Метафора в политической коммуникации.

2.1. Когнитивное направление в политической метафорологии.

Центральное место в когнитивной лингвистике занимает проблема категоризации окружающей действительности, важную роль в которой играет метафора как проявление аналоговых возможностей человеческого разума. Метафору в современной когнитивистике принято определять как (основную) ментальную операцию, как способ познания, категоризации, концептуализации, оценки и объяснения мира. Мы взяли в скобки слово основную, потому что, как будет показано ниже, не все исследователи когнитивной метафоры придают ей статус основной операции.

Основными предпосылками когнитивного подхода к исследованию метафоры стали положения о ее ментальном характере (онтологический аспект) и познавательном потенциале (эпистемологический аспект).

На феномен метафоричности мышления обращали внимание Д. Вико, Ф. Ницше, А. Ричардс, К. Льюис, С. Пеппер, Ф. Барлетт, М. Бирдсли, Х. Ортега-и-Гассет, Э. МакКормак, П. Рикер, Э. Кассирер, М. Блэк, М. Эриксон и другие исследователи (работы многих из них представлены в сборнике «Теория метафоры» [1990]). Например, еще в 1967 г. М. Осборн указывал на то обстоятельство, что человек склонен метафорически ассоциировать власть с верхом, а все нежелательные символы помещать внизу пространственной оси, что, по сути, соответствует классу ориентационных метафор в теории концептуальной метафоры [Osborn 1967], а в разработанной М. Осборном теории архетипичных метафор просматриваются истоки теории «телесного разума» [Osborn 1967]. Относительным аналогом концептуальных метафор можно считать метафорические кластеры как способ описания системности политических метафор [Jamieson 1980].

Отечественному читателю мало известны работы американского ученого Дж. Джейнса. Занимаясь проблемой генезиса и эволюции человеческого сознания, Дж. Джейнс предложил оригинальную гипотезу об исторической динамике функциональной асимметрии человеческого мозга, отраженной в письменных источниках различных исторических эпох. В 1976 г. исследователь выпустил книгу «The Origin of Consciousness in the Breakdown of the Bicameral Mind», в которой отдельная глава была посвящена метафорам, что отражает ту роль, которую ученый отводил метафоре в формировании когнитивной системы человека [Jaynes 1976]. Дж. Джейнс связывал эволюцию сознания со способностью к метафоризации и считал, что метафора – это способ расширения нашего понимания мира, экспансии человеческого сознания. Как отмечал Дж. Джейнс, «абстрактные концепты формируются c помощью конкретных метафор» [1976: 50], но большинство людей не осознают метафоричности многих слов – «слова, обозначающие абстрактные понятия, как древние монеты, чье изображение стерлось от частого использования» [1976: 51]. По Дж. Джейнсу, понять – значит найти хорошую метафору, подобрать хорошо знакомый и связанный с нашими сенсорными ощущениями образ для осмысления неизвестного и малопонятного. Для описания того, как функционирует метафора, Дж. Джейнс предложил понятия метафира (metaphier), метафранда (metaphrand), парафира (paraphier) и парафранда (paraphand). Метафранд – это объект действительности, который мы недостаточно хорошо понимаем и который сравниваем с чем-то другим. Метафир – это то, что понятно и воспринимается нашими органами чувств. Свойства метафиров и связанные с ними ассоциации – это их парафиры. Например, одеяло – это то, что всем нам знакомо (метафир), с ним связан ряд ассоциаций-парафиров (тепло, защита, горизонтальное положение, кровать и др.). Эти ассоциации проецируются на понимаемый объект (метафранд) и становятся парафрандами этого объекта, т. е. его новыми свойствами. Таким образом, с помощью метафоры возникают новые идеи. Например, метафора «the snow blankets the ground» (снег накрывает землю одеялом) благодаря метафорической проекции приводит к возникновению парафрандов. В данном примере новая идея может состоять, например, в том, что земля под одеялом будет спокойно спать до весны и т. п.

Дж. Джейнс выделил ингерентные свойства сознания, лежащие в основе когнитивных процессов человека (нарратизация, отбор, серийность и др.). Некоторые из этих свойств тесно связаны с метафорой. Например, к свойствам сознания Дж. Джейнс причисляет «опространствование» (spatialization). Все в нашем сознании получает пространственное измерение, без которого мы не можем что-нибудь осмыслять. «Мысль имеет связь с конкретными действиями в конкретном мире» [1976: 61], поэтому в нашем мысленном пространстве мы постоянно оперируем объектами, помещаем их рядом друг с другом или разделяем их. По этой же причине единственный способ понять время или сознание – это дать ему пространственное измерение через метафору.

