, а скорее следами, не всегда опознаваемыми более поздними поколениями, но кропотливо передаваемыми из уст в уста, от книги к книге.

Слитность чувственного и рассудочного опыта проявилась и в еще одном любопытном явлении – появлении экфраз или «говорящих картин». Экфраза – это «конкретный до физичности» словесный мираж изображения, который должен «иметь форму подлинного предмета, как бы повторять его «тело», его «единичность», без обобщения (с. 250). Но мой образ «на стыке» был уже ренессансным, т. е. четко маркирующим, обозначающим иллюзию и требующим активной, индивидуальной интерпретации. Ренессансные гуманисты (или, говоря современным языком, «гуманитарии») учили человека устанавливать границу между реальностью и вымыслом. Иллюзия ставилась ими на службу этике (ср. распространенный образ «горькой пилюли» смысла, завернутого в «сахарную оболочку» вымысла), но читатель-зритель не должен был принять видимость за реальность. Однако, несмотря на заданность моральной рамки, многообразие смыслов каждый должен был «уловить» для себя сам – ему давались намеки, но ничего не объяснялось (подробнее об этом можно прочитать в исследованиях по эмблематике, метафоре, аллегории эпохи). В определенном смысле ренессансная установка противоположна современной: рекламные образы, глянцевые журналы и политтехнологи стремятся затемнить грань между реальностью и вымыслом, а визуальный образ часто представляет собой «жвачку для глаз и мозгов».

Итак, передо мной оказалась во многом противоположная современной методика работы с образом: основанная на конкретнозримых механизмах передачи символического знания (традиция и преемственность в ней ставятся выше новизны и разрыва), сохраняющая следы телесной чувственности в самых отвлеченных и усложненных образах, помечающая особыми маркерами область манипуляций, но при этом учащая индивидуальному, вдумчивому, рефлексивному отношению к получаемой извне информации. По всей видимости, изучая прошлое как историк, я научилась ряду полезных навыков жизни в настоящем, причем навыков, которые почти утеряны современной культурой. Поразительно, однако, что я обрела их не в виде разрозненного набора инструментов, но в виде целостной системы, временами действующей почти на грани транса. Мой опыт неожиданного и мощного инсайта, по всей видимости, указывает на то, что еще в эпоху Возрождения миф и искусство отчасти выполняли ту же функцию, которую в жизни современного человека играет психотерапия. Они были не просто красивыми сказками или учеными штудиями, но безопасной оболочкой по работе с аффектами, инструментом связи с собственным и коллективным бессознательным.

Я также прихожу к выводу о том, что разрушение мифа в эпоху модерна и постмодерна не было тотальным. И роль хранительницы коллективного знания взяла на себя именно психология – античные сюжеты почти ушли из визуального искусства, но терапия подхватила преемственность традиции, пронесла ее через ХХ в. Однако в работах психологов разных направлений миф остался в осколочном виде, а «виды искусств» разобщены. Обращение к историческому материалу может помочь терапевтам использовать миф в его «художественном», первичном, синкретически-слитном, «инструментальном», «телесном» качестве, лучше учесть его словесно-визуальную слитность.

И последнее из поразивших меня совпадений. Когда я писала эту статью, передо мной лежала книга американской исследовательницы Венди Штайнер «Венера в изгнании: отрицание красоты в искусстве ХХ в.» (Steiner, 2001). В этой яркой, парадоксальной работе речь идет о причинах отказа современного искусства от «удовольствия, инсайта, эмпатии», всего «слишком хорошенького, домашнего, женственного или чувственного», установления «эстетики безобразного», хаотического, расколотого на части. Штайнер напрямую связывает уход «красивостей» из искусства, их прямое высмеивание с порожденным ХIХ–ХХ вв. страхом перед женским началом, провозглашением его недоступности или холодности при одновременной фетишизации[5]. Внезапно я обратила внимание на обложку книги. На ней была изображена обнявшая свои колени, замершая в этой неудобной, скорбной и подчиненной позе женщина (фотография Джерри Бауэра). Женщина, чье лицо и вся фигура скрыты большой белой простыней. Так «старинная» фигура Меланхолии скорее всего не осознанно для автора книги (по крайней мере, речь о ней не заходит нигде в работе) возродилась в качестве иллюстрации еще одного научного труда – книги о «Венере в изгнании». Откуда, из каких глубин бессознательного пришел этот образ современной исследовательнице и фотографу?

Рис. 1. Обложка книги Венди Штайнер «Венера в изгнании. Отрицание красоты в искусстве ХХ в.».

Руки Джорджии О’Кифф.

В данном разделе речь пойдет о критическом письме как об особой «оболочке» для работы автора нарратива с эмоциями и интуицией, а также об «открытии» неожиданного визуального объекта, оказавшегося интересным одновременно в исследовательском и «спонтанно-терапевтическом» плане – фотографии.

Первый значимый для меня контакт с фотоизображением состоялся в Национальной галерее искусства Вашингтона на ретроспективе Альфреда Штиглица. Отдельный раздел был посвящен попытке фотографа создать портрет своей жены. Год за годом с маниакальной целеустремленностью художник снимал разные части тела Джорджии О’Кифф: лицо, голову, ноги, торс, лобок, волосы в подмышечной впадине. И особенно руки. Кисти, изгиб локтя, ладони, сжимающие обнаженную грудь и статуэтку фаллической формы.