Предложенные Дж. Джейнсом понятия метафранда, метафира, парафира и парафранда соотносятся со сферами источника и мишени и метафорическими следствиями (entailments) в теории концептуальной метафоры. Вместе с тем эти понятия нельзя отождествлять. Метафир и метафранд – это объекты действительности, имеющие языковое отображение, а парафиры и парафранды – это исходные и полученные в результате метафоризации знания об этих объектах действительности и связанные с объектами ассоциации, опять же объективированные в языке. В то время как у Дж. Джейнса метафора еще сильно привязана к языковой системе, в теории концептуальной метафоры локус концептуальных сфер и метафорических следствий исключительно в когнитивной системе человека и окружающая человека действительность рассматриваются через систему когнитивных репрезентаций.

Все рассмотренные исследования способствовали становлению когнитивного подхода к метафоре, но именно в книге Дж. Лакоффа и М. Джонсона «Metaphors We Live by» [1980] была разработана теория, которая привнесла системность в описание метафоры как когнитивного механизма и продемонстрировала большой эвристический потенциал применения теории в практическом исследовании. Как и их предшественники, авторы постулировали, что метафора не ограничивается лишь сферой языка, а сами процессы мышления человека в значительной степени метафоричны. Метафора как феномен сознания проявляется не только в языке, но и в мышлении, и в действии. «Наша обыденная понятийная система, в рамках которой мы думаем и действуем, по сути своей метафорична» [Лакофф, Джонсон 2004: 25]. Такой подход позволил окончательно вывести метафору за рамки языковой системы и рассматривать ее как феномен взаимодействия языка, мышления и культуры. В более поздней работе «The Contemporary Theory of Metaphor» Дж. Лакофф строго разграничил метафорическое выражение и концептуальную метафору, подчеркивая, что «локус метафоры – в мысли, а не в языке» [Lakoff 1993: 203].

Согласно теории концептуальной метафоры в основе метафоризации лежит процесс взаимодействия между структурами знаний (фреймами и сценариями) двух концептуальных доменов – сферы-источника (source domain) и сферы-мишени (target domain). В результате однонаправленной метафорической проекции (metaphorical mapping) из сферы-источника в сферу-мишень сформировавшиеся в результате опыта взаимодействия человека с окружающим миром элементы сферы-источника структурируют менее понятную концептуальную сферу-мишень, что составляет сущность когнитивного потенциала метафоры. Базовым источником знаний, составляющих концептуальные домены, является опыт непосредственного взаимодействия человека с окружающим миром, причем диахронически первичным является физический опыт, организующий категоризацию действительности в виде простых когнитивных структур – «схем образов». Метафорическая проекция осуществляется не только между отдельными элементами двух структур знаний, но и между целыми структурами концептуальных доменов. Предположение о том, что при метафорической проекции в сфере-мишени частично сохраняется структура сферы-источника, получило название гипотезы инвариантности (Invariance Hypothesis) [Lakoff 1990, Turner 1990]. Благодаря этому свойству становятся возможными метафорические следствия (entailments), которые в метафорическом выражении эксплицитно не выражены, но выводятся на основе фреймового знания. Таким образом, когнитивная топология сферы-источника в некоторой степени определяет способ осмысления сферы-мишени и может служить основой для принятия решений и действия.

Конвенциональные метафорические соответствия между структурами знаний (концептуальные метафоры) согласованы с определенной культурой и языком. Например, концептуальная метафора ARGUMENT IS WAR (СПОР – ЭТО ВОЙНА) согласована с базовыми ценностями культуры носителей английского языка. Метафора не столько средство описания спора в понятиях войны, сколько устойчивый способ осмысления спора: можно проиграть или выиграть спор, оппонент воспринимается как противник, спорящие разрабатывают стратегии, занимают позиции, «расстреливают» (shoot down) аргументы противника и т. д. Вместе с тем можно «представить культуру, в которой спор рассматривается как танец, участники – как танцоры, а цель заключается в гармоническом и эстетически привлекательном танце», а не в победе над противником [Лакофф 2004: 26–27]. Концептуальные метафоры «являются неотъемлемой частью культурной парадигмы носителей языка» [Lakoff 1993: 210], укоренены в сознании людей и настолько привычны, что нередко не осознаются как метафоры.

В типологии американских исследователей концептуальные метафоры разделяются на три основные группы: структурные, онтологические и ориентационные. В структурных метафорах когнитивная топология сферы-мишени является моделью для осмысления сферы-мишени (ARGUMENT IS WAR), онтологические метафоры категоризируют абстрактные сущности путем очерчивания их границ в пространстве (MIND IS MACHINE) или c помощью персонификации (Inflation is eating up our profits), ориентационные метафоры отражают оппозиции, в которых зафиксирован наш опыт пространственной ориентации в мире (GOOD IS UP, BAD IS DOWN).