Эта странная расколотость женского образа и одновременно его собирательность, вызывающая и холодноватая «интимность напоказ» вызвали у меня целую гамму чувств и мыслей, которые не возникали при взгляде на живописные полотна Ренессанса. Ощущение было намного более личным, контакт с образом – более прямолинейным и эмоционально заряженным. Раньше я иногда ловила в самой себе отголоски эмоций, не укладывавшиеся в «искусствоведческий» или «научный» подход к произведению искусства – к примеру, ощущение красоты собственного тела при взгляде на человеческие фигуры на картинах Возрождения. Более того, хотя я и прежде читала статьи феминистски ориентированных исследователей, они не «затрагивали» меня лично. Теперь же я впервые глубоко задумалась о том, в какой степени моя собственная идентичность строится на мужском взгляде (и насколько этот взгляд обусловлен современной культурой), на моей физической вовлеченности в жизнь близкого человека противоположного пола и шире – на чужой оценке моего тела. Так я открыла для себя взгляд другого, а также его гендерную составляющую. Благодаря расколотым образам Штиглица я стала отслеживать свою зависимость от мнения других людей, которую я впервые смогла отделить от себя и задуматься: так ли для меня важна чужая оценка?

Такого рода мимолетным чувствам не было места в тех статьях, которые я писала раньше. Субъективное в них было то ли маргинальным, то ли «неправильным» – как научный работник я оказывалась отрезанной от важной части собственного опыта. Теперь таких ощущений стало слишком много – для них нужна была адекватная форма выражения, и привычного для меня метода письма было явно недостаточно. Приехав в Москву, я написала первую в своей жизни развернутую рецензию на выставку. Речь шла о кардинально новом для меня типе письма. В отличие от «объективных», неэмоциональных, отделенных от меня самой научных текстов критика задействовала совсем иные механизмы работы со своими ощущениями, суждениями и личным пространством. Именно признание эмоций и возможность наиболее полно их обозначить сыграли здесь важную роль. Иным был и тип коммуникации с окружающим миром: место университетского ученого традиционно располагается «за пределами» общественной жизни. Это и позволяет ему – в идеале – сохранять неангажированность политикой, рефлексировать над жизнью как над объектом научного интереса, ограждать общество от ловушки ложной идеологии. (Косиков, 1997, с. 269–270). Критик же, являясь «публичным интеллектуалом», находится в самой гуще событий, постоянно посещает вернисажи и прочие профессиональные мероприятия, живее общается с публикой (Ремизова, 2003).

Поначалу выход за пределы «ученого эскапизма» был для меня достаточно болезненным. Мне постоянно приходилось работать со своим личным пространством, временами «подставляясь» под удар чужих мнений не только о моей компетентности в предмете, но и о моей жизни. На собственном опыте я убедилась, что публичный человек становится своеобразным экраном для проекций: читатели приписывают тебе свои страхи, ожидания, представления о гендерных и иных ролях. Часть этих мнений имеет отношение к твоей жизни, другая же часть полностью ложна. К тому же особенность нашей страны – крайняя поляризация мнений (здесь необычайно трудно отстаивать в публичном пространстве спокойную, неаффектированную позицию), а также особая форма недоверия к женскому суждению, иногда на грани оскорбления. Для человека с заниженной самооценкой подобная бомбардировка мнениями может стать либо поводом для углубления неуверенности в себе, либо возможностью научиться противостоять эмоциональному натиску, правильно выстраивать дистанцию с читателем, находить нужную степень публичности. Постепенно мне удалось установить довольно точную грань между открытостью и «сохранением себя», которая, с одной стороны, позволила получать необходимый отклик, с другой – не давала возможность вторгнуться в мое личное пространство.

Что касается «женской» части моего профессионального опыта, то обостренность данной темы в диалоге с читателями, а также необходимость ее учета в выстраивании профессиональных отношений стали для меня своего рода открытием. Воспитанная в среде университетской и технической интеллигенции, я никогда не думала, что быть женщиной, не отказываясь от присущих тебе черт (мягкости, теплоты, открытости), и при этом иметь свое мнение, идти собственным профессиональным путем – настолько сложная задача. Самым удивительным было следующее: именно тот факт, что я женственна, а в некоторых спорах занимаю достаточно срединную, сглаживающую конфликты, «женскую» позицию, часто ставит меня под удар, вызывает агрессию у некоторых коллег-мужчин и читателей. Как ни странно, мои более резкие, во многом максималистски-детские тексты не вызывали такого шквала обесценивающих мое взрослое женское начало реплик и откликов. По всей видимости, именно необходимость примирить образы профессионала высокого класса, зрелой личности и привлекательной женщины вызывала у некоторых мужчин сильный конфликт. С другой стороны, мой собственный конфликт между работой и домом временами был весьма острым, приводил к попеременному отрицанию то одной, то другой сферы жизни.

Обращаясь в дальнейшем к работам и сторонниц феминизма, и гендерной психотерапии, я смогла понять социокультурные, а также исторические причины некоторых из беспокоивших меня явлений (до этого я оценивала их как свои личные проблемы). Так, к примеру, я соотнесла с собственным и семейным опытом идеи о гендере как о специфическом наборе констант и изменчивых культурных характеристик (Малкина-Пых, 2006, с. 21–335), теорию Бетти Фридан о конфликте между «идеальной» структурой патриархальной семьи и реальным социальным положением (Friedan, 1963), идеи психодраматиста Екатерины Михайловой о трансгенерационной и исторической составляющей гендерной проблематики в России (Михайлова, 2008), тезисы юнгианцев об «обесценивании фемининности» в современной культуре (Янг-Айзендрат, 2005, с. 20–36) и др. Постепенно я поняла, что не готова отказаться ни от некоторых завоеваний феминизма, ни от более традиционной модели женской жизни. Поиск осознанного баланса между ними означал уход от максимализма в той или иной области, осознанность, понимание, что в данных социальных условиях точное следование данным моделям не может быть полностью реализовано на практике.