Многообразие современных исследований по концептуальной метафоре свидетельствует не только о непрекращающемся, но и растущем интересе к теории Дж. Лакоффа и М. Джонсона. Утверждение о том, что концептуальные метафоры охватывают всю сферу человеческого опыта и обладают значимым когнитивным потенциалом, на сегодняшний момент подкрепляется многочисленными исследованиями концептуальной метафоры, охватывающими практически большинство сфер человеческой деятельности. В исследованиях по концептуальной метафоре даже сложилась своеобразная «мода» называть научные работы по образцу классической монографии Дж. Лакоффа и М. Джонсона, что часто являлось указанием на методологию и новую сферу применения теории: «Metaphor and nation: metaphors Afrikaners live by» [Dirven 1994], «Metaphors we can learn by» [Ponterotto 1994], «Metaphors Economists Live by» [MacCloskey 1995], «Metaphors we die by» [Goatly 1996], «Metaphors we surf the web by» [Maglio, Matlock 1998], «Metaphors we discriminate by» [El Refaie 2001] и др.

Сфера применения эвристик этой теории постоянно расширяется за счет включения в научные изыскания материалов все большего количества языков: примером могут служить публикации, посвященные концептуальным метафорам в арабском, китайском, чагга, японском, эскимосских и других языках [Ahrens 2002; Ahrens et al. 2004; Chung et al. 2003a, 2003b, 2003c; Emanatian 1995; Fienup-Riordan 1994; Hiraga 1991; Maalej www; Yu 2000; 2003; 2004]. Еще одно направление развития названной теории – это обращение к метафорическому потенциалу невербальных семиотических систем, то есть исследование концептуальной метафоры в карикатуре [Bergen 2003], жестах [Cienki 2004], в визуальном ряде креолизованных текстов [Шинкаренкова 2005; Чудакова 2005].

Пересматривается традиция ограничивать роль метафоры в философии и науке. Хотя когнитивная метафора обычно и противопоставляется традиционному пониманию феномена, возводимому к Аристотелю, исследователи все чаще отмечают, что именно Аристотель первым указал на познавательный потенциал метафоры. Философы последующих поколений не обратили должного внимания на указанную Аристотелем способность «метафоры проникать в сущность вещей» [Лакофф 2004: 213], а «представители естественных наук относились к метафоре пренебрежительно, как лежащему за пределами грамматики средству, характеризующему неряшливое мышление, а не как к законному теоретическому инструменту» [МакКормак 1990: 372].

Вскоре после выхода монографии Дж. Лакоффа и М. Джонсона появилась и первая работа по изучению роли концептуальной метафоры в научном мышлении [Gentner 1982], в которой автор продемонстрировал на конкретных примерах, что в основе концептуальной метафоры и научной аналогии лежит один и тот же процесс когнитивной проекции из одного концептуального домена в другой. На настоящий момент исследования когнитивного потенциала метафоры в получении научного знания получили широкое распространение: влияние концептуальной метафоры на развитие научных идей исследовалось применительно к самой философии, а также биохимии, истории, математике, педагогике, политологии, психологии, генетике, экономике и многим другим научным направлениям [Ивина 2003; Avise 2001; Baars 1998; Brown 2001; Fernandez-Duque, Johnson 1999; Graham 2001; Lakoff, Nunez 2000; Lorenz 1998; Rohrer 1995; Thagard, Beam 2004 и др.].

Особенное распространение получили исследования концептуальной метафоры в сфере политической коммуникации. Перспективы применения когнитивных эвристик к политическому дискурсу были намечены Дж. Лакоффом и М.Джонсоном [1980]. Помимо общей характеристики теории концептуальной метафоры, американские исследователи рассмотрели следствия милитарной метафоры Дж. Картера и показали, что, казалось бы, совершенно лишенная эмоциональной оценки метафора ТРУД – ЭТО РЕСУРС позволяет скрывать антигуманную сущность экономической политики государств как с рыночной, так и с тоталитарной экономикой.

Положение о том, что субъект склонен реагировать не на реальность как таковую, а скорее на собственные когнитивные репрезентации реальности, приводит к выводу, что и поведение человека непосредственно определяется не столько объективной реальностью, сколько системой репрезентаций человека. Из этого следует, что выводы, которые мы делаем на основе метафорического мышления, могут формировать основу для действия. Это объясняет особенно повышенный интерес современных исследователей к концептуальной метафоре в сфере политической коммуникации по всему миру (А.Н. Баранов, Д. Берхо, ТС. Вершинина, Р. Дирвен, П. Друлак, Р. Каган, Ю.Н. Караулов, А.А. Каслова, Х. Келли-Холмс, В. Кеннеди, И.М. Кобозева, В. Кристол, Дж. Лакофф, Дж. Лавтон, М. Луома-ахо, Дж. Люл, Дж. Милликен, С.Н. Муране, А. Мусолфф, В. О'Реган, Р. Пэрис, Е. Рефайе, Т. Рорер, А.Б. Ряпосова, О. Санта Ана, Н.А. Санцевич, Е. Семино, Т.Г. Скребцова, А.В. Степаненко, Дж. Торнборроу, Ю.Б. Феденева, И. Хеллстен, Р. Хюльссе, А. Ченки, П. Чилтон, Н.М. Чудакова, А.П. Чудинов, Й. Цинкен и др.).