Что касается «творческого письма», то в процессе преподавания «практики критики» (например, в рамках курса «Аспекты креативности: теории и практики творческого процесса») я всегда обращала внимание на особые, терапевтические эффекты преодоления студентами «писательского блока». Вместо «магии письма», которая казалась доступной лишь избранным, они овладевали конкретными механизмами работы со словом. Конечно, не все из них начинали профессионально писать, но полученные в результате такой тренировки навыки упорядочивания своей мысли при помощи эмоционально окрашенного нарратива позволяли людям стать раскованнее в обычной жизни. Я отмечала эти факты как побочный продукт обучения, но позже, столкнувшись с арт-терапией, поняла, что овладение данными инструментами могло бы сильно пригодиться и в психологической практике. Работа с повествованием, которую я наблюдала в арт-терапии, сводилась в основном к «любительскому» написанию разного рода текстов (к примеру, сказок). Возможно, курсы более «глубокого» письма были бы полезны и самим арт-терапевтам.

Овладение прошлым.

Следующий опыт работы с изображением, приведший к улучшению качества моей жизни, касается семейной фотографии, а также иных материальных «остатков прошлого» моего рода[6].

«Воображаемое владение нереальным прошлым». Это – о фотографии. Точнее, о семейной фотографии. Именно так оценила ее роль в жизни современного человека Сюзан Зонтаг. В эссе «Пещера Платона» исследовательница пишет о парадоксе современного индустриального общества: когда большие семьи распадаются, люди начинают особенно ценить старинные снимки. По Зонтаг, это явление вряд ли можно назвать положительным: ведь фотография символически подтверждает наличие того, чего уже давно нет – прочных родственных связей. «Призрачные следы» семейной жизни дают человеку ложное чувство защищенности, погружают в иллюзии, лишают трезвого, критического взгляда на его собственное настоящее. В конце концов она приходит к печальному выводу: в эпоху ускользающей реальности вездесущая фотография выполняет опасную функцию – она «заставляет нас чувствовать, что мир доступнее, чем он есть на самом деле» (Sontag, 1979).

Мой личный опыт «общения» с семейной фотографией был, однако, совершенно иным – активным, конструирующим, деятельным. Ведь именно с группового дореволюционного портрета семьи моего прадеда и началось для меня объединение моего рода. Вообще история, в том числе моей собственной семьи, с раннего возраста была для меня «живой» силой, а не «мертвыми» строками учебника. В 16 лет я переписывалась с двоюродным братом деда, распрашивая его об истории рода, в двадцать слушала рассказы моей пожилой университетской преподавательницы об аресте ее мужа в 1920-х, в двадцать пять работала ассистентом профессора Доналда Рэйфилда в Лондоне: читала дневники, которые вели люди сталинской эпохи, страшные, личные, берущие за душу рассказы. Все это подготовило меня к опыту активного преодоления на личном уровне последствий репрессивно-военного прошлого.

В 2005–2006 гг. я начала восстанавливать утерянные, разорванные связи моей семьи. При этом я ориентировалась исключительно на внутреннее ощущение: от работы с собственной семейной историей мне становилось «теплее», «лучше», «спокойнее». Фоновое ощущение счастья стало для меня путеводной нитью. Постепенно я вовлекла в этот процесс самых разных членов моей раскиданной по стране в сталинскую эпоху семьи. Восстанавливая порушенные контакты, мы посылали друг другу копии старых фотографий, создавали семейный архив. Ощущение у всех (мы сравнивали) было похожим: кровь веселее и быстрее потекла по жилам каждого.

Впоследствии этот опыт был переосмыслен мною при чтении ряда книг по трансгенерационной психологии (Шутценбергер, 2001) и особенно – в практической работе, тренинговой и личной, в рамках арт-терапии и терапии иных направлений. Но в самом начале мною руководила только интуиция. Таким образом, фотоснимки не увели меня в пассивное сожаление о «былых временах» – наоборот, они стали отправной точкой и инструментом реального, настоящего объединения моей семьи. Почему же для Зонтаг фотография была «плохим объектом», а для меня оказалась подспорьем для позитивных перемен?

Рис. 2. Мой прадед Карл Карлович Мусвик в окружении семьи в 1905 г. Снимок, с которого начался мой глубокий интерес к семейному прошлому.

С этого вопроса началось мое увлечение теорией фотографии. Чуть позже, исследуя тексты по фототеории – работы Вальтера Беньямина, Ролана Барта, Сюзан Зонтаг, а также исследователей-постмодернистов – я заметила два интересных факта. Во-первых, почти все они оперируют психоаналитическими категориями, когда пытаются определить суть фотографии, во-вторых, большинство из них крайне негативно настроено по отношению к самому этому визуальному средству. В этих текстах речь постоянно заходит о памяти, смерти, травме, бессознательном, мучении, позоре, печали, пессимизме, зеркале, симуляции, психоанализе, фетише, опасности, интимности, шоке, онемении, нестабильности, хаосе и т. д. и т. п. Исследователи вроде Джона Тэгга, Виктора Берджина или Кристиана Метца прямо обращаются к Фрейду, Лакану и другим (Tagg, 1988; Metz, 1985; Burgin, 1982). Для того же Барта в книге «Camera Lucida» фотография становится инструментом самодиагностики, работы с трауром, впрочем, так и не завершенной – научная парадигма предполагает блокировку эмоций исследователя. В целом, пожалуй, нет другого вида искусства, включая современные, которое было бы настолько «психологизировано». В чем же здесь дело?

Как уже отмечалось ранее, в постмодернистской визуальной теории в силу ряда культурологических, исторических причин существует тенденция к концентрации на негативной стороне человеческого опыта. Проецирование ощущения «краха культуры» и «распада ценностей» именно на фотографию связана с особой природой фотоизображения. Его эмоциональная «заряженность» (ср. понятие «пунктума» как «укола» субъективной ассоциации, неожиданного прорыва бессознательного[7] связана с пересечением двух моментов: «копирования» реальности, т. е. непреложного, неопровержимого ощущения «так было» и его незаконченности. Ряд исследователей указывает на принципиальную «неготовость» фотографии, невозможность ее функционирования без мысленного достраивания при помощи нарратива того или иного вида[8]). Сила, мощь эмоционального воздействия фотографии поэтому скорее всего основана на том же механизме восприятия, что и визуально-текстовая слитность первоначального «тела» мифа. Фотографию можно рассматривать также и как симптом культуры модерна. К примеру, Вальтер Беньямин пишет о двух разных типах восприятия старого (живописи, скульптуры) и нового (фотографии, кино) искусства. Он отмечал у фотографии «шоковое воздействие», «мимолетность», «отсутствие впаянности в традицию», нарушение границы между телом и миром. но при этом «большую точность анализа», его детальность, причем именно в психоаналитическом аспекте (Беньямин, 1996).

Любопытно также, что, несмотря на «негативно-психологическую» заряженность теории фотографии, в работах представителей фототерапии некоторые ее находки отражены далеко не полным образом. Думается, более тесный, нюансированный сплав теории визуальной культуры и терапевтической практики был бы в этой связи необычайно актуален, позволил бы расставить акценты и учесть нюансы работы с разными группами клиентов, по возможности отсечь некоторые потенциально опасные моменты и т. п. Взяв из теории основные положения, но поместив фотографию в иной дискурс, предложив другую методику работы (например, арт-терапевтическую), добавив позитивный эмоциональный контекст, основанный на ее коммуникативной природе (Копытин, 2006), можно сделать это визуальное средство еще более эффективным инструментом терапевтической работы.

Портретное сходство.

Еще с одним интересным аспектом фотографии – а точнее, процесса фотографирования – я столкнулась, когда делала снимки как любитель и позировала как модель.

Начав работать с фотографией профессионально (как критик и теоретик), я вскоре почти полностью отказалась от туристических снимков и создания «художественной» фотографии. Однако в этот же момент у меня появилась цифровая камера, которую я стала использовать как инструмент самоисследования. Мне понравилось делать автопортреты, а также фиксировать «кусочки» окружающей меня жизни. Парадоксально, но чем глубже я погружалась в «серьезное» изучение предмета – композиции, истории и теории фотографии – тем более спонтанными становились мои собственные снимки. Однако несмотря на нарочитое любительство[9], мое практическое использование фотографии постепенно становилось все осознаннее.

В автопортретировании меня больше всего увлекал процесс сопоставления «сходства-непохожести» в моих собственных опытах и в фиксации моих черт другими людьми. Я обращала внимание и на странные, непонятные моменты, неприятные ощущения от некоторых снимков, пытаясь объяснить их не только особенностями своей собственной личности, но и работой фотографа: его мастерством или степенью близости ко мне. Я обратила внимание на то, что наиболее приятные ощущения вызывали у меня портреты, сделанные либо моими близкими друзьями, либо профессиональными фотографами, наименее приятные – мало знакомыми мне любителями. Характерно, что в дальнейшем, после пройденного личного консультирования и ряда тренингов, эти ощущения менялись, неприятных моментов становилось все меньше (неудачные ракурсы перестали восприниматься близко к сердцу).

Среди этих «других» были и профессионалы. Мои постоянные поездки на фотофестивали, где я часто оказывалась чуть ли не единственной женщиной в окружении представителей отчетливо «мужской» профессии, приводили к появлению все новых и новых портретов. Мне доставляло удовольствие наблюдать за реакцией коллег на какие-либо незначительные вещи («ты сейчас так красиво ела виноград!»), внезапно вспыхивающее желание провести со мной фотосессию. Иногда это была многочасовая работа в студии, иногда – серия снимков, сделанных, скажем, за столом в кафетерии. Характерно, что, несмотря на легенды об «испорченности» мужчин этой профессии, подобные предложения не сопровождались сексуальными намеками – и наоборот, те, кто хотел развивать отношения, не предлагали сразу же работу в качестве модели. А вот в рамках самой фотосессии отчетливо ощущался момент отношений желания-власти (никогда, впрочем, прямо не проговаривавшийся), который проходил, как только мы оказывались за рамками фотографического пространства. К сожалению, меня ни разу не фотографировала женщина-профессионал.