Если в начальный период становления когнитивного подхода к анализу политической метафорики основное внимание было направлено на проверку теории концептуальной метафоры на примере анализа отдельных метафор и небольших временных периодов, то в 90-х годах, когда эта теория получает широкое признание и применение, в научных публикациях проявляется стремление исследователей к аккумуляции и обобщению все большего количества фактов. В России ярким примером такого подхода стали словари А.Н. Баранова и Ю.Н. Караулова [1991; 1994]. На рубеже XX–XXI вв. по всему миру реализуются проекты, посвященные комплексному и многоаспектному анализу концептуальных метафор в политическом дискурсе. Среди них монография А. Мусолффа «Mirror Images of Europe. Metaphors in the public debate about Europe in Britain and Germany» [Musolff 2000], в которой проанализированы основные сферы-источники и сценарии, актуализированные в медиа-дискурсе Германии и Великобритании при концептуализации Европы и Евросоюза за период 1989–2000 гг. В это же время выходит монография А.П. Чудинова «Россия в метафорическом зеркале: когнитивное исследование политической метафоры» [2001], в которой представлен анализ метафорических моделей российского политического дискурса 1991–2000 гг. Одновременно в США появляется книга Дж. Вэй «Virtual Missiles: Allusions and Metaphors Used in Taiwanese Political Discourse» [Wei 2001], отражающая анализ метафорических моделей и аллюзий тайваньского политического дискурса 90-х годов. В 1999–2002 гг. в Билефельдском университете был реализован российско-немецкий проект по сравнительному изучению русской и немецкой политической метафорики эпохи перестройки и «поворотного» периода (die Wende-Periode) в Германии [Baranov, Zinken 2003; Zinken 2004]. В 2002 г. в США О. Санта Ана публикует монографию по метафорическому представлению иммиграции [Santa Ana 2002]. Чуть позже появляются монографии Дж. Чартериса-Блэка, одна из которых посвящена анализу метафорики в идиолектах известнейших американских и британских политиков XX в. [Charteris-Black 2004a], а другая – комплексному исследованию метафор в инаугурационных обращениях американских президентов и манифестах британских лейбористов и консерваторов [Charteris-Black 2004б].

На современном этапе исследователей политической метафоры особенно интересуют два типа корреляции метафорических выражений и сознания человека. С одной стороны, корпусные исследования метафор позволяют выявить структуры «коллективного подсознательного», которые не выражены эксплицитно. Например, А.Н. Баранов с помощью метафорического анализа показал, что, несмотря на эксплицитное неодобрение взяточничества, российские политики и предприниматели используют преимущественно органистическую метафору и воспринимают взяточничество как естественное положение дел [Баранов 2004]. Этот аспект можно сформулировать как «сознание (подсознательное) определяет метафоры» и, соответственно, анализ метафор – это анализ концептуальных структур. Вместе с тем прагматический потенциал метафор сознательно используется в политическом дискурсе для переконцептуализации картины мира адресата. Этот подход можно выразить в формуле «метафоры определяют сознание». Первый аспект рельефно проявляется в исследованиях стертых метафор, второй – при анализе ярких, образных метафор, хотя жесткого разграничения, конечно же, нет.

Исследователи сходятся во мнении, что политическая метафора – значимый инструмент манипуляции общественным сознанием. Вместе с тем, как показал еще Дж. Лакофф [Lakoff 1991], предлагаемые политиками метафоры лишены аргументативной силы, если они не согласуются с концептуальными прототипами того или иного общества. В этом отношении показательна работа П. Друлака [Drulak 2005], в которой автор анализирует кризис словацко-чешских отношений накануне распада Чехословакии. В 1991 г. чешский премьер-министр Петр Питхарт, пытаясь ослабить националистические разногласия, выступил по телевидению с речью, в которой он признал, что в прошлом к словакам относились не совсем справедливо, и предположил, что обе нации могли бы в будущем жить в своего рода «двойном доме» (DVOJ DOMEK). Метафора «двойного дома», не использовавшаяся до этого в чехословацком политическом дискурсе, вызвала бурные споры, а менее чем через год лидеры Чехии и Словакии пришли к решению о невозможности дальнейшего сосуществования в рамках одного государства. Следуя за П. Чилтоном и Дж. Лакоффом, исследователь отмечает, что метафора дома как контейнера с четким разграничением внутреннего и внешнего пространств доминировала в осмыслении государства на протяжении столетий. Предложенный политиком концепт должен был стать альтернативой представлениям о едином чешском доме или двух отдельных домах для каждой нации, но П. Питхарт не смог объяснить, как выглядит такой «двойной дом», поэтому ни чехи, ни словаки ее просто не поняли и предпочли прототипический вариант собственного дома для каждой нации.