Опыт самофотографирования и пребывания в роли «любимой модели» привел меня к ряду интересных выводов. Во-первых, я получила подтверждение тезису о необходимости минимальной «визуальной компетенции» или «визуальной грамотности» (о самом этом понятии в теории искусства см. Elkins, 2007; о понятии «визуальной грамотности» в фото– и арт-терапии см. Weiser, 1984). Представление о том, что грамотности и письму нас учат, начиная с детсадовского возраста, а вот с визуальной информацией мы обращаться не умеем – одно из самых важных для исследователей визуальности. Наложенное на пресловутый «визуальный поворот» (термин, описывающий увеличившееся количество изображений в современной культуре), отсутствие навыков обращения со зрительными образами создает проблемы, которые самим человеком могут восприниматься как его личные «неполноценности». На деле они являются пробелами в системе образования (похожий случай из другой области – неумение работать с «хаосом информации» или структурой времени. Эриксен, 2003). В данный момент в русле visual studies разрабатываются пути внедрения таких программ в образование, как на школьном, так и на университетском уровне. На своем собственном примере я получила подтверждение верности такого подхода. Ведь именно изучение механизмов воздействия изображений, получение теоретических навыков их «дешифровки» позволило мне в дальнейшем использовать их в обыденной жизни для улучшения ее качества – уже на неосознанном, автоматическом уровне. Думается, определенные навыки «визуальной грамотности» – возможно, в рамках курса «Анализ изображения в искусствоведении и визуальной теории» – могли бы пригодиться и практикующим арт-терапевтам.

Во-вторых, я задумалась о фотографии как инструменте именно женского самоисследования. С одной стороны, представляется любопытным момент сходства-различия «женского» и «мужского» взгляда в фотографии и живописи (см. так называемую «теорию взгляда»): всегда ли, во все ли эпохи мужчина запечатлевает женщину, а женщина занимается исследованием самой себя?[10] С другой, я частично согласилась, а частично опровергла тезис Сюзан Зонтаг о фотографировании как «подмене желания» и феминистские идеи о превращении женщины в объект в произведениях визуального искусства. Как указано выше, я пришла к выводу о несовместимости проекционных отношений в специально созданном пространстве (какими совершенно явно являются и отношения «фотограф-модель») и здоровой близости. Но негативную окраску подобная подмена начинает приобретать только тогда, когда стирается различие между миром воображения и миром реальности (как, например, в фотоисториях в глянцевых журналах). В обыденной же жизни, по моему опыту, в процессе фотографирования люди довольно хорошо понимают разницу между проекциями и действительностью, и более того, могут использовать и то, и другое для спонтанного самоисследования. Вспомним, к примеру, женские арт-проекты последних тридцати лет, начиная с Нан Голдин и Синди Шерман и заканчивая недавно увиденной мною серией, в которой молодая женщина путем самофотографирования в разных состояниях спонтанно боролась с депрессией, «искала себя», пыталась нащупать ускользающее ядро личности[11].

Солнечные руки.

Собственно терапевтическое использование изображения вошло в мою жизнь совсем недавно. Несмотря на визуальную грамотность, ощущения, которые я испытывала от новой для меня формы использования художественных образов, во многом отличались от привычных, были своего рода откровением. Они дополнили уже знакомые мне моменты контакта с бессознательным при помощи визуальных и письменных произведений и вывели меня на новый уровень осознания некоторых важных тем.

Данный рисунок (рисунок 3) я сделала в апреле 2007 г. на трехдневном семинаре по арт-терапии «Вкус и цвет моей жизни». Тренинг Варвары Сидоровой и Анны Гарафеевой представлял собой клиентскую программу в рамках терапии искусствами. В течение трех дней мы двигались от прошлого через настоящее к будущему, попутно прорабатывая при помощи разных видов искусства – танца, письма (сказки), рисунка, лепки, движения под музыку и пр. – разные проблемные узлы. Вторая половина последнего дня была отведена синтезу – зал был поделен на три части (прошлое, настоящее, будущее), каждая из нас (группа была женской) должна была найти свое место в пространстве и сделать рисунок, восстанавливающий непрерывность оси времени. В предыдущий день, работая с линией своей жизни, я выяснила, что она начинается задолго до моего рождения, идет от бабушек и дедушек; я чувствовала там проблемную область, что-то непонятное, требующее решения. Поэтому я расположилась в отдаленном прошлом и попыталась понять, что именно меня беспокоит. Я рисовала пастелью – ощутимо «детский» материал (в возрасте 4–5 лет меня водили в изостудию в Историческом музее). Сначала на рисунке в нижнем левом углу появилась темная область – кресты и могилы. Затем справа – мои «ресурсы» (в основном детские вещи – гранаты и орехи из дедушкиного сада, море и пр.). А затем – неожиданно для меня – весь рисунок был залит солнцем; внизу него «сами собой» нарисовались солнечные руки. Эти руки как будто «высветлили» темную область. Кладбище на рисунке осталось – но оно оказалось закрыто забором (с калиткой). Я отчетливо проассоциировала свет с «непростым» прошлым моей семьи, откуда вдруг пришла колоссальная поддержка. Ладони вытолкнули меня через пространство зала, сквозь точку разрыва между прошлым и настоящим, которую я отчетливо ощущала (поэтому и расположилась изначально во времени «до рождения»). Эти руки были руками моих предков, которые как будто говорили мне: «Мы ушли – но мы не мертвецы из фильмов ужасов, мы остались теми же самыми людьми, какими были при жизни, и мы поддерживаем тебя». В этот момент я перестала панически бояться смерти.

Опыт, полученный мною на арт-терапевтическом тренинге, был одним из самых удивительных в моей жизни. Во время шеринга вся группа собралась у моего рисунка – многим хотелось унести его с собой, настолько он был ресурсным. Затем я несколько раз «спонтанно» рисовала, но никогда больше не получала доступа к столь мощным ресурсам. В обычной жизни я не рисую, так что этот опыт для меня был отчетливо связан с «детским» состоянием. Я не пыталась его продлить или повторить, а решила оставить «чудом» за пределами рефлексии – сродни тем таинствам, которые существуют в церковной практике.

Сопоставляя метод арт-терапии с другими знакомыми мне способами восприятия, получения и переработки визуальной и иной креативной информации, я прихожу к выводу о существенной разнице между нею и побочными терапевтическими эффектами разнообразных занятий искусствами. Подобные выводы делались уже неоднократно (о делении на «фототерапию» и «терапевтическую фотографию» см. у Wеisеr, 2001), хотя я вижу здесь материал для более развернутых сопоставлений. Мне кажется не вполне верным резкое противопоставление (у некоторых исследователей) искусства, религии и терапии. Скорее, мне видится необходимым четче разграничить разные области работы с человеческим бессознательным, учитывая исторический аспект вопроса, а также используя возможность их взаимодополняемости, взаимодействия.

Рис. 3. Рисунок с семинара «Вкус и цвет моей жизни» (ведущие Варвара Сидорова и Анна Гарафеева, 2007).

Мой второй вывод касается сопоставления рисунка и фотографии. От собственной работы – в рамках уже не теории, а терапии – у меня сложилось ощущение, что фотография дает намного более сильный контакт с эмоциями, чувствами, ощущениями, помогает назвать и вывести их на поверхность, но она же может ненароком вызвать к жизни чрезмерно травматический опыт. Что касается рисунка, то здесь контакт с областью бессознательного представляется более «защищенным», вызываемые им чувства – менее обнаженными. Думается, что особенности устройства фотографии, спонтанность этого «слепка с реальности», его изначальная незакодированность делают иногда контакт с собой слишком резким и быстрым. Рисунок дает более длительное, протяженное и при этом менее рефлексивное, менее завязанное на текст и нарратив взаимодействие с собственной душой[12].

Итоги.

Основной вывод относительно описанного момента синтеза, испытанного мной на тренинге «Вкус и цвет моей жизни», касается всего моего предыдущего опыта. «Солнечные руки» стали итогом многолетней работы – арт-терапевтическая методика дала мощный толчок, удобную оболочку, инструменты для выхода на новый ее уровень. И в этом я вижу залог успешного контакта теоретика искусства и культуры и терапевта-практика: теория может дать арт-терапии возможность более нюансированного, полного, точного использования и понимания художественной образности, механизмов работы культуры, в том числе при создании новых тренингов и программ. Постепенный синтез разных образов «Я», целостный, оптимистический вектор – от подростковой депрессии через острое ощущение одиночества в ранней юности к чувству гармонии и счастья в моем нынешнем возрасте (мне 35 лет) – кажется теперь необходимым контекстом моей дальнейшей работы. Эта статья была попыткой «поиграть на чужом поле» (конечно, в силу моей компетенции), раскрыть некоторые аспекты гуманитарной теории психологам-практикам, показать возможность иного и в то же время в чем-то сходного с арт-терапевтическим контакта с разными областями искусства. Пять вышеприведенных примеров такого осмысления только намечают пути сотрудничества. Статья суммирует размышления филолога, искусствоведа и культуролога о возможности создания синтезирующей методологии на границе психологии и теории искусства, которая при этом не разрушит основ этих дисциплин, а наладит между ними контакт.

Литература.

Арнхейм Р. О природе фотографии // Арнхейм Р. Новые очерки по психологии искусства. М.: Прометей, 1994. C. 119–132.

Бедненко Г. Боги, герои, мужчины. Архетипы мужественности. М.: Класс, 2005.

Беньямин В. Произведение искусства в эпоху его технической воспроизводимости. Избранные эссе / Под. ред. Ю. А. Здорового. М.: Медиум, 1996.

Дильтей В. Задача психологического обоснования наук о духе // Дильтей В. Описательная психология. СПб.: Алетейя, 1996.

Дильтей В. Введение в науки о духе // Дильтей В. Собр. соч. В 6 т. М.: Дом интеллектуальной книги, 2000. Т. 1. С. 270–730.

Кляйн М. Развитие в психоанализе. М.: Академический проект, 2001.

Копытин А. (ред.). Фототерапия. Использование фотографии в психологической практике. М: Когито-центр, 2006.

Косиков Г. К. Может ли интеллигент быть фашистом // Сквозь шесть столетий. Метаморфозы литературного сознания. М.: ДиалогМГУ, 1997. С. 258–280.

Круткин В. Л. Фотографический опыт и повседневность // Визуальные аспекты культуры: Сб. науч. ст. Ижевск, 2005.

Малкина-Пых И. Гендерная терапия. Справочник практического психолога. М.: Эксмо, 2006.

Михайлова Е. Я у себя одна, или веретено Василисы. М.: Класс, 2008.

Мусвик В. Памятник вечный слез моих: миф о Венере и Адонисе в «Новой Аркадии» Филипа Сидни // Миф в культуре Возрождения. М.: Наука, 2003. С. 276–284.