На современном этапе можно выделить несколько взаимодействующих, дополняющих и развивающих друг друга подходов, которые, объединяясь по принципу «фамильного сходства», формируют сложный научный прототип когнитивного подхода к исследованию метафоры. В этот ряд входят классическая теория концептуальной метафоры [Lakoff, Johnson 1980; Lakoff 1993], теория концептуальной интеграции [Fauconnier, Turner 1994; 1998; 2002; Turner, Fauconnier 1995; 2000], теория первичных и сложных метафор [Grady et al. 1996], когерентная модель метафоры [Spellman et al. 1993], модель концептуальной проекции [Ahrens 2002; Chung et al. 2003], коннективная теория метафорической интерпретации [Ritchi 2003a, 2003b, 2004a, 2004b], теория лексико-концептуальной проекции [Evans, Zinken 2006], дескрипторная теория метафоры [Баранов 2003, 2004; Баранов, Караулов 1991, 1994], теория метафорического моделирования [Чудинов 2001, 2003] и др. К числу наиболее дискуссионных относятся вопросы о процедурах обработки знаний и механизме метафоризации, о способах репрезентации когнитивных структур и их системности, об оптимальных способах выявления и анализа когнитивных структур, отражаемых метафорой.

Несмотря на существующее разнообразие подходов, исследователи до сих пор продолжают развивать и дополнять отдельные положения теории концептуальной метафоры. Так, А. Мусолфф в ряде работ [Musolff 2004a, 2004b] отмечает, что необходимо пересмотреть тот взгляд на концептуальную метафору, при котором структура сферы-источника жестко детерминирует постижение сущностей сферы-мишени и предлагает дополнить теорию концептуальной метафоры понятием концептуальной «эволюции» (conceptual evolution) метафор. Тот факт, что в политическом дискурсе реализуются различные или совершенно противоположные по оценочному смыслу сценарии одной и той же метафорической модели, указывает на необходимость учитывать два взаимодополняющих фактора: экспериенциальную основу (традицию) и «концептуальную гибкость». Другими словами, метафора функционирует в политическом дискурсе подобно тому, как живой организм, обладающий свойствами наследственности и изменчивости, взаимодействует с окружающей средой, т. е. «эволюционирует» и «выживает» наряду с другими метафорами. По существу, подчеркивается необходимость учета дискурсивных факторов, оказывающих значительное влияние на функционирование концептуальной политической метафоры.

Отдельное внимание исследователей привлекает осмысление и уточнение постулатов теории «телесного разума». Й. Цинкен [Zinken 2002; 2003], отмечая значимость сенсомоторного опыта человека для метафорического осмысления действительности, подчеркивает, что при анализе метафор важно учитывать культурный, исторический опыт. Выделив в отдельную группу интертекстуальные метафоры (intertextual metaphors), исследователь показал их идеологическую значимость для осмысления политических событий в польском газетном дискурсе. Например, противники вступления Польши в Евросоюз использовали для концептуализации будущего своей страны интертекстуальную метафору Освенцим [Zinken 2002: 143], коммунистов в Польше в 1989 г. часто метафорически представляли завоевателями-крестоносцами [Zinken 2002: 221–223] и т. п. Такой подход перекликается с идеей И. Хеллстен о необходимости различать общие структурные метафоры (general structural metaphors) и исторические метафоры (historical metaphors), при порождении которых исторические имена и события проецируются на современные политические ситуации [Hellsten 1997]. Сходную позицию занимает Р. Пэрис [Paris 2004], выделяя в отдельную группу исторические метафоры (historical metaphors).

Модифицированный вариант рассматриваемой концепции предложен Д. Ричи в коннективной теории метафорической интерпретации [Ritchie 2003a, 2003b, 2004a, 2004b]. Принимая тезис о базовой опосредованности мышления телесным опытом, исследователь отмечает, что метафоры необходимо анализировать в когнитивном и коммуникативном контексте, включающем детализированную репрезентацию речевого общения и предшествующий опыт участников коммуникации [Ritchi 2003b]. Интерпретация метафор напрямую связана с фондом общих знаний и убеждений (common ground) участников коммуникации, поэтому для исследователя важно учитывать этот аспект при рассмотрении интеракции сферы-источника и сферы-мишени. Каждая метафора интерпретируется в специфичном, уникальном коммуникативном контексте, и индивидуальные интерпретации могут значительно варьироваться [Ritchi 2004a, 2004b]. Более сложный характер, по мнению исследователя, носят отношения между концептуальными доменами. Например, «война» – это не обязательно первичный концепт при осмыслении спора. Существует сложный спектр интерпретаций спора (от простых дискуссий через соперничество до тотальной войны). Рассматривая такие метафоры, как «defend», «position», «maneuver» или «strategy», невозможно априори определить, относится ли подразумеваемое к войне, соревнованию атлетов или игре в шахматы. Подобные метафоры отображают когнитивные ответы на прототипические ситуации, а не проекцию одного концепта на другой [Ritchi 2003a].