Орбах С. Развитие женщин в семье // Психотерапия женщин / Под ред. М. Лоуренс, М. Магуир. СПб.: Питер, 2003. С. 37–52.

Перлов А. Романтически-интуитивистская стратегия гуманитарного знания // Перлов А. Введение в методологию гуманитарного знания М.: Изд-во РГГУ, 2007a. С.81–91.

Перлов А. Интуитивистская стратегия в XX веке // Перлов А. Введение в методологию гуманитарного знания. М.: Изд-во РГГУ, 2007б. С. 146–153.

Пинкола-Эстес К. Бегущая с волками. Женский архетип в мифах и сказаниях. Киев: София, 2005.

Ремизова Е. Критика архитектуры и архитектура критики // Thema. 2003. № 2 (янв.). http://www.tu-cottbus.de/BTU/Fak2/TheoArch/Wolke/rus/Themen/022/Remizova/Remizova.htm.

Робертсон Р. Введение в психологию Юнга. Ростов-на-Дону: Феникс, 1997.

Рыклин М. Роман с фотографией // Барт Р. Camera Lucida. М.: Ad Marginem, 1997. С. 180–210.

Усманова А. Беззащитная Венера: размышления о феминистской критике истории и теории искусства // Arche. 1999. № 3–4. http://arche.bymedia.net/3–1999/usma399.html.

Фрейденберг О. Метафора // Фрейденберг О. Миф и литература древности. М., 1998. С. 232–261.

Фуко М. Интеллектуал и власти // Фуко М. Интеллектуалы и власть. Избранные политические статьи, выступления и интервью. М.: Праксис, 2006. Т. 3. С. 205–212.

Шутценбергер А. А. Трансгенерационные связи, семейные тайны, синдром годовщины, передача травм и практическое использование геносоциограммы. М.: Изд-во Института психотерапии, 2001.

Эриксен Т. Х. Тирания момента. Время в эпоху информации. М.: Весь свет, 2003.

Янг-Айзендрат П. Ведьмы и герои. М.: Когито-центр, 2005.

Ясная Л. К вопросу о совмещении семейных и профессиональных ролей женщин. Социальный потенциал семьи / Под ред. Антонова А. М. М.: ИСИ АН СССР, 1988.

Bolen J. S. Goddeses in Everywoman. Powerful Archetypes in Women’s Lives. San Francisco: Harper and Row, 1984.

Bolen J. S. Gods in Everyman: A New Psychology of Men’s Lives and Loves. N. Y.: Harper Perennial, 1990.

Bourdieu P. Photography: A Middle-brow Art. Oxford: Polity Press, 1998.

Burgin V. (Ed). Thinking Photography, Basingstoke: Macmillan, 1982.

Cartari V. Le Imagini degli Dei degli Antichi. Venezia, 1556 (1-е издание).

Davis M., Wallbridge D. Boundary and Space: an Introduction to the Work of D. Winnicott. N. Y.: Bruner/Mazel, 1981.

Den Boer J. A., Reinders S., Glas G. On Looking Inward Revisiting the Role of Introspection in Neuroscientific and Psychiatric Research // Theory & Psychology. 2008. Vol. 18 (3). P. 380–403.

Elkins J. (Ed.). Visual Literacy. London: Routledge, 2007.

Elkins J. The End of the Theory of the Gaze. Unpublished. See: http://www.jameselkins.com/index.php?option=com_content&view=article&id=217:end-of-the-theory-of-the-gaze&catid=4:works-in-progress&Itemid=11.

Engle W. Mapping Motrality: the Persistence of Memory and Melancholy in Early Modern England. Amherst: University of Massachussets Press, 1995.

Eshelman R. Performatism in Art // Anthropoetics. The Journal of Generative Anthropology. 2002. Vol. 1. № 3.

Friedan B. The Feminine Mystique. N. Y.: Norton, 1963.

Gannon S. The (Im)Possibilities of Writing the Self-Writing: French Poststructural Theory and Autoethnography // Cultural Studies. Critical Methodologies. 2006. Vol. 6. № 4. P. 474–495.

Green L. D. Aristotle’s Rhetoric and Renaissance Views of the Emotions // Renaissance Rhetoric / Ed. P. Mack. L., 1994. P. 1–26.

Harvey R. E. The Inward Wits. Psychological Theory in the Middle Ages and the Renaissance. L.: The Warburg Institute, 1975.

Hogan S (Ed.). Gender Issues in Art Therapy. L.: Jessica Kingsley Publishers, 2003.

Hogan S. (Ed.). Feminist Approaches to Art Therapy. L.: Routledge, 1997.

King C. S. Talking Beyond the Rational // American Review of Public Administration. 2000. Vol. 30. № 3. P. 271–291.

Klibansky R., Panofsky E., Saxl F. Saturn and Melancholy; Studies in the History of Natural Philosophy, Religion and Art. N. Y.: Basic books, 1964.

Lyons B. G. Voices of Melancholy; Studies in Literary Treatments of Melancholy in Renaissance England. N. Y.: Barnes & Noble, 1971.

Metz C. Photography and Fetish // October. 1985. Vol. 34. P. 81–90.

Moore R., Gillette D. King, Warrior, Magician, Lover: Rediscovering Archetypes of the Mature Masculine. N. Y., San Francisco: Harper Co., 1990.

Mulvey L. Visual Pleasure and Narrative Cinema // Feminist Film Theory / Ed. S. Thornham. N. Y.: New York University Press, 1999. P. 412–28.

Olin M. Gaze // Critical Terms for Art History / Ed. Nelson R. and Shiff R. Chicago: University of Chicago Press, 1996. P. 208–18.

Parsons T. E., Bales R. F. Family, Socialization And Interaction Process. N. Y.: Free Press, 1955.

Sontag S. Plato’s Cave // Sontag S. On Photography. N. Y.: Penguin Books, 1979. P. 2–8.

Steiner W. Venus in Exile. The Rejection of Beauty in 20th-century Art. N. Y.: The Free Press, 2001.

Ta g g J. The Burden of Representation: Essays on Photographies and Histories. Amherst: University of Massachusetts Press, 1988.

Weiser J. Phototherapy: Becoming Visually Literate About Oneself // Visual Literacy: Enhancing Human Potential / Ed. A. D. Walker, R. A. Braden, L. H. Dunker. Virginia Polytechnic State University Press, 1984. P. 392–406.

Weiser J. Phototherapy Techniques: Using Clients’ Personal Snapshots and Family Photos as Counseling and Therapy Tools // Afterimage. The Journal of Media Arts and Cultural Criticism, 2001. Vol. 29. № 3. P. 10–15.

Примечания.

1.

Данное описание основано на записях арт-терапевтов, проводивших работу с группой, а также на аудиозаписях обсуждений на всех сессиях. Я стремилась по возможности использовать ту же лексику, что и Джей (псевдоним клиентки) с тем, чтобы сохранить наибольшую аутентичность выражений. Читатель может заметить, что данный случай описан как бы с точки зрения Джей. Наибольшую ценность представляли переживания Джей, а не мои или котерапевта.

2.

Джей стремилась взять от сессий как можно больше и при создании рисунков мало общалась с другими членами группы. Однако во второй части сессий она задавала им вопросы, связанные с созданными ими работами, и высказывала свое мнение. Джей чувствовала себя в группе достаточно комфортно и была искренней при обсуждении своих рисунков. Поскольку она потеряла ребенка, члены группы стремились помочь ей высказаться. Ее потребности и чувства вызывали уважение у других членов группы.

3.

Ср. «Большая часть основных психологических и психиатрических направлений действуют в рамках, заданных когнитивными нейронауками и предлагают механистические описания психического процесса. С другой стороны, терапевтически ориентированные психиатры в своих исследованиях делают акцент на экспериментальности, личном опыте. Установление связи между интроспективными данными (позиция „от первого лица“) и объективными данными (позиция „от третьего лица“) – главная задача для психологии и психиатрии, которая будет иметь важное значение для объединения обоих подходов» (Den Boer J. A. et al. 2008). – Пер. автора.

4.

Образ вуали-покрывала довольно подробно разбирается Клариссой Пинколой-Эстес на примере сказки о безрукой девице (Пинкола-Эстес. 2005, с.426–427). В визуальной части античной мифологии образ вуали как символа скорби однако не относится только к женскому полюсу эмоций. Он появляется, к примеру, в истории о жертвоприношении Ифигении: искусный художник Тимант не смог адекватно передать горе ее отца Агамемнона, печаль которого была столь велика, что пришлось скрыть его фигуру под покрывалом. Ср. также антично-ренессансную теорию изображения человеческих эмоций по правилам «декорума» и риторики.

5.

«В искусстве женщина превращается в монстра-животное, экзотическое создание или проститутку. <…> Она – существо, которое мужчина-творец не может признать в самом себе.» (Steiner, 2001, p. 17). Ср. выводы феминистки ориентированной психологии (Янг-Айзендрат, 2005).

6.

В этом разделе частично использован материал моей авторской колонки «Фототерапия» (см. сайт www.photographer.ru).

7.

Слово «punctum» «значит в числе прочего: укус, дырочка, пятнышко, небольшой разрез, а также бросок игральных костей». «Punctum в фотографии – это тот случай, который на меня нацеливается (но вместе с тем делает мне больно, ударяет меня)» (Барт, 1997, с. 45).

8.

Ср. мнение Рудольфа Арнхейма: «Что же касается глубины значения, то фотографии представляются очень важными, поразительными, откровенными, но лишь редко глубокими изображениями» (Арнхейм, 1994, с. 119–132). Ср. также понятие о фотографии как о «сообщении без кода» у Ролана Барта (работы «Риторика образа», «Фотографическое сообщение»).

9.

Любительская фотография часто становится объектом исследования, особенно у социологов (Bourdieu, 1998; Круткин, 2005).

10.

Начало феминистской «теории взгляда» положила Лора Малви, применившая идеи Жака Лакана в области исследований искусства. (См., например, переработанную версию ее статьи 1975 г. в книге: Mulvey, 1999; а также: Olin, 1996; Elkins, 2009; Усманова, 1999.).

11.

Проект Veronique Hequet Grotard на First International Art Photography Festival in Vilnius 2008 (http://www.photography.lt/en.php/fest).

12.

В этом контексте стоит также упомянуть исследования Эрнста Гомбриха по психологии зрительного восприятия, работы сторонников «чистой визуальности» (Генриха Вельфлина, Конрада Фидлера и последователей), труды представителей гештальт-направления в теории искусства (Рудольфа Арнхейма, Ганса Зедльмайера), исследования нейрофизиологов в области зрительного восприятия и др.