Подход к концептуальной метафоре в Люблинской этнолингвистической школе проанализирован в работе Й. Цинкена [Zinken 2004]. Автор обсуждает возможность разработки лингвокогнитивной теории метафоры, объединяющей антропологический и когнитивный ракурсы в изучении языка. Одновременно указывается на необходимость учета социокультурных условий функционирования языка и когниции, что означает включение в поле интересов исследователя, и реконструкции языковых картин мира, и анализа социальных (национальных, профессиональных, гендерных и др.) стереотипов, и квантитативного анализа, и широкого культурного контекста.

Все чаще подвергается пересмотру тезис об однонаправленности метафорической проекции [Баранов 2004б; Barnden et al. 2004; Coulson 1996; Jakel 1999 и др.]. Так, группа исследователей из Бирмингемского университета указывает на то, что при анализе междоменных корреляций (inter-domain influences) в концептуальной метафоре следует учитывать обратное влияние (reverse influence) сферы-цели на сферу-источник, которое наиболее очевидно проявляется в вопросах и командах [Barnden et al. 2004]. С. Коулсон отмечает, что возможны метафоры, в которых сфера-мишень служит основанием для обратного осмысления сферы-источника, иллюстрируя это положение на примере анализа метафорической номинации компьютерного вируса «Братья Менендес». Братья Менендес убили своих родителей, и по праву наследования им полагалось значительное состояние. На открытом судебном процессе они заявили, что долгое время подвергались насилию со стороны родителей, а убийство было самообороной (родители в момент убийства были безоружны, а оба брата были в возрасте старше 20 лет). Компьютерный вирус «Братья Менендес», уничтожая файлы, оповещает пользователя о том, что он был жертвой физического и сексуального насилия со стороны уничтоженных файлов. С одной стороны, вирус – мишень для метафорической проекции, с другой – содержит в себе инференции, оценочные интерпретации реального случая с братьями Менендес [Coulson 1996: 143–158].

Как отмечает А.Н. Баранов, не всегда концепты сферы-мишени более конкретны, чем концепты сферы-источника (например, метафоры со сферами-источниками ЛИТЕРАТУРА, СВЕРХЪЕСТЕСТВЕННЫЕ СУЩЕСТВА, ИСТОРИЯ). В таких случаях следует говорить не о прояснении, а о переструктурировании сферы-мишени. Вместе с тем «в целом следует признать верным, что ядро метафорической системы образуют метафоры, отвечающие сформулированному тезису об однонаправленности» [Баранов 2004б: 11].

С середины последнего десятилетия прошлого века развивается альтернативный подход к анализу когнитивной метафоры, известный как теория концептуальной интеграции, или теория блендинга (Дж. Барнден, С. ван Петтен, Т. Вил, Дж. Грэди, М. Тернер, С. Коулсон, Т. Оукли, Ж. Фоконье и др.). Следует, однако, подчеркнуть, что идею «смешения» концептов обозначил еще А. Ричардс, отмечая, что «когда мы используем метафору, у нас присутствуют две мысли о двух различных вещах, причем эти мысли взаимодействуют между собой внутри одного-единственного слова или выражения, чье значение как раз и есть результат этого взаимодействия» [Ричардс 1990: 46].

Основатели теории блендинга М. Тернер и Ж. Фоконье пришли к выводу о том, что метафоризация не исчерпывается проекцией из сферы-цели в сферу-мишень, как эксплицировано в теории концептуальной метафоры, а включает в себя сложные динамические интеграционные процессы, создающие новые смешанные ментальные пространства, которые способны в самом процессе концептуальной интеграции выстраивать структуру значения. Когнитивный подход к метафоре в рамках этой теории разрабатывался на основе синтеза теории ментальных пространств Ж. Фоконье (анализ теории см. [Скребцова 2000: 137–146]) и теории концептуальной метафоры, отдельные положения которой подверглись пересмотру [Coulson 1996; Fauconnier, Turner 1994; 1998; Turner, Fauconnier 1995; 2000].

Ревизия теории концептуальной метафоры в рамках теории блендинга была подготовлена рядом критических работ, направленных на пересмотр двух положений. Во-первых, исследователи указывали на тот факт, что в теории Дж. Лакоффа и М. Джонсона метафора рассматривается как почти единственный когнитивный механизм, в то время как метафора – лишь один из способов мышления, направленных на осмысление сложных идей [Benzon, Hays 1987]. Во-вторых, сомнения возникли по поводу гипотезы инвариантности, постулирующей жесткую детерминацию сферы-мишени структурой сферы-источника [Brugman 1990; Turner 1990].

Прежде всего, М. Тернер и Ж. Фоконье предложили альтернативную двухдоменной модели метафоры (two-domain model) модель нескольких пространств (many-space model) [Fauconnier, Turner 1994]. По мнению исследователей, однонаправленная метафорическая проекция из сферы-источника в сферу-цель представляет собой только частный случай более сложного, динамического и вариативного комплекса процессов, для экспликации которых необходимо ввести в исследование когнитивной метафоры два промежуточных пространства (middle spaces). Таким образом, в отличие от двух концептуальных доменов в теории Дж. Лакоффа и М. Джонсона предлагается рассматривать четыре ментальных пространства: два исходных пространства (input spaces), общее пространство (generic space) и смешанное пространство (blended space), или бленд (blend). Исходные пространства соотносятся со сферой-источником и сферой-целью в теории концептуальной метафоры, хотя количество исходных пространств может быть больше двух.

Общее пространство содержит наиболее абстрактные элементы (роли, фреймы и схемы), присущие обоим исходным пространствам, т. е. выступает основанием метафоризации на самом абстрактном уровне. В бленде «смешиваются» детали исходных пространств, в результате чего образуется качественно новая концептуальная структура, которая больше не зависит от исходных пространств и имеет собственные потенции к дальнейшему развитию. По метафорическому выражению исследователей, бленд «живет своей собственной жизнью» [Turner, Fauconnier 2000: 137].

Ментальные пространства не тождественны концептуальным доменам. Ментальное пространство – это относительно небольшой «концептуальный пакет», который эксплицитно заимствует из концептуального домена только часть структуры и конструируется для понимания конкретной ситуации или действия [Turner, Fauconnier 1995: 184]. Применительно к метафорам исследователи нередко используют понятие «исходный домен» (input domain), что является научным термином-блендом, совмещающим идеи теории концептуальной метафоры и теории концептуальной интеграции.

М. Тернер и Ж. Фоконье [Turner, Fauconnier 2000] демонстрируют практическое применение такого подхода на примере некогда популярной в Вашингтоне политической метафоры «Если бы Клинтон был Титаником, то утонул бы айсберг». В рассматриваемом бленде осуществляется концептуальная интеграция двух исходных ментальных пространств, в котором президент соотносится с кораблем, а скандал с айсбергом. Бленд заимствует фреймовую структуру как из фрейма «Титаник» (присутствует путешествие на корабле, имеющем пункт назначения, и столкновение с чем-то огромным в воде), так и каузальную и событийную структуры из известного сценария «Клинтон» (Клинтон уцелел, а не потерпел крушение). В рассматриваемом примере общее пространство включает один объект, вовлеченный в деятельность и побуждаемый к ней определенной целью, который сталкивается с другим объектом, представляющим огромную опасность для деятельности первого объекта. Очевидно, что в общем пространстве результат этого столкновения не предопределен. Междоменная проекция носит метафорический характер, однако смешанное пространство обладает каузально-событийной структурой, не выводимой из фрейма источника. Если метафорические инференции выводить только из ментального пространства-источника, то Клинтон должен потерять президентский пост. Полученные инференции не выводятся и из пространства-цели. В бленде появляется новая структура: Титаник все-таки непотопляем, а айсберг может утонуть. Эта «невозможная» структура недоступна из исходных пространств, она конструируется в бленде и привносит совершенно новые, но понятные инференции.

В теории блендинга процесс концептуальной интеграции проходит в три этапа: композиция (composition), оформление (completion) и разработка (elaboration) [Grady et al. 1999: 106]. На этапе композиции содержание исходных пространств проецируется в смешанное пространство. При оформлении смешанное пространство воспринимается как долгосрочная единая концептуальная структура, которая может бесконечно видоизменяться и разрабатываться на завершающем этапе.

При анализе метафор исследователям блендинга часто приходится сталкиваться с интеграционными сетями (integration networks), которые включают сразу несколько (больше двух) исходных пространств с разными видами проекции (например, и метонимию, и метафору) [Fauconnier, Turner 1998]. На основе анализа сетевых структур М. Тернер и Ж. Фоконье разработали следующие принципы оптимальности интеграционных сетей.

1. Принцип интеграции. Смешанное пространство должно создавать жестко интегрированную среду, которой можно оперировать как единым целым.

2. Принцип сети. Манипуляция блендом должна поддерживать сеть соответствующих связей с исходными пространствами без дополнительных наблюдений или вычислений.

3. Принцип распаковки. Бленд должен позволять реконструировать исходные пространства, междоменную проекцию, общее пространство и сеть связей между всеми пространствами.

4. Принцип топологии. Каждый элемент в бленде должен функционировать согласно структурным отношениям, присущим его исходному пространству.

5. Принцип подходящего основания. Если элемент появляется в бленде, то появляется необходимость найти значимость для этого элемента. Значимость включает релевантные связи с другими пространствами и релевантные функции, задействованные в бленде.

6. Принцип уменьшения метонимической дистанции. Если один элемент проецируется из исходного пространства в бленд, а другой элемент из того же пространства проецируется благодаря метонимической связи с первым, то в бленде укорачивается метонимическая дистанция между обоими элементами [Fauconnier, Turner 2002: 309–352].

Например, в метафоре DEATH IS THE GRIM REAPER (СМЕРТЬ – СТАРУХА С КОСОЙ) детали интеграционной сети разрабатываются в самом бленде и не выводятся из метафорической проекции: если отношение смерти и жнеца с косой метафорическое, то отношение между смертью и скелетом метонимическое, и по принципу метонимического сужения скелет становится в большей степени связанным в бленде, чем в исходном пространстве-источнике. Отметим также, что перевод «старуха» не совсем верен: английский прототипический образ смерти – скелет, облаченный в монашеское одеяние с капюшоном. В бленд также проецируется церковное облачение, ассоциирование с религиозными ритуалами, связанными со смертью человека [Fauconnier, Turner 1994: 21; Turner, Fauconnier 2000: 138; Grady et al. 1999: 108–109].

Важно иметь в виду, что блендинг понимается довольно широко и совсем не ограничивается исследованием процессов метафоризации: его значимость в когнитивных процессах практически тотальна. Блендинг – «когнитивный механизм, охватывающий многие (возможно, все) когнитивные феномены, включая категоризацию, построение гипотез, инференцию, происхождение и комбинирование грамматических конструкций, аналогию, метафору и нарратив» [Fauconnier, Turner 1994: 3–4]. Как видно из определения, в теории блендинга метафора занимает место только одного из когнитивных механизмов, точнее, является разновидностью всеобщего механизма концептуальной интеграции. При таком подходе возникает необходимость объяснить, чем метафорический блендинг отличается от других видов блендинга. В наиболее общем виде предлагается считать метафорическим такое смешанное пространство, в котором концептуальная интеграция сопровождается фузией (fusion) элементов исходных пространств. Например, в бленде «Государство – это корабль» метафора «корабль» представляет из себя некий «сплав», соотносится и с концептом корабля, и с концептом государства в исходных пространствах, в то время как в неметафорическом бленде один элемент смешанного пространства обычно соотносится только с одним исходным пространством. Однако фузия не всегда признак метафоры. В бленде «Карл – холостяк» также происходит «сплавление» концепта «Карл» и принятого в данной культуре прототипического концепта «холостяк». Метафорическая фузия характеризуется запретом на вхождение в бленд некоторых значимых элементов исходных пространств [Grady et al. 1999: 109–114].

Подчеркнем, что едва ли можно говорить о разногласиях на общетеоретическом уровне: все подходы объединены общим взглядом на онтологический статус и эпистемологическую роль метафоры. К тому же не всегда границы между подходами можно провести отчетливо. Например, в исследованиях по политической метафорике А. Мусолфф выражает приверженность теории концептуальной метафоры и развивает идею «концептуальной эволюции» метафор, которая, по сути, объединяет дискурс-анализ с этапом разработки в блендинге [Musolff 2004a]. В. Спелманн и др. подвергают пересмотру тезис об однонаправленности метафорической проекции, но исследование метафорики политического кризиса в Персидском заливе не многим отличается от традиционной методики по Дж. Лакоффу [Spellman et al. 1993]. В работе Дж. Грэди, Т. Оукли и С. Коулсон отмечается, что теория концептуальной метафоры и теория блендинга носят комплементарный характер [Grady et al. 1999] и др.

Вместе с тем исследователи блендинга анализируют единичные примеры (в основном свежие метафоры), и корпусных исследований метафоры в рамках этой теории не проводилось. Очевидно, это связано с большой практической сложностью корпусного описания концептуальных интеграционных сетей (уникальных для каждого конкретного случая) и отсутствием соответствующей методики. Исследователи блендинга предприняли попытку отобразить динамику метафоризации и обратились к анализу единичных примеров. Однако преодоление статического ракурса в рассмотрении метафорических соответствий чрезвычайно усложнило корпусное описание согласованных с определенной культурой метафорических моделей. Таким образом, новые эвристики были получены за счет отказа от старых. При этом важно учитывать, что исследователи блендинга ставят перед собой несколько другие цели: изучить метафору не как культурно-статический, а как индивидуально-динамический феномен.

Как показывает представленный обзор, когнитивный подход к анализу метафоры занимает ведущее положение в современной метафорологии, но очень многие аспекты когнитивной теории по-прежнему остаются дискуссионными. Предложенная Дж. Лакоффом и М. Джонсоном теория получила широкое признание в мировой науке и нашла многостороннее применение в практических исследованиях, вместе с тем эта теория активно развивается и интерпретируется во многих научных школах и направлениях, получая новые импульсы к эволюции в рамках различных методологических установок